Parus Если бы крови в ней было больше, она капала бы с бампера на снег, а так только брызги на капоте и снизу. Не то что бы жаль, но глупо. Потому что не успела взлететь с асфальта, вот и впечаталась в радиатор. Размер от 7 до 15 см. Клюв конический, иногда очень острый. Оперение рыхлое. Распространены широко, кроме Южной Америки, Мадагаскара и Австралии. Преимущественно лесные виды. Гнезда в дуплах. Некоторые зимуют даже в суровые зимы. Не уверен, может быть это лазоревка (Parus caeruleus) или большая синица. Не помню. Не знал никогда. Глаза открыты, раскинула крылья у меня на ладони. Если открыть крышку капота – то там пух! перышки на стекле зацепились за дворник. Я выбрасываю тельце в снег на обочине. Не то что бы жаль, но… некоторые зимуют даже в суровые зимы…Сажусь в машину и уезжаю. Набираю скорость, так сказать. Не поймите меня дурно, мне действительно не жаль, только не помню теперь, куда ехал.

Могила мультипликатора Е.П. - Хорошо, все-таки, что этот мост над рекой, а не над другим мостом или над дорогой, или над землей просто, правда? - Правда, только слезай, мы уезжаем. - А сколько в нем камней? В Большом Каменном мосту? - Что за праздный вопрос? - Думаешь? - Поехали, пожалуйста, холодно! - Конечно холодно, а ты не стой там на ветру, прильни к камушку и посмотри на речку. - Слушай, поехали. Тут парковаться на мосту нельзя. - А ты приляг на камушек... - Слезай, я тебя на Боровицкой сброшу. - Не надо меня сбрасывать! На Боровицкой! - А где? - ...это адское узлосплетение, я там потеряюсь. - Могу на Охотном ряду. - ...а где мой шарфик, был тут...Слушай-ка, а может съездим, а? - Куда? Не, не поеду. - Давай! К мультипликатору, пожалуйста... - Нет, сказал же. - Бросим ему цветочки на могилу. Орхидеи какие-нибудь, представляешь!? В снегу!? - Пошлость какая. - Иди ты. Это не пошлость! - Поедем отсюда, а? - Ты пальто застегни, не продует.

1 Вначале, сидит у пруда мальчик. Он замер на трухлявом мостике среди жесткой ольхи. Как будто рассматривает дно. Ничего не колышется, не плещется, не шуршит. Почти японский такой мальчик. В желтой майке. Затем берет прутик. Возьми прутик. Берет прутик. Нет. Прутик потом. Его глаза смотрят в воду вертикально. Вода в пруду коричневая, только плёночка на поверхности слипается с розовым солнцем. В его лучах прыгают водомерки. Мальчик не забыл, что уже вечер, что вот-вот его позовут на запоздалый летний обед с гренками, подсушенными хлебцами с маслом, которые еще посыпаются сыром и т.п. Небольшая ремарка. Высокий мужчина, сидевший в восьмом кресле второго ряда, встал, загородил прожектор в проходе так, что сцена пропала вовсе, и молвил: «Желтую майку заменим детским комбинезоном в красную и белую штриховку. При чтении – ретроспективная плавность, не забывайте».

Маленькое эссе о смерти Я всегда желал смерти тем, кого любил. Но говорю я не о родственниках, привязанность к которым неистребима во мне и по сей день. Я о другом. Анна умерла три дня назад. Мы все ждали ее смерти. Ее толстая, мать осунувшись сидела на кушетке, сложив пухлые руки на коленях. Из подведенного глазика выступила клейкая, медленная слеза. Ей еще предстоит порыдать. Она понимала, как и мы все, что Аня вот-вот сдохнет, но все-таки мать! и т.д. Вы же понимаете. Ее отец держался достойнее. Он молчал. Анна хотела (она даже просила меня об этом), чтобы на могильном камне выбили такие слова: Thank Heaven! the crisis - The danger is past And the lingering illness Is over at last And the fever called ‘living’ Is conquered at last. E.A.Poe Литература! да? Не знаю, место ли цитате на могиле. Может быть, не такой длинной? Я предпочел бы что-нибудь из “Le mort joyeux”. В любом случае, ее тупая мать заказала что-то вроде “Вечная память”. С вечностью вообще проблема.

Американка Брюнет стоит у края стола, поглаживая сукно. Он очень высок. Стройный, сейчас молча уставился в сторону. Марек, выбрав себе кий, подходит и усердно собирает шары. «Кто разбивает?», крикнул он, облизываясь и аккуратно приподнимая треугольник. Брюнет вскинул кий, не говоря ни слова, прицелился. Марек не протестовал. Он тупо глядел на белый шар. Короткий удар. Фигура распалась, все шары остались в игре. Играли в американку. Марек по-боксерски стал прыгать вокруг стола, потрясая жирком. Вонючий коротышка. Он слизнул пот с верхней губы. Воспаленные телячьи глаза, но коровье лицо. Наконец, остановился. Почти не целясь. Бьет по целому. Беспорядочное радужное перемещение пятен, плавные траектории. Сначала резкое мельтешение, потом замедление, пока не остановится последний. Бычок хохотнул собственной неряшливости. Стоит и ждет пощады. Брюнет тонкими пальцами закурил. Выпустил над столом дыму столько, что замутил сильней тусклый свет единственной в зале лампы.

Американская трагедия Вот уже 12 часов мы преследуем одного типа. В машине нас пятеро. Я на пассажирском. За рулем сейчас Гарри. Уже глубокая ночь, он здорово подустал. Мы все здорово подустали. Я разрешил ему спать. Руки его на руле. Я мозгом посылаю ему мысль, чтобы он вернее входил в повороты. На заднем сиденье сопят Билли, Джонни и Скутер. Вот уже 12 часов мы преследуем одного ублюдка. “Какие-то типы увязались за мной! Эти фары у меня на хвосте от самого Кардингтона или Кентона... Черт.” Мы проскочили бутылку виски величиной с сосну. Я не спускаю глаз с двух красных ягодок, скользящих впереди по шоссе. У сукина сына BMW, так что мы пока отстаем. Я попробовал радио “...теперь о погоде. На Восточное побережье движется обширный циклон, который накроет Нью-Йорк и Филадельфию завтра к полудню. Ожидаются проливные ...” я выключил эту муть. На панели остался засохший пончик, в пакете, из которого Скутер жрал все утро. Темно и тихо. Я посмотрел на звездочки в окне.

Загадка Сфинкса Е.П. 1 Безлюдный воскресный полдень. Где-то в городе, в каком-то парке. Старик сидит на деревянной скамейке зеленого цвета, с облупившимися перекладинами и подоткнутыми между ними окурками. Он греется на Солнце, как ящерица. С такой же морщинистой сухой кожицей на лапках, мордочке и спинке. Ветер легким узелком повисал на его тонкой шее и трепал шерстяные брюки. Из нагрудного кармана он извлек большие роговые очки, чтобы четче разглядеть одну кампанию, приближавшуюся справа. По странному стечению обстоятельств, он до сих пор превосходно видел вблизи, мог запросто читать любой шрифт, но, когда он очки снимал, пространство поодаль расплывалось мягкой акварелью. Зеленая листва утрачивала четкие контуры и плавