Лондон дышит. И в дыханье этом Что ни вздох - к бессилию шажок. Муза, возвращаясь от поэта, В мысли оставляет сапожок. А наутро вновь переобута: Вовсе не стесняясь наготы, Точно в срок является, как будто Ждать ее способен только ты. Все, что появляется с Востока - Солнце. Все, что чудится в тиши - Лишь она. Все, чтимое с восторгом - Ложь и ложь. Но даже и при лжи - Это связь. И как ни брей щетину - Дальнозоркости не избежать, Ибо взгляд, до слова ощутимый, Только ей и мог принадлежать. 4.04.1997

* * * Печально, что никто не объяснил Решительно никак природу слова. Оно - начало доброго и злого, С его уходом мир бы ощутил Такую боль и глубину событья - И вновь бы совершил свое открытье. Мои слова, рожденные умом, Еще не став собой, уже солгали. Но хуже то, что и в уме едва ли Я их сказал бы о себе самом. http://my-works.org/rux/content/works/text.html?text_id=8700&nav=0&#not…

1 Пока ты спишь, приходит поздний март, Не разобрав путей в пространстве пегом. - И реализм становится поп-арт, И каждый выступ обрастает снегом, Святою речью, из-под поздних ног Взлетевшим духом, что колеблет гнезда; И в сотне окон, видимых в одно Из них, зрачок угадывает звезды. И, трубы водостока позади И землю безнадежно оставляя, Глаз исчезает по тому пути, Где гибели не создано, ни края. И эта новость ждет спуститься вниз, Как марафонец, чтобы только грузом Своим соединить, простершись ниц, Нас и невозвратившихся союзом. 2 Теперь я вижу и другие дни Из глубины бессилья и порядка, И чувствую, что никогда до них Так не желал духовного упадка. Упадок в том, что обладаешь им, Как дорогою вещью или славой, Листая левой строфы прошлых зим, Пока перо не выскользнет из правой. Упадок в том, что я принадлежу Календарю, как штемпель на конверте. Я не скажу «так проще», но скажу, Что это не обязывает к смерти.

1 Я говорю десницей, а не ртом, И более молчу, чем говорю, Поскольку в слове только обертон Небывшего с улыбкой повторю: Нет вдохновенья от войны и ран, И пережитых сердцем неудач. Стих затаен, как дом, где спит тиран - И только ото тьмы бывает зряч. 2 Как часто радость и вино Усугубляют горе наше; Как стыдно в основанье чаши Нам видеть вновь пустое дно, Поскольку эта пустота Печальной жизни не созвучна, А только с нею неразлучна - И запечатаны уста. 12, 13.03.1997

* * * Представьте: старый друг к вам возвратился - Настолько старый, что уже не друг. Что ваш (вполне естественный) испуг И на его лице отобразился. Не шелестя десятками годов, Не поминая ни зимы, ни лета, - Вы вспомните об умерших, а это Знак, что Харон к отплытию готов. Кого из вас не примет он на борт? Кто слишком легок для его балласта? Чей вес чужую смерть вбирал нечасто? Кто движется в куда как ближний порт? И где гарантия, что ад и бриз Меж них не заключили договора (И направление одно, коль скоро Желанный гость пускается в круиз)? Все это рассчитать за полчаса, И двух минут не уступив без бою - И есть хорал, разложенный судьбою Для праздника на ваши голоса. 5.03.1997

Стих клубится над чашками в доме, И когда я распластан на льду - Он меня подзывает ладонью, На которой я просо найду. Если слух твой не знал изобилья - Наблюдай через доски сама, Как петушьи короткие крылья Над привычкой парят без ума. Нас Творец не учил диалогу, Презирая двойное вранье. Мы же видим из окон дорогу: Дай нам Бог что-то знать про нее. 4.03.1997

Я теряю мелодию. Губы дрожат, и детство Возвращается, как Одиссей, со слезами в дом. Вопреки одиночеству, знай, я избрал соседство С расстояньем таким, что и глаз-то берет с трудом. Голова, что верблюд, незабвенной деталью вьючна. Никакому в бесплодные ясли мои не дойти лучу, Потому что была ты мне горше испуга - и так созвучна, Что себя в этой смеси и сам я не различу. 27.02.1997

К двадцати Алкивиад постарел. Только двадцать! а стало привычно, Что из рук наконечники стрел Ускользают без воли; и бычья Непроворная шея, слегка Уступив, распрямляется снова; И ладонь, не смиряя быка, Треплет губы для кашля и слова. Но не этим ты даже смущен, А сознаньем, что глаз, будто воин, В мире глубже других опущен, Ниже всех - и на дне успокоен. Конь невнятен до стука колес, И орла не приметишь до срока - Будто видеть за вычетом слез, Толща моря препятствует оку. Будто пеной и волнами дом Отстранен от деревни в засуху. И собрат, различимый с трудом, Говорит непривычное слуху - Непонятным твердит языком, Уважительно встав за порогом, С сыновьями и медью кругом: «На колени пред старцем пророком!» 23.02.1997

