Набухли почки на ветвях (и очень зря), туман обманчивый пустого ноября с капельной пылкостью апреля перепутав. На той неделе обещают холода, тогда в доверчивый мой сад придёт беда с холодно-синими зрачками маламута, а у меня в глазах июльская роса и перевёрнутые Волгой небеса, и над паромом говорок весёлых стаек. На той неделе обещают холода, и на глазах замёрзнет волжская вода, - я буду ждать, пока она опять растает. На это стихотворение написал песню Геннадий Лихтер. Послушать его исполнение (а также некоторые другие песни и романсы на мои стихи)можно здесь: http://www.litsovet.ru/index.php/author.sounds?author_id=3212

Русско-еврейское (песня) Не пускали б тебя за границу: заграницы – иным – не показаны. Как ты, Бузя моя черновицкая? Свитерок надеваешь ли вязаный? Под ветрами пустыми пустынными ностальгию рифмуешь с кручинами? Не прозябла бы ты, не простыла бы, в безнадёжье навеки б не сгинула. Как родня твоя ручками пухлыми паковала вещички дорожные, я, московская русская, в кухоньке обвывала твой путь искорёженный. И потом, словно кем-то обобраны, мы друг к другу у церкви на Соколе прижимались дрожащими рёбрами, всеми болями, всеми осколками. Со своей исторической родины с чемоданчиком, мною зарёванным, приезжай, как поспеет смородина, возвращайся, Буза Соломоновна. Привози свои плечики узкие и кудрей медно-рыжие россыпи. Здесь – еврейка, в Израиле – русская. Ох, чудны же дела твои, Господи. Без тебя, моя Контра Шоломовна, на предсердье утраты прорехами. Где-то флейта – мелодией ломаной… Сбегать к Нельке.

Где-то нервничает птица, причитает на закат, предо мною листья-лица опадают в тёмный сад, лица-листья ветер вертит… Словно дверца, пополам, всхлипнув, трескается сердце: мол, не с тем, не так, не там… Отражалась на зелёном, бликовала в голубом, вдоль дороги липы-клёны воспаряли в золотом. Предосенняя витражность – зазеркальем на окне… Кто-то нужный, кто-то важный распевал меня во мне, тронул струны и оставил, и уехал в старый дом, - я закрыла зимний ставень на моём окне слепом. Кто-то важный, нужный кто-то, зазеркальный старожил, отыграл меня по нотам и мелодию забыл… И тебе, душа, отныне только этот вечный сад, где на ветках берегиньи заговоры шелестят, и тебе для сердца – спица, и никто не виноват, просто нервничает птица, причитает на закат. http://www.youtube.com/user/ekonusova#p/c/F24DE4C65324818F/21/ZfEnehqzp… h

ШОПЕНОВО (триптих) Свечи, Шопен и Шартрез, тени и блики на стенах… То ли с тобой, то ли без - шляпку с вуалью надену и опущу на глаза, чтоб не расплёскивать тайну, стану мудрей и печальней (жаль, что моложе нельзя…) То ли с тобой, то ли без - тень не отброшу на стену. Скажем, виновен Шартрез. Или этюды Шопена. *** Всё - как тогда: и вечер, и Шопен, этюды, вздохи, стриженый затылок, и в направлении моих колен - косые взгляды, мило-торопливы, а за вином шутливый разговор, невинности, граничащие с порно: - Ты хочешь, может быть, ещё кагор? (Хочу ли я кагор... Вот это спорно…) Бокалы опустели.

БОГУ ЛИ… (триптих) Яви мне суть, и я, быть может, не умру от ужаса, увиденного мною. В твоей рубашке стоя на ветру, я выживу, я лишь глаза прикрою не от песка и ярости лучей, - от прозорливой точности догадок, но даже в этом будет мне награда: я обрету свободу быть ничьей и стану беспризорна и вольна - лишь только взгляд не так открыт и светел - да что мне взгляд, когда полынный ветер мой лёгкий чёлн гоняет по волнам… *** Когда оскомина от божеских щедрот наполнит рот сухой и ты уйдёшь на волю, где Сва, как облако, парит над чистым полем и Гамаюн тебе твою судьбу поёт, где ты услышишь, как шуршит болиголов в жемчужном мареве, дрожащем над поляной, и лепестки его пленительны и пряны, а стебли тоньше и нежнее летних снов, - тогда, как жизнь прожив, поляну перейдя, ты вздрогнешь, встретившись с очами дикой птицы, в её зрачках увидев боговы зеницы, что неотступно за тобой следят… ***

