Из-за углов крались ночные тени, Окрашивая в синее. И вот – Беседа из полдневных заблуждений Вечерний принимала оборот. И стол привычно накрывали к чаю В столовой, где лепные потолки, В вечернем свете тенями качая, Особенно казались высоки. Оранжевым светились абажуры, Захватывая только пол-лица, И гипсовые целились амуры В размякшие вечерние сердца. И жизнь как будто замедляла скорость, Неспешно день переливая в ночь. На блюде остывал румяный хворост, А самоварный бок немым кино Передавал вечернюю картину. И вереница вытянутых лиц Тянулась сквозь тончайшую патину. И радугой на кончиках ресниц Играл хрусталь наполненных розеток, Манил к себе вареньем всех мастей, Тревожно пахла дедова газета Колонками вчерашних новостей. У бабушки в руках мелькали спицы, А мама разливала терпкий чай. И в клетке у окна свистела птица Щегол, что вот и кончен невзначай Ещё один, сиренево-весенний, Уютно-тёплый, ласковый, простой, Домашний вечер. И просился в сени Холодный март.

Закончились стихи. Молчит тетрадь, Прикрыв свою потёртую обложку. Быть может, что-то новое пора Писать… Но дорога к обеду ложка, А здесь уже прибрали со стола, И чай допит, и стихли разговоры. Серебряный полуприкрытый глаз – Луна ущербная, с немым укором Глядит с небес. А что я ей скажу? Всё – суета сует? Да ей известно. Какая мысль стучится, словно жук, В стекло и ноет тоненькую песню, И тянет незатейливый мотив, Прилипчивый, как старая ириска? Слагается в какой-то странный стих, Коротенький, пустой, зато без риска, Зато без этих льдисто-скользких фраз, Увёртливых намёков и намёток, Подсказок, многоточий… А балласт Нейтральных слов надёжно отработан, Прикроет всё. И ладно. И пускай. Тетрадь закрыта. Отойти в сторонку, Тихонько вслед шепнуть: "Ну, что там, Кай? Осколок в сердце тает потихоньку?" И наблюдать, как вдруг собьётся шаг. Немного, на секунду. Ну и ладно. И дрогнут руки, прижимая шарф – Весна, конечно. Но ещё прохладно. Закончились стихи. О чём писать? О перекрёстке?

Особая весна, особая И не такая, как всегда. Слова весны наощупь пробую, Её дома... Её вода... На небе краски разведённые... Немотствующий мой язык Не обрисует полудённое Явленье зреющей грозы. Сулило разразиться к вечеру – А что ты хочешь, милый – март... И тучи, молнией подсвечены, Грозятся небо изломать. Навряд ли, выйти кто осмелится Под эту странную грозу, Небесную шальную мельницу, Забывшую про цвет азур. Особая весна, особая... И как-то всё... Как в первый раз? Или в последний? Всё подробнее, Всё тщательнее и окрас Так ярок, бросок и пронзителен, Так удивительно щемящ! Ещё актёром, а не зрителем, Дай мне побыть, бросай мне мяч Пустого флирта! Бог с ним, пройдено Ещё не то, не так, не с тем... Как пухнут почки на смородине, Как сложно вырваться из тем – Весна, капель, ручьи, свидания... Но вырываясь из тюрьмы Твержу как будто бы задание – Мы – не рабы! Рабы – не мы! Мы – птицы. Вольные невольники, Забывшие пути домой. А городов многоугольники Всегда останутся тюрьмой. 05.03.15.

Как хочется скорее из сапог И в туфельки на тоненькой подмётке. Меж лужами весенними прыг-скок, Прыг-скок, родная, ты ль не сумасбродка? Твои ль глаза не рыщут по углам, Стараясь всё увидеть и запомнить? И в строчки зимний перепревший хлам Воткнуть, сжимая глубину, объёмность, Спрессовывая всё, что по пути Услышишь ненароком краем ушка, Поймаешь чей-то тоненький мотив… Моя неугомонная старушка, Отщёлкивая ритмы каблучком, Бежишь и шепчешь – не забыть бы только, О чём вот здесь? А там?

