Опьянённая счастьем, хожу от рябины до дуба и опять возвращаюсь к рябине по волнам сугробным. Что-то нужно сейчас непременно понять и продумать, только что и зачем – мне уже не припомнить подробно. Счастье глупо и слепо. И вьюги намедни трубили, что под белым покровом померкли мечты и долины. Отчего же в глазах так рябит от шпинели рябины? Отчего же снегирь так отчаянно-горько малинов?

БОГУ ЛИ… 1. Яви мне суть, и я, быть может, не умру от ужаса, увиденного мною. В твоей рубашке стоя на ветру, я выживу, я лишь глаза прикрою не от песка и ярости лучей, - от прозорливой точности догадок, но даже в этом будет мне награда: я обрету свободу быть ничьей и стану беспризорна и вольна - лишь только взгляд не так открыт и светел - да что мне взгляд, когда полынный ветер мой лёгкий чёлн гоняет по волнам… 2. Когда оскомина от божеских щедрот наполнит рот сухой и ты уйдёшь на волю, где Сва, как облако, парит над чистым полем и Гамаюн тебе твою судьбу поёт, где ты услышишь, как шуршит болиголов в жемчужном мареве, дрожащем над поляной, и лепестки его пленительны и пряны, а стебли тоньше и нежнее летних снов, - тогда, как жизнь прожив, поляну перейдя, ты вздрогнешь, встретившись с очами дикой птицы, в её зрачках увидев боговы зеницы, что неотступно за тобой следят… 3.

Автору Ты автор, значит – бог, тебе и глину в руки, тебе и шило в бок, и лавры на чело, ты автор, значит, мог слова лепить из муки и под спагетти строк в нутро вливать мерло. Ты автор, значит – чёрт в тебе сидит по праву, прочнее, чем самшит, в расширенном зрачке. Тебе предъявят счёт за льстивую отраву и, если не стошнит, ты будешь на крючке. Ты автор, значит – а) тебе и крест на плечи. Ты автор, значит – б) тебе рога и хвост. К тебе идут – читать, порочить и перечить и на твоей трубе играть сонаты звёзд. Ты автор, значит – Лель тебе в твои апрели, Ярило над окном, а у плеча Макошь, Усладу на постель и в сердце – менестреля. Пока – скрипи пером.

Точен серпень – и кровь рябинова каплет, слизывай да глотай, над рябиной горят рубиновым, как лицо моё, облака. Но Ему, видно, мало пламени, мол, не всё ещё показал, - обессиленной мне и маленькой – ярким вереснем – по глазам, чтоб ослепла и только слушала на пожарище, чуть дыша, как по цветеню сохнет душенька, облетевшей листвой шурша.

Несколько слов о поэзии Светланы Осеевой (эскиз) Эпиграф: «Как колокольчик крохотный во мне звенит и плачет мой божок хрустальный» (Светлана Осеева) Многогранность поэтического дара Светланы Осеевой кажется непостижимой. Глубокая внутренняя культура её личности, большой литературный вкус, воспитанный на поэзии Цветаевой, Ахматовой, Гумилёва, Есенина, Мандельштама и любовь к японской литературной традиции создали удивительное сочетание искренности «чувственника», точности слова «смысловика» и фантастической нео-реальности «романтика». Отточенность слова и образов делает её стихи похожими на миниатюры Фаберже.

«Виолончель на встречной полосе — и струны к небу в тысячу свечей. Вот справа лес, и в нём — виолончель: в лесу трава — смычок висит в росе. Прыжками жиг, роптаньем сарабанд, где вдох, как Бах, а выдох, как полёт — мир приторочен, точно чёрный бант и заколочен, словно чёрный ход. Ни победить, ни объявить ничьей — смычок в росе искрится и течёт. Какой там счёт, когда виолончель? Мой дурачок, никто не знает счёт. Ветшает слово в гардеробной фраз, луна то в профиль, то опять анфас. Смотри, как странно: с каждой сменой фаз стареет сердце и скудеет глаз. Без лишних слов, без правильных речей виолончели на плече наклон. На миг повиснет и твоя качель: на двух канатах — с четырёх сторон. И, заколочен, точно чёрный ход твой старый мир останется ничей. Твой вдох, как Бах — твой выдох, как полёт. Лети туда, где ждёт виолончель. *** Среди чужих людей, вблизи своих деревьев, навязчивый, как дождь, невыездной, как дом, безумный, точно Лир, насмешливый, как Тевье — смотри, как я едва, отметь, чт