Вслед за любовью светлые мужики, как за ветрами истинные скитальцы, не за перстнями рубенсовской руки, а за свободой ласковых чутких пальцев в тонкой пыльце от диких июльских трав, за выраженьем глаз и за изгибом тела, вслед за улыбкой, ставшей нежней с утра и за словами, сказанными несмело…

Не нужно уверенья и кольца, ни в то, ни в это нынче не поверю, ты лучше подари испанский веер развеивать печали у лица. Придёт прилив (эмоций или сил) – я буду им обмахиваться страстно, и ты во мне увидишь маху в красном (ты даму в чёрном зря вообразил, ты маху дал, лицо моё в огне, его не остудить осенним ветром). С беретом ярко-пурпурного фетра фламенко веера вполне подходит мне... *** ПыСы Безвеерно рыдающая: Я всего лишь просила веер, ты же пальцы расправил веером. Нет, я больше тебе не верю, раз не веер - не ве-не-верю я)))

Поцелуй меня, осень, в губы у калины, как было прежде, - твой языческий древний бубен прозвенит над моей надеждой. Поцелуй меня, осень, в темя поцелуем дождя и ветра, - я уйду за тобою в темень, и с привычками интроверта буду плакать в твои аллеи, надышавшись мадерой листьев, и в холодном шале шалея, пригублю октябрёвых истин…

Осень. Вечер. Две свечи на окне горят, не гаснут. Объяснения опасны, так что лучше помолчим: слово скажешь – а оно улетит листом пожухлым… Я в окно гляжу на кухне, дум кручу веретено. В небе звёздные ковшы тишиной полны до края. Не смотри, как прогорают со свечами две души. Где-то птица откричит, что любовь не бесконечна – ты не слушай: нам навечно – осень, вечер, две свечи.

Любовь уходит в глубину и превращается в подлодку, а я под кашинскую водку веду с собой свою войну, и поднимает белый флаг в боях побитый сердцем разум, и я, зараза, раз за разом ему желаю ложных благ.

Повсюду травы, даже я сама трава, и от травы траве пыльцой летят слова, и белой таволги дрожит раскрытый веер, а надо мной, над лебедовой головой, на тонком стебле возвышаясь над землёй, по лебединому плывёт планета Клевер. Там клеверянка в озерце июньских рос купает сына и ведёт на тёплый плёс сушить на клеверном ветру сыновьи кудри, и клеверянские глаза струят теплынь на водосбор, тысячелистник и полынь, и я вплываю в это клеверное утро.

Пока не наступила Пока не наступила пустота и белый свет не поглотила темень, прикрыв глаза и разомкнув уста, шепну "люблю" и поцелую в темя, а ты поймаешь мой тягучий взгляд, и все колокола в Посаде ахнут, и, вторя им, дороги зазвенят, когда вокруг полынями запахнет... Дождь Иди смотреть, как небо плавит синь и разверзая выспренные хляби, льёт на тебя, который нем и хладен, серебряную струйную теплынь. Ты вздрогнешь: дождь, о, как же он велик! А я скажу: любовь моя и ласка, которая с лица смывает краску и проявляет мой макошин лик. Такой теплынью залиты мосты, кусты, цветы, скамейки и бульвары, что зацветает дум твоих гербарий, и под дождём теплеешь даже ты...

*** А он уходит, губы сжав, закрыв глаза, туда, где бережный покой и навий холод, но для меня отныне будет вечно молод, и по нему моя макошина слеза. Он всё предвидел, потому и позвонил и произнёс всего четыре нежных слова, а я опять в ответ молчала бестолково, и на "прости" мне не хватило снова сил. А он уходит в Никогда и Навсегда, туда, где нет добра и зла и грани стёрты, но он простил меня, я знаю это твёрдо: у альфы Рыб уже взошла его звезда... *** Когда уходят лучшие друзья, и от печали нет противоядий, о, память, помоги мне, бога ради, не забывать кого забыть нельзя. Через гряду унылых февралей я каждого припомню поимённо, и, глядя на листву в проём оконный, увижу лики, ставшие светлей...

