* * * Живущему, как прежде, на Земле, Отравленному, как ни разу прежде, - Мне кажется, что вещи на столе Все те же, и изъяна нет в одежде. В кармане звякнет (если протянуть К нему в живот неласковую руку): Так было утром. И полдневный путь В окне купе не обновил округу, И свежестью спасают не слова. Привычка к ним нас убедит в обратном: Стежки у хирургического шва, Они ценны в повторе многократном. 10.05.1997

* * * Слышишь? Ночью так хочется пить. Значит, кончено с новой зимою. Нам дано и в молчании жить, Как не могут ни реки, ни море. Майский черный - как молотый сорт - Черный час налегает на веки, Но сознанье поставит рекорд - И проступит окошко в прорехе. Далеко ли теперь до него? Тишина расстоянью не мера. И в обеих для нас ничего Не оставлено: воля и вера. Ночью слово само по себе. Мы находим в беззвучии место - Это вера диктует судьбе Непонятное силою жеста; Это воля - ты знаешь ли сам? - Божья матерь, материя, милость Так же тихо сопутствует нам, Как Эдипу в молчанье открылась. 4.05.1997

Как стар я ни кажусь себе один - На людях старость пустят за уродство. За то, что с телом с ними я един - Двойным расплачиваюсь инородством. Лишь в худших мыслях и в легчайших снах Я отделял себя от их народа. Но прежде, чем минута на часах Пройдет, наш круг дополнится природой. Я двигаюсь. Движение мое По комнате, судьбе - не сила тренья, А злое производное ее - От вашей новой массы отделенье. И треньем масс, а не земли и стоп, Закон впускает чудные поправки. Не верю времени: в нем глаз находит то, Что нужно для спасения от давки - Слепую протяженность. Я не дам Пришедшему за мною руководства: Нет будущего.

Немногие увидят свой конец Таким, каким я вижу этот ливень, Где медленно из облачных овец Вдруг молния высвобождает бивень. На улицах спокойно. Полных вод Хватило для того, чтоб все колеса, Все фары, каждый каменный завод, Все небеса - удвоились без спроса. И время ненаказанным бежит, Но розга не впустую просвистела. Во всем, к чему он сам принадлежит, Глаз не находит собственного тела. А значит, все на месте, все с тобой. Жизнь и разлука с ней неразличимы, Но первая отходит от второй На полшага: мы делаемся зримы Самим себе и миру самому. Таков последний миг, но не расплаты. Мы вытесняем, погрузясь во тьму, Свет в последождевую кутерьму - На плиты стен и кровельные латы. 1.05.1997

Как кружатся кварталы на Солянке, Играя с небом в ножики церквей, Так я пройду по видной миру планке - Не двигаясь, не расставаясь с ней. Дома летят, не делая ни шагу, Попутчиком на согнутой спине. И бег земли, куда я после лягу, Не в силах гибель приближать ко мне. Танцует глаз, перемещая камни, Но голос Бога в том, что юркий глаз - Не собственное тела колебанье, А знак слеженья тех, кто видит нас. Среди толпы Бог в самой тусклой маске, Чтоб фору дать усилиям чужим: Чей взор богаче на святые пляски? Кто больше всех для взора недвижим? 30.04.1997

* * * Мы охотнее примем за мир Все, что плещется над головами, И в слепой без глазницы эфир Вознесемся бесправно словами. И ближайшие руки для нас Будто временны - будто кочевье Против воли нас гонит сейчас Через лица, дома и деревья, Где у времени только черты Путевого журнала, в котором До сих пор остаются листы И слетаются под руку хором: Настоящая ценность его - Близкий топот соратника в беге К месту сбора, где нет ничего - Как в глазах у закрывшего веки Больше нет ни торшера, ни стен, Словно ночь, что в себе их вместила, Даже тьмой не соседствует с тем, Что до утра внутри наступило. Нет вещей, и застыли дела, Как вода в зимовавшем стакане, В форме дна, где их нежить нашла - На бумаге, на теле, на ткани. 27.04.1997

Я берусь за бумагу и ставлю две буквы, которым Столько горя принес, что они перевесят язык - И условленный стих остается намеренно хворым И лежит в пеленах, будто азбука кроит парик. Я сегодня узнал твое точное время рожденья: Это год, нас обоих создавший, толпе уступил. И полсотни недель поднимают свободное пенье, И бегут две судьбы, от стыда не касаясь перил. Эта пара сильна. То ли время нас вместе погубит, Не желая простить нашу пляску в желудке своем, То ли общий вопрос, что обоих так тщательно любит, Донесем до конца - как и нужно для ноши - вдвоем. Мой восторг небеса передали сегодня погодой: Вдруг цифирь обрело то, что завтра вернется к нулю. В гулкой скуке моей каждый звук обращается одой - Я и вправду свой голос удвоить пространство молю. 24.04.1997