(Подборка «Миг-муравей» Темура Варки) Первая часть подборки – «Слышишь, далеко и очень близко» «Слышишь, далеко и очень близко Ты и я идем тысячелистно. Ты и я гуляем по карнизам За рассветы врозь, за ночи, дни за, Проведенные поврозь, как будто. Мы идем по листьям, не обуты. Улыбаясь, мы скользим по окнам, И судья за это только Бог нам. Мы играем на карнизах гаммы, Эсэмэски шлем, как телеграммы, Богу ли, друг другу ли... Но знаю, Ты порой читаешь их, родная. Слышишь, далеко и очень близко Ты и я идем...» Хороший «посыл» сравнить двух влюблённых с дождём и листопадом… «Слышишь, далеко и очень близко Ты и я идем тысячелистно. Ты и я гуляем по карнизам». Хорошо! И – такой зримый образ! Но почему «далеко и очень близко»? Так далеко или близко? Хочется вспомнить сказочное «низко ли, высоко ли, близко ли, далеко ли» или «ни высоко, ни низко, ни далеко, ни близко» - насколько точнее образ бы получился, если бы автор использовал именно этот приём!

Несколько слов о стихотворении шанти «Прощай» «Прощай - чугунно-ломкое прощай - каких ещё печалей приумножить не сможет день, когда и ночь не сможет успокоенья дать. Не обещай не встретиться, не думать и не помнить. Как хочется заплакать – да нельзя ль? – скользя по перекрестью тёмных комнат, и прижимаясь лбом к прохладе стен, стараясь разучиться думать, с тем – чтоб стало всё – равно, и всё – не жаль. Печаль двулика. В серебре каймы замёрзшее стекло тоскует тоже. Как далеко до лета из зимы. Как хочется заплакать. И - не можешь» (шанти) Большинство стихов, которые я читала в своей жизни, написаны о любви: о любви к человеку, листьям-стеблям-бутонам, небу-облакам, воде-земле, людям-народу, детям-внукам, Богу, себе, Дому, Родине, быту-обиходу, встречах-расставаньях и т.д. т.п., и некоторые из них написаны обо всех этих «любвях» с любовью, некоторые – без любви (хотя и о ней, вроде).

Отзыв о стихотворении Натальи Малининой «Притворство» «Не предавай меня, не продавай За поцелуи и бесстыдство голое: Я модной страсти выучу букварь И шарфик повяжу на нежном горле я. И стану, как она, красиво лгать И в обмороки падать безупречные, И надо мной ты будешь хлопотать С какими-то настойками сердечными... Но ты внимать рассудку не готов, Когда она талантливо расплачется. О, как легко ты принял за любовь Её ночные нежные палачества!

http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=326683 Эпиграф: «Ах, как вплавлены слов цветы В пламенеющий небосклон! Только боль и любовь - ты, А за краем огня - он. Эти ниточки не просты, И свобода от них - сон. И разлука - всегда ты, И на малую пядь – он» (Шляхова Надежда) «АНДАНТЕ ФАВОР`И* Я мечтаю, как будет у нас когда-то: на веранду пройти, и задёрнуть шторы; ... neither slow nor fast ... анданте, ... и чтоб брызгали соком упругие помидоры… Рыжих зёрен такие смешные капли, словно ноты, на чёлке твоей повисли; я читаю мелодию - в такт ли, так ли? - и смолкают ненужные нам и слова, и мысли.

Разочарованная Мальвина и гламурная Золушка поэтического театра Ольги Разумовской Москвичку Ольгу Разумовскую я знаю много лет, и все эти годы с удовольствием и интересом наблюдала за её становлением как лирического поэта. Новый сборник стихов Ольги Разумовской - результат этого становления: хорошая женская дневниковая лирика, написанная сочным, богатым языком, лёгким, естественным, свободным слогом, что мне особенно импонирует. И, конечно, очень приятно, когда читаешь умного, образованного и начитанного автора, чувствующего язык и обладающего поэтическим мышлением.