Смешная, в наброшенной шали, Неловкие пальцы, очки… В окошке фонарь зубоскалит, А ветки рисуют значки И на потолке, и на стенах. И ветер врывается вдруг – Такой невозможно-весенний В проёмы раскрытых фрамуг! И пахнет – ты веришь – любовью, Тревогой, забытым письмом, Лекарствами и нездоровьем, Тюрьмой, перемётной сумой, Разлукой и давешней встречей, И правдой, и ложью, и всем, Что ляжет тихонько на плечи Невидимым грузом проблем. Что впишется в новые строчки, Протиснется – ну-ка, встряхнись! Пиши и ясней и короче, И выдави едкий стрихнин Оттуда, где отзвуки смеха, Где музыке в окнах греметь, И петь – «Он уехал, уехал!» – Под дивно-зелёную медь. Где страстно играя словами, В извечную эту игру, Мы вновь повстречаемся с Вами, Смыкая разорванный круг, Смыкая разнятые руки… Мой свет, неужели и впрямь, Сегодня услужливый флюгер Покажет дорогу ветрам? И тёплой волною врываясь В раскрытое настежь окно, Заполнит до самого края, Погрузит на самое дно, Поднимет до самого неба, На ветре

Вот и пойми – что в строчки ты вложил, Как будто бы, слова копил полвека. Закрученный из полнокровных жил, Стишок сырой, качается, дрожит, Косится глаз усталый из-под века. И полумёртв, а может, полужив, Ссыпаешь прочь огарки фейерверка, Которым так раскрашивал строку, Так поднимал дрожащими руками К сырому небу… Стих срывался с губ, И замерзал в нетающем снегу Какими-то невнятными значками – Следами птиц, поющих на току, Рябиновыми красными мазками. Похожие на стынущую кровь, Расклёванные ягоды рябины Прошили чётко снега серебро – Узор изыскан, в то же время прост И нежен, тихой песней голубиной, И страшен, словно переправа вброд Через неведомые мне глубины. 02.03.15.

Вот это всё, ты понимаешь – всё! Вот этот час – двенадцатый, последний, Мгновенно зиму от весны отсёк, Захлопнул двери в свой февральский ледник. И воздух тёк – насыщенный, густой, Со щёк домов – ручьём сырых испарин, Замшелых досок и камней настой, Вкрутую на ветрах февральских сварен. Выдавливал последний снег, как соль, И взблёскивали белые крупицы… Луны белёсой полуколесо Разглаживало облаков тряпицы. Зима текла в последнее из мест, Где в лужах снег, толкаясь и пузырясь, Сдавал её прохожим на развес, И тут же март примеривал на вырост. Весна, лучами полночь ослепив, Включала в небе новенькие звёзды, Селила их в квадратах черепиц, Забрасывала их в вороньи гнёзда, Будила птиц, ерошила кусты, Играла в салки с длиннокосой ивой... Каким сегодня ночью стал пустырь – Волшебно-серебристой перспективой! Очистил южный ветер, как наждак, Последние февральские потёки – И приготовил город для дождя, Сгоняя тучи с северо-востока... 1.03.15.

Как ладно скроен и неслабо сшит, Звенящий, как натянутые струны, Загадочный, как нибелунгов руны, Блестящий, как под дождиком самшит, Всегда зелёный и, конечно, юный, Метафорами доверху набит, Прелестный стих, пленяющий и ум, И глаз своей текстурой бесподобной, Всё к месту и читается удобно, Ни слова, просто так и наобум. Хрустящий, как орех, как булка, сдобный. Пьянящий, как вино и поцелуй, Прозрачный, как весенние капели, Весёлый, как последний день недели, Уместный, словно рюмочка к столу. Задорный, словно юный воробей, Нахальный, словно уличный подросток. И нежный… иногда, сжигает просто Внезапной откровенностью своей. А иногда, взлетит так высоко, Что чуть душа твоя успеет в пятки, А он уже несётся без оглядки, Уже в траве, и там ползёт ползком. Смеётся, плачет и играет в прятки. Уже у моря пляшет босиком И пишет на морском песке загадки. 27.02.15.