27.03.2010 Пахнет порохом этот март, пахнет порохом, на сукно мне краплёных карт сыплет ворохи. Мне б дожить до жнивья живьём - слёзы б вытерла, только март зарядил ружьё - значит, выстрелит. Вон два дула среди ветвей - и на линии я мишенью стою, белей белой лилии *** 31.03.2010 Они опять идут туда, где всё взрывалось, где так же ходят поезда. Следов кровавых уже не видно, лишь цветы и свечи густо, а их глаза ещё пусты, и в душах пусто. Но прах – от ног, тоска – от плеч, и – всё по кругу: и жизни жечь, и не беречь в миру друг друга…

А оказалось, я не телепат, не маг, не ворожея, не ведунья: вороны в крик – наверно, на беду мне – а я не понимаю. Невпопад всё бормочу: Весна моя, весна! Растает снег, раскроются сирени, потом июль, клубничное варенье и мятный чай, покой и тишина твоих качелей – и моих полей осенний стон и зимние невзгоды. Мой сон в огне, а я, не зная брода, ныряю в Нерль и утихаю в ней, и вижу – ты стоишь на берегу, потом за мной вступаешь в ту же воду, и в жидком шёлке год идёт за годом, я год за годом сон свой берегу…

и снова будней вымученный плен, и кошкой не сходящая с колен моя пустая бабья одинокость. у неба на глазу бельмо луны. объевшихся любовной белены уже не видит божеское око. облокотившись на дубовый стол, себя патроном загоняю в ствол, когда на небе ветер ветви треплет. легонько нажимаю на крючок, саму себя пустив себе в висок - и белену завариваю крепко.

Л+Ж+М (триптих) 1. "Л" Волна пошла на абордаж и стенькой выкинула за борт, и налетел гагачий табор, и чаек бросилась орда меня выхватывать из волн, клевать и вновь топить в пучине, и ты не стал искать причины, чтоб оправдать их произвол. Твоих речей латунь и медь не отпугнула стаек звонких, ты, "полон дум" ушёл в сторонку на волны с берега смотреть. Когда сомкнулась надо мной вода и смолкли шум и гомон, ты снова птиц кормил с парома вчерашней булкой покупной. 2. "Ж" Смотри, как я вышила кукле тряпичной глаза стеклянно-блестящими ярко-лазурными стразами, и смотрит она, как, зависнув, глядит стрекоза, такая же точно наивнораспахнутоглазая. Возьми, поиграй, напридумывай ей имена, права зачитай, одевай, а потом распоясывай, держи при себе, представляя, что держишь меня, рукой обхватив головёнку её златовласую.

когда слова пусты или темны не отражают истинных мотивов к иной воде и берегам иным к морским волнам и лунным переливам я выбираю одинокий путь и там зависну взглядом над волною и переговорю сама с собою о том чего вернувшись не вернуть о том чего вернувшись не простить и не понять и не принять надолго и отрясу их пух и прах с подола зажав остатки гордости в горсти *** О, слов неовеснённые грачи, мою весну склевавшие до крошки! Она мне обещала быть хорошей, и были горячи её зрачки, но вам-то лишь бы только извести весенние доверчивые взгляды, - и то, что было близко, было рядом, теперь горчит и больше не в чести. Зажат в горсти черёмуховый рай, батистовым платочком смят и скомкан: от майских слов – бродить по майской кромке до маеты, плеснувшей через край, - и недалече майская гроза. Но сад уже бутонами наполнен и расцветает в блеске майских молний и летних снов, летящих мне в глаза. *** Куда ни кинешь усталый взор – всё те же тайны, секреты те же, один и тот же мадр

Собираюсь к тебе, словно к тайной священной вечере, ощущая нещадное время намного острее, и густеет внутри опьяняющий сбрендивший Шерри, так что даже Манежная вместе со мной фонареет, снегопад зажигая на тысячи радужных бликов, рассыпая вокруг турмалины под цвет коньяка. У меня на ресницах – растаявший иней уликой, у тебя на ладони – снежинка не тает никак. Мне идти от тебя и желать, чтоб, ударившись оземь, обесцвеченный снег обернулся восторгом акаций, а потом прислониться к дворовой плакучей берёзе, закурить и не плакать, не думать, не ждать, не терзаться.

Падают яблоки. Яблочный спас... Зреющей мельбы багряный окрас, голденский вечер... Как джонатаново плачут о нас райские яблоки боговых глаз где-то далече... Мёдом исполнился белый налив. Белое в рюмку до кромки долив, память кромсаю... Блюдце поляны, коричный закат, пахнет ранетом запущенный сад, но не спасает... *** Здесь время медленно течёт, здесь тише ночь и небо ниже, и хромоногий звездочёт созвездия на ветки нижет, здесь, ярче и круглей, луна белеет голо и нескромно, и, лунной вольностью полна, я бед и горестей не помню. Мой старый сад по сентябрям шуршит, что я за всё в ответе, а ты, задумчиво-упрям, как этот ветер, чист и светел... И я читаю сад с листа: "финита ля феличита"...