Лициний! Раскрыв саквояж, Я вижу свой город: больницы, Скрепленные ветром. Пейзаж Бессилья в пределах глазницы. Мне кажется, именно то, Что мир не oкупится глазом, - Нас мирит с пространством, на сто Процентов спасая нам разум. Дома (вместе с тем, что внутри) - Для зренья не цель, а примета. Она сообщает: смотри! Есть нечто помимо предмета. Дома не кончаются там, Где глохнут мансарды и крыши: Они равноценны кустам, Дорогам... И если нам свыше Смотреть - то едва ль разглядим Различие в обществе линий: Они - адресат. Ты один За всех это знаешь, Лициний. 14.02.1997

* * * Снег, снег всю ночь - но не сравнишь ни с чем, Поскольку темнота. И слышно только, Как на столбе дрожит фонарь: такая Здесь тишина, что сам фонарь не светом Тебе, отгородившемуся шторой, - А этой дрожью озаряет мрак. И ты уже готов писать картины: Так ясно все. Под фонарем, бесспорно, Колеблются пятно и часть ограды, Пятно - из света, из пятна - ограда, И подле появляются кусты. Ночь близится к концу, и зренье терпит Метаморфозу, как и свет снаружи: Напор деталей. Видимо, хрусталик Не созерцать, а прозревать готов - Но что-то держит за нос. Так бывает, Когда листы разложишь, слышишь трепет Фонарика - и будто видишь нечто, Закрыв глаза, но нету ничего, И щелкают часы: число сменилось. 7.02.1997

Когда над миром, пущенным под гору, Я возвышаюсь и гляжу с высот - Я вижу новый мир, и он мне впору, Как время - ходу комнатных часов. Когда и эту область я миную, И вон спешу, от наблюденья скрыт, - Я чувствую, что знаю жизнь иную, Чей торс трудом старательным изрыт. Я слышу, как работают лопаты И льется мат пришедших до меня И после: я бывал и здесь когда-то, Здесь пьют, мои куплеты помяня. Я жду угла, где их не слышен голос - И мой от них настолько вдалеке, Что стих уже свою не чует скорость, И в чистый лист вступает налегке. 31.01.1997

Я знал свой дар - и в осторожном тоне Молился укороченной строке, И жил, как шум в опустошенном доме, Волной на позабытом молоке. Росла в небытии и глохла в мире Бемоль, неразличимая вдвоем, И ловкость пальцев, странную на лире, Я слышать стал в сознании моем. И ощутил, как временность и вечность В бегах от глаз - образовали звук. И злым дуэтом скорость и беспечность Листы марали без участья рук. Я не читал написанного ночью: И разве что, оплошно находя Среди бумаг былые многоточья, - Их суеверно прятал, уходя, Чтоб память не оставила улики Для тех времен, когда я, сквозь слезу Увидев увеличенные блики, К бессилью на карачках доползу. 23.01.1997

Памяти Иосифа Бродского 1 Была зима, и город утопал В мечтах освободиться от халата. Больницы плыли в сумерках, и в латах Шли поезда, уже не чуя шпал. Легчали елки. Цифра на щеке Календаря впустила единицу И замерла от страха разрешиться Уродливым ребенком; и в руке Хозяйки замаячили счета. Домой брели, как будто уступая Дорогу - ибо где-то шла слепая, Но знавшая о будущем Тщета. Спаситель вырос: девятнадцать лет И сорок дней, помноженные на сто. И детский шаг по утреннему насту Вовсю хрустел - и оставался след, Ведущий по известному пути: Из будущего - в прошлое.

Для второго пришествия день Не настал и, боюсь, не настанет, Ибо если ума не достанет У богов - то займут у людей И отсрочат прибытие. Дом Слишком стар, чтобы вынести гостя. Дело вовсе не в старческой злости И не в злости наследника: в том, Что излишний, как только войдет, Будет смешан с другими в прихожей. Стариковское зренье похоже На обойный рисунок, и ждет Лишь момента, чтоб дернуть за шнур, Включающий люстру. Кто б ни был Ты, сулящий убыток и прибыль - Ты, отчаявшись, выйдешь понур: Не замечен, не узнан, не принят, Не обласкан и им не отринут - Ты уйдешь. Этот путь на сей раз Не отыщет евангельских фраз. 17.01.97