Он всё равно случился – юбилей. Осыпался февральским листопадом С календарей. Отметился помады Случайным отпечатком на стекле, Сметён и смыт. А у порога март. И новый год – твой собственный, твой личный, Отщёлкивает строчки единичек И ноликов. И вновь открыт ломбард, В котором можно душу заложить, Разжиться слов – теперь уже весенних, Не веря, но надеясь на спасенье, К утру понять, что заболел, но жив. И все звонки остались в феврале, А слов ненужных скомканная вялость Тебе напомнит, что ещё осталось — Раздать воспоминаньям горстку лепт, Потёртых, но, пока ещё, в ходу. Давай, неси к подножью пьедестала. Ах, как же память бедная устала Тянуть воспоминаний череду, Вытаскивать измятые слова, Рассматривать, разглаживать и строить… Лепить литературного героя, С которым можно поконфликтовать, Пить кофе, запивая в горле ком, Смотреть в окно на серую погоду… И вновь склониться, памяти в угоду, Над белым незаполненным листком. 27.02.15.

Пройдёт и девять дней, и сорок... год, Утихнет за грудиной свора злая... Глазами жёлтыми посмотрит кот, Как будто, что-то рассказать желает. Приходит он с нездешней стороны И видит всё, что делаем и пишем, И ночью к нам подглядывает в сны, Чем заняты? Исправно ловим мышек? И ровно ставим в строчки те слова, Которые приходят ниоткуда? В ладонь мою уткнётся голова Нездешнего, но ласкового чуда. Согреет руки странное тепло – Здесь нет кота. Кто языком шершавым Лизнул ладонь? И кто насыпал слов В мою строку? И стих выходит шалым, Непостоянным, странным, как февраль... Но февралю конец. Конец ли бедам? Мой свет, быть может, мне давно пора Другой виток начать? Но путь неведом, О чём же можно, как не о судьбе, Не о беседах, тянущих за полночь? Пошлёт тихонько музыку тебе Транзистор старенький, коротковолнов. И чайник старый песню пропоёт, Вскипая в сотый раз на кухне нашей... Который час, а день? Который год? Какая разница. Мы пьём из чашек Напиток терпкий...

Мой свет, февраль серебряной лисицей Хвостом пушистым машет за окном, Зовёт куда-то, исподволь косится. Пожалуй, выйти… Надо выйти, но Припомни сказки о лисе Кицунэ – Не выходи, мой свет, не выходи! Взгляни – следов затейливый рисунок И иероглиф странный на груди. Не выходи, мой свет – там снег, там полночь, Побудь вот здесь – где чисто и светло, Транзистор старый льёт радиоволны, Старушка в кресле вяжет свой чулок, И чай кипит, и кошка за ушами Всё лапой трёт – намоет нам гостей. Мой свет, побудь ещё немного с нами, Со мной побудь, не бойся не успеть Туда, в февраль, где юная Кицунэ Танцует так, что глаз не отвести… Не открывай! Лишь коготок просунет И всё. Смотри, как след её когтист. Смотри, как рвёт безжалостно и быстро Дыханья струйку, просочившись в щель… Калиткой хлопнет – как внезапный выстрел, Случайно только не попавший в цель. Всего тебе не объясню, наверно, Нет слов, чтоб всё подробно объяснить – Здесь ложь и правда так несоразмерны… Не уходи, мой свет.

Больница – 1 О, как восхищает собою февраль Серебряной сканью окон… Там где-то в тумане теряется край, И тысячекратно знаком, Опять потрясает мятежностью грив Метелей в преддверьи весны, И низким лучом коридор озарив, Толкает – иди и смотри… Иди и смотри, дорогая моя – Куда? Коридору конец. Окно. И всё та же за ним колея Глотает растаявший снег. Всё те же, всё то же. И звук за спиной Всё так же натянут, как нерв. Конец коридора.