Урод сидит напротив, и сложенье Тяжелой головы, как метеор, Притянет глаз и высветит для зренья Невидимое в мире до сих пор. Щадя его, взор не преступит кромки. Но мы не в силах так жалеть сердца, Как это могут хрупкие обломки Уроненного с высоты лица. Он на закорках рослого несчастья Встречает любопытство площадей. Его беда - приближенная к страсти, И не черты отталкивают в ней, А только сила, сжатая ударом, Предметы движет от греха во тьму. Поэтому мы не узнаем даром Того, что ведомо за нас ему. 24.04.1997

Сгустились толпы. Надо жить в домах, Которые не стенами, а телом Соседа ограждают каждый взмах Твоей судьбы в своем пространстве целом. Как всякая естественная связь, Мирская теснота не смотрит в лица. И дом - живая изгородь для нас - Несет плоды и может шевелиться. Но эта жизнь, ежевечерний шум И молоток пустяшного ремонта Мне стыд полов и крыш холодный ум Передает, как рукописи с Понта. Ладонь жилья конфетами полна. И, баловням, лишенным сна и слуха, Нам кажется пейзажем из окна Его любовь гнезда - к яйцу и пуху. 22.04.1997

Городок, городок... То и дело Словари, спотыкнувшись, плюют На бесовское место; и мелом Побелен придорожный уют. Как личинка заводится в Боге (Не спеша: весь орех впереди), - Переводишь бессмысленно ноги И теплу доверяешь пути. Вот как сделано счастье России, Счастье мук и земного кольца: Будто мы дурачка упросили Нам ни меры не дать, ни конца. Вот что сделала даль: бесполезный, Потому и единственный жест. Мы не спорим - как век наш железный, Все занявший, не требовал мест. И беспечность - избыток кромешной, Для которой и души тесны, Тьмы и бедности - только поспешный Крик с вершины, что мы спасены. Три часа не хочу оторваться. Будто в лжи откровенье нашло То, что вслух побоялось сорваться, Но и в истине жить не смогло. Небо движется как-то толчками. Гибель - спешка, густой недосуг. Все, что нужно, мы делаем сами - Лишь у горя не тысяча рук. 21, 22.04.1997

Мне чудится счастье, не данное мне, Когда посторонним пятном на стене Я вижу богиню и сына ее И тело теряю свое. Мне кажутся знаки их временных бед Навечно влитыми в мой собственный свет, Как будто узла этих лиц тождество Дало мне мое Рождество. Здесь два расстоянья меж них сочтены. Одно - сокращенное взглядом жены, Второе - Ему в складках мглы золотой Открылось доступной чертой. И воздух сгустился. И трещины дал Трагических судеб единый овал, И мимо две жизни прошли, и года - Как им и хотелось тогда. И слезы встают за пропавшей стеной, Минутой терпенья скопляясь за мной. И в недрах земли, где минуты не жаль, Со звоном сломалась деталь. 8.05.1997

* * * Прикрыв от тяжести лицо, Я передал его ладоням - И только голое яйцо Сидит на теле постороннем. Но видеть продолжал зрачок, Но слышать требовали уши, - И только наблюдать я мог, Как мир младенцем рвется в душу. По прихоти его стеклись Такие силы отовсюду, Что недостойную причуду Я принял за слепую высь. И миг оформился в слова, И ринулся в ее пустоты. И давит честную зевоту Нетронутая голова. 7.05.1997

ВТОРОЙ АКТ АКТЕР: О, Боже мой! Дай, отдышусь теперь. Большой успех. Галерка оглушила: Кричат и лезут, свесясь с потолка, Поближе к облепленному помосту. Орут: «Сюда, милай! Уж распотешил По первому разряду, вот те крест!» Как суетится, бегает народ! Румяны щеки будто не от спешки, А от угля, что Прометей сберег Для этих душ, для этого румянца. (перед зеркалом) Приветствую тебя, почтенный возраст! Сколь много чувства, дремлющего в них, Ты пробудил искусством Прометея: Он был ведь тоже брат наш, лицедей, Улыбкой, простодушными речами Огонь божественный от бога скрывший. Я не таю - питаю мой огонь. Где б ни был я, чего б не слышал в мире Неведомого нашим мудрецам - Окружный свет меня не напоит, Пока в себе ношу тепла избыток, Как полый корпус флейты духовой. И хоть на мне играют беспрестанно - Клянусь, я не забыл родной мотив. ЦЕНИТЕЛЬ (проходя мимо): Как речи выспренни!