Как ты чуяла тишину, исходившую из моих Удивленных речей, или бывшую вместо них! Как могла сочетать этот слух с глухотой, с нуждой Дирижера прервать мое соло, сказав: Ну, что Так и будем молчать? Я смолкал, и осколки слов Возвращались на кухню. И у четырех углов Появлялась возможность им вторить - но и они Скоро тихли, заметив, что вновь говорят одни. У молчания не было тем, и я думаю: как узка Тропка для толмача - за отсутствием языка, И какой же проспект мы оставим для семьи Приблизительных смыслов безмолвия, для семи Дней недели, прошедших той осенью - чей парад Завещал мне лишь боль, как оставленный транспарант. Как ты трогательно ничего не хотела знать О молчании. И я был счастлив, когда ты (знать, Неспроста) отплывала на тесный балкон - курить, Ибо видел, что больше не в силах тебя смирить. Как я все же ценил твою смелость! Никто до тебя не смог Оценить эту форму любви, не приняв комок Безотчетного в горле - за комплексы или стыд. Я признателен тем, что я верен тебе.

* * * Ломая лед в полубреду Двора ночного, Я скоро, может быть, сойду С пути земного. Когда один (нельзя двоим) Спущусь глубоко - Кто станет ангелом моим, Кто будет Богом? И почему - на высоте, Внизу и между, Мы вынуждены в простоте Питать надежду На некий разума предел - На область духа? Набат как будто не гудел, Да слышит ухо. Как нацию не выбирай - Она режимна. Известно, хаос (как и рай) Недостижим, но Не в этом дело. Потому И в мыслях пусто: Не доверяющий уму - Теряет чувство. 15.01.97

1 Ночью снятся стихи, не написанные никем. И летучие строфы, при помощи музы-дуры, Переделываешь в свои посредине седых Микен: Отпускной не дождешься от русской литературы. 2 Как обеденный мельхиор за плечами, они звенят И текут между пальцев, не ведая полумеры: Вдохновенье и есть неудавшийся плагиат, И поняв эту истину - щупаешь лоб Гомера. 3 Этот яркий подлог ставит все на свои места: Ты - и некто вверху, как Харибда напротив Сциллы. И, в потемках склоняясь от дремы на грудь листа, - Не тревожишь того и свои сохраняешь силы. 4 Вы способны к дуэту, покуда разведены, Словно некая стража - со стороны снежной ночи. Для тебя он - заранее Болдино, край страны, Где зимуешь и чувствуешь дрожь, закрывая очи. 5 А открыв поутру, вместо комнаты видишь две. Атмосферные игры не столько мистичны. Сколько Неуместны. И в темных Сокольниках голове Нужно это понять, чтобы телу покинуть койку. 14.01.97

* * * Переходя, передвигая тень От света ламп к оконному проему, Я вижу сразу несколько частей Пространства, обозримого из дому. Другие (трети, четверти ночных Предместий) - заслоняются от глаза Ладонью Бога, и толпой печных Московских труб, неисчислимых сразу. А кто-то хоронится за спиной Больницы, одноглазого барака, И не до страха, кажется, одной Лишь ночи - просто выросшей из страха, Из возраста, когда боятся рук Чужого, заглянувшего за полог Кроватки. Я описываю круг По комнате, касаюсь книжных полок, И чувствую похожую на все - На вдохновенье, на печаль и воды - Истому от мелькнувшей карасем И скрывшейся без тягости свободы. 10.01.97

* * * В темноте штукатурка одна Не смешается с черным, не выдаст. Что за счастье, когда у окна Бесприютный, готовый на вынос - Все же есть, и топорщится стол. И хотя не скудеют чернила - Стой, мое вдохновение, стой: Ты настолько меня изменило, Что в чертах удалого лица Не сумеешь оставить примету. Как беседка рукой пришлеца - Я тобою испорчен за эту Невеликую ночь. И вдвоем (Ты поймешь это!) мы неподсудны, Потому что на суд отдаем Не команду, а мертвое судно Да приветы от тех, кто в нем был, Помаячил в дверях, и вернулся. Знай, что если я что-то забыл - Это тот, с корабля, оглянулся. 9.01.97

* * * К полуночи я дважды изможден. Со мною чай и положенье в кресле, Пустые мысли, присказки. И если Протяжный день окончился дождем - Я думаю, что это обо мне. И близкий шорох (тополь поднимает Листву) меня печально занимает - И больше получаса я вовне. Мне будто незнаком обычный строй Книг за стеклом и пятен на обоях. Я вижу зеркало, но в нас обоих Не чувствую себя. Зрачок пустой В смятении, но словно даже рад, Как сплетне, - неожиданной работе; Снует и скоро гибнет в повороте На зеркало, где поджидает брат. И эта смерть подхлестывает ум: Давно готов размер - лишь дайте тему. И тишина выдерживает стены, Как подвиг на себе, и всякий шум В такой тиши - как голос божества Незваного, неправильного. Плотно Пигмей меня объял - и неохотно, Как кошелек, я достаю слова. И вскакиваю. Кресло, шевелясь Еще секунду без меня, однако, Живет - и переносит на бумагу Моей рукой своих плетений связь. 8.01.97