На чайнике облущена эмаль – А, выбросить, да и поставить новый, Дарёный к марту... Скоро новый март, И чайник новый не эмалирован – Металл и пластик, яркие огни, Вскипая, выключается сейчас же. А старый-то горел... Я помню дни, Когда и раз, и два, а то и чаще. Лишь стоит мне засесть за ноутбук, И погрузиться в письма без остатка, Какое время? Как песок, зыбуч, Затягивает список горько-сладкий. Мой свет, о чём бы ты мне не писал, Неважно. Знаешь, это, как рыбалка – Бросаю слово – и дрожит леса – Писать ответ, мгновенно, без шпаргалки. Собрать мозги усталые в кулак, И отвечать, и длить мои минуты. Всему, что было - это предпочла, Мне слаще воли призрачные путы. На чайнике облущена эмаль, Но он опять исправно греет воду. В неспящих, растревоженных домах Заварят чай и помянут свободу. 15.02.15.

Здесь кошки из парадных по утрам, К своим делам чердачным и подвальным, Выходят посидеть в проёмах рам Без стёкол, и грехом заняться свальным. И ветер, непременный режиссёр – В приморских городках без ветра, как же – Сгребает мусор, скудный снег и всё В лицо бросает. И, многоэтажен, Грудится справа новенький район. И небоскрёбов серые массивы Меня обступят с четырёх сторон, Убоги, однолики, некрасивы... Как эта середина февраля Окоченела в ожиданьи марта, Всего-то две недели отстрелять... От дворника разит и грязен фартук – Он тоже в ожидании весны. Кивает старый – Здравствуй, Николавна. Ну как спалось, какие нынче сны? Киваю – а чего мне? Сплю я славно. И выползаю в стареньком пальто, Размять за ночь скукоженное тело. Пройти в ларёк – в кармане целых сто Родных рублей. Природа помертвела. Всё чёрно-бело. Толстые грачи, Вернувшись с элеватора, балдеют. Бесплатные, халявные харчи Зобы раздули...

В холодной электричке никого. Не время, «час не пик». И, слава богу. Замёрзло под окошком естество Моё, хотя проехали немного. Тоскливый крик железных стылых губ Разбудит снег, на полустанках спящий. Дыханием оттаять не могу Стекло. На нём тропическая чаща Из пальм, бамбуков, скрученных лиан – Художества от Снежной Королевы. И символы простые – инь и ян, Ногтями процарапанные слева. Писал какой-то юный оптимист, Взывал абстрактно в стылое пространство – Хочу любви… Но в нетях вопль повис. Увы, любовь не терпит дилетантства Ни в чём.

Опять ангина. Слово-приговор. Сжигает жар, но страшно мёрзнут руки. В окне февральский грязно-серый двор, Рассвет крадётся, как усталый вор... Пёс шелудивый, сын какой-то суки, Разлёгся на ступеньках в коридор, А в окна ветки тычут мокрый кукиш. Царапаются в тёмное стекло, Заглядывают мокрыми глазами, Считают, мне ужасно повезло – Я здесь одна закрылась, всем назло. А за стеклом февраль промокший замер, Замёрз. А я веду свой диалог, С распухшими некстати железами. Смердит компресс, он камфарой пропах, Плывёт в глазах – наверное, от жара... Скелеты что-то делают в шкапах, А в зеркале мелькает свет лампад – Там кто-то бродит, серый и поджарый... Наверно, спать... наверно, надо спать, Но боль в висках кусает, словно жало. И некто длинный, быстрый, как змея, Мелькает где-то, на границе зренья, Кривляется, ломаясь и смеясь, Когда я чуть всплыву из забытья, Трясёт какой-то кожей... не шагренью? Она горит, корёжась по краям, И я горю, как жаркие поленья. 13.02.15.