Действующие лица: АКТЕР в роли Гамлета ИЗДАТЕЛЬ ворованных пьес ЭДВИ, сочинитель РОБИН, писец ЦЕНИТЕЛЬ, молодой человек СТЕФАН, друг его РАЗНОСЧИК. Действие около 1600 года, Лондон. СОНЕТ Представь, что из окна видны весь день Господь, пересеченный проводами, И твой же дом, чья грустная сажень Ни на вершок не поднялась с годами. Представь, что ниже пробудился шум Деревьев, возвещающий о ливне, И кладбище давно умерших дум Гремит костьми, заламывая бивни. Представь - они лежат на дне твоем, И путь настолько же опасен, сколь и Забыт необновленной головой. И если рифмы пустятся вдвоем К погосту их - то мы прибавим к скорби Об умерших и новый подвиг твой. Но каждый звук, при этом спуске павший, Даст сил руке, их смерть не испытавшей. ПЕРВЫЙ АКТ АКТЕР (держит бумажку с ролью): Здесь много сказано.

* * * Случайный том, как разбирают печку, Моя рука достала из других, И медного заглавия насечку Лучом не тронул будущий мой стих. Чугунные не встрепенулись кони, И перед богом не раздалась мгла. Но пыль запомнила толчок ладони, И в мозг минутной тяжестью легла. Я все забыл. Но, отразившись в речи, Тот мелкий жест определил другой. Мы лепим из секунд стихи и печи, Чтоб было им, где шарить кочергой. 5.05.1997

* * * Решимость перейти из кресла на диван Является одетая строкою: Воскресный гул двора переполняет жбан С тяжелым, как строительство, покоем. Все тяжко в тишине, и жернова картин Опережают дымовые трубы, Как будто звук дает всем веществам один И тот же вес - но чувствуют лишь губы. В любой апрель Москва растворена в окне, И смотришь, будто на сосуд с тритоном: Как перепонкой лап, окраины ко мне Несут туман и гонят дальний гомон. Как трудно небесам! Но здесь не крикнешь «как»: Излишний шум квартир - с отчетливым и нежным - Остыл на проводах, и восклицанья знак Засел в часы маховиком и стержнем. Трамвай со стороны реки, из полусна Зовет парчой завешанные залы, Где пальцев юркий класс спешит налить вина В стакан для головы - как ты сказала. Нет смысла подниматься над чертою глаз, Чтоб это обозреть, поскольку город сверху Нам виден сквозь других, и узнается в нас, И в точках птиц глядит надземной меркой. 19.04.1997

(Мои чернила) Я говорю: я не прерву письма До черных дней, до пиццикато Парки, - Но ты - мой черный день, флакончик Паркер. Какая за тобой настанет тьма? Какая чернота, ты скажешь ли, И что за глушь, не знающая вилки, Быть может действеннее замутненной мглы Твоих следов на горлышке бутылки? Ты, о флакон, ты не бываешь пуст. И я, как Ив Кусто, в твои глубины Всего на четверть обнаружил путь. Даст Бог - я опущусь до половины. Даст Бог дождя, даст ночи - я приму И на себя частицу океана; Даст горя, Паркер, - и в густую тьму Мы вступим вместе, как в дурные страны. Ты знаешь их. Ты мне переведешь Их крики и питейные рассказы, Пока и сам за мной не перейдешь На тот язык, что за пределом фразы. Где Паркер мой? Я многого хочу. Перо не смыслит крохотной головкой. Я только море звукам обучу: Оно черно. Как след руки неловкой. 16.04.1997

Нам памятные числа в ряд Выстраивают время: десять, Пятнадцать, сорок, пятьдесят - В надежде нас точнее взвесить. Мы начинаемся тогда, Когда по чьей-то смерти минут Определенные года, И Землю к нам на шаг подвинут, Чтоб твердость подгадать стопе, И мозгу в маленькие мысли Плеснуть словарь, и на пупе Связать их в узел, чтоб не висли. Когда же разум обретет Для цифр достаточную крепость, Нам снова подвернется год, Как неразборчивая редкость, - И нету смысла полновесней, Чем том, каким она полна. И нету сил смешаться с песней, Которую поет она. 13.04.1997