Вместо эпиграфа: *“dada est sans sens” *«Нужно сначала позволить расти формам, краскам, словам, звукам, а затем их объяснить» (Ганс Арп) Предисловие О, я хорошо помню этот «обмен верительными сборниками» с Андреем Головиным в Питере в 2009г. Андрей подарил мне свою книжку и произнёс многозначительно: «Тебе не всё понравится», я подарила ему свой сборничек, сказав: «Тебе тоже не всё понравится», и мы глянули друг на друга едко и угрожающе. По дороге в Москву я открыла его сборник, как настоящая женщина, с конца, т.е. на стр.384, прочитала «послесловие», озадачилась и сборник закрыла. Через день открыла наугад, это оказались стр.272-273, я честно прочитала до слов «не ешь колбасы, а то жопа порвёт трусы», и сборник снова захлопнула.

Скажи мне о себе, мой друг зеленоокий, и, ощутив твои дыхание и пульс, всмотрюсь в твои зрачки, в твои ночные строки и сочиню для них осенний тёплый блюз. Я вчувствуюсь в тебя до дрожи тонкой кожи, я вслушаюсь в тебя до влаги на губе, приму в тебе и то, что ты принять не можешь, - не надо о других, скажи мне о себе.

Я ухожу туда, где нет ничьей вины, где даже я – представь – ни в чём не виновата. Там в окружении ажурной старины на травы листья упадают, как солдаты, не пережившие коварства быстрых дур и равнодушного сомнения потомков, и к этим травам я когда-нибудь приду, в руке листы своих стихов послушно скомкав.

Мой июль огранён под берилл, подберу и на шею – кулоном, чтоб глаза оттеняло зелёным, - и Ярило меня побери! Забери, прибери, приласкай, ляг на коже загаром каурым, пусть твердят, будто летняя дура сорвалась с твоего волоска, на котором висела, резвясь и качалась от встречи до встречи, и её золотистые плечи не скрывала цветастая бязь.

Прельстись рекой, не умершей пока, целуй её полынные бока и слушай камышовые рассказы, - увидишь, как чиста и глубока её душа, лучиста и легка, ничем не возмущённая ни разу. Синей моих глаза у той реки, верней твоих, и как ни нареки, река течёт в любань-траве до Волги, и как бы думы ни были горьки, ныряю в шелк твоей Любви-реки любить тебя отчаянно и долго. На это стихотворение написала песню Тамара Петрова, послушать её исполнение можно здесь: http://www.youtube.com/user/ekonusova#p/a/u/0/WafQmuJDngw

Зима лежит в асфальт лицом, ей нынче всё по-тридевято... Славянским пафосом объятый, сосед восходит на крыльцо. Как за окном его Людок над оливье зеленоока! А на стекле соседских окон блестит узорами ледок. Сверкает снежная глазурь, по ней метелит белый парус, - сосед глядит вослед, не парясь: ему - соседу - не до бурь. Груди расправив колесо, такой величественно-трезвый, он открывает дверь подъезда, как открывают Curacao.

Вот уж которую осень прямо под ноги нам роняет, высушив до черна, свои ягоды бузина. А ты говоришь: - Снова тебе что-то не так, родная. Я отвечаю: - Это просто пришла зима. Махнём, говорю, в глухомань, где самые тёмные ночи ясны и зрячи, а нить горизонта тоньше, чем звонко натянутая тетива? А ты говоришь: - Отстань, уймись, маета, полно тебе маячить. Мол, как-то не вовремя всё это затевать. Я говорю, что в сад залетела какая-то странная птица и плачет о Волге, как на сосновой ветке мышкинская сова. А ты говоришь: О, господи! Да что ж тебе всё не спится? Дескать, и без тебя на утро будет болеть голова. Я, твоя женщина, говорю тебе о мечтах, а ты на моём плече пальцами нервно выстукиваешь этюд Шопена, и я вижу, как моих желаний русалья пена уже поблёскивает инеем у нас в волосах. Ты бормочешь: - Постой, а кто ты, блондинка в белом? И греешь мои ладони, и вздрагиваешь в полусне. Зима, говорю, а зима – это такое дело… Спи.

Москва. Ноябрь. Унылая пора, а вовсе не очей очарованье. Лежать, закутав ноги, на диване и размышлять об остроте пера не хочется, не время, недосуг, но вот – рука к перу, перо к бумаге, - и сыплются слова, просты и наги, ломая немоты корявый сук, хрустит перо, ему и невдомёк, о чём дрожит рука в осенний вечер, зачем она извечный бисер мечет, чтоб растоптать его однажды мог глумливый шут с лицом нетопыря или собрать поэт в свою котомку. Поёт перо, настроенное тонко. Москва. Ноябрь. Прекрасная пора…