Как строчка беззащитна и нага, На посрамленье выставлена, словно. Как будто ей назначили условно, Не покидать словесный балаган. Вертеться саламандрой на костре, Гореть в огне сжигаемых тетрадей, И утонуть в непонятой шараде, Все правила и истины презрев. Забыть про всё и по теченью плыть На утлой лодке, с парусом дырявым – Ей не впервой без направленья плавать И огибать колючие углы. Поймав теченья тоненькую нить, Держаться за неё попутным словом… Ах, строчка, ты на многое готова. Теперь молчи. Мы здесь с тобой одни. И нет течений. Мёртвая вода Не колыхнётся, не вздохнёт от ветра, Поющего тихонько в стиле ретро, Под щёлканье прилежного дрозда. Смешная, не уложится в размер И в стройный хор из рифм надлежащих. Один и тот же ритм, он так навязчив, Въедается прожорливый, как червь. И тормозит затупленной иглой В бороздках стёртых старого винила… Я снова до утра себя винила, Что не нашла необходимых слов. 11.02.15.

Когда мои слова отдашь другим, А ты отдашь, я чувствую заране, Не положи среди чужой пурги, Поставь отдельно. Облачком герани Они засветят в сумраке окна, И запах тонкий, еле уловимый, Тебе напомнит – здесь была она, Та, что звала тебя своим любимым. **** За середину ночь переползла, И не осталось никакого шанса И силы, развязаться всем узлам, Стянувшим зазеркальное пространство – Протяжный коридор из двух зеркал – Чем глубже – тем сильнее притяженье, Серебряной дорожкой протекал Туда, где крест. А, может, знак сложенья? Сложенья тысяч, миллионов слов. Из этих слов бесчисленных количеств, Найти такое, чтобы обожгло, Найти своё, а остальные вычесть. **** Но ты придёшь и снова, в ночь-полночь, Записками своими интригуя, На что-то намекаешь, милый – но, Ведь я-то знаю, ты влюблён в другую. А я... Что я?

Так нагло врёт настенный календарь, Февраль, февраль... Но ветры из-за моря Уже несут на мартовский алтарь Платок весны. Узором иллюзорен Небесно-синий, туче-грозовой, То дождь, то снег, то солнце вдруг проглянет... Вот так и ты, дружок февральский мой, Не богом, нет, лукавым бесом данный. Зачем, не знаю. Только вот теперь, Что день – и я должна тебя увидеть. Семь раз отрежь – потом хоть сто примерь – Всё бесполезно. Истинно – инбридинг, Такая связь. Престранное сродство. Отрывки писем, недоговорённость... Стараясь не нарушить статус кво, Наматываем нить на веретёна. Стараясь, равновесье соблюсти, Всечасно балансируя на грани, Понять внезапно, что тебя настиг Недуг любовный этим утром ранним. Когда едва сереющая ночь Так неохотно утру уступает, Цепляется за светлое окно, Ладонью тёмной гладит, как слепая, Слезой стекает с тёплого стекла И нехотя сдаёт свои редуты – Не отводи своих февральских глаз, Дай окунуться в ветреную смуту. 9.02.15.

Как можно – взять и просто так уйти? Нет, не из жизни – ты в ней даже не был, Моё лекарство мнимое, плацебо, Мной недописанный когда-то стих. Возможно, что хватило мне вполне бы Двух слов, но ты уже неощутим, Хотя тобой и занято полнеба. В оставшемся – нахмуренная тьма Затеплит полнолунное светило, И до утра кадит паникадилом По кругу, расширяя свой размах... На колокольне вздрагивают била, И люди просыпаются в домах От ощущений, что душа изныла, От предвкушений вкуса на губах, От влаги слёз, когда-то не пролитых На покоробленные зноем плиты, От мысли – не поможет ворожба Спастись от бед. И окаянный мытарь Придёт, неотвратимый, как судьба, И так же равнодушный нарочито. Спросить за всё, в чём был когда-то ты Виновен. Или, может, невиновен. В тот самый час, что назовут «неровен», Две половинки неба стянут в стык, Зашьют и причастят вином и кровью, И разведут последние мосты, А к утру, под конвоем, на пустырь. И там убьют. И назовут любовью. 8.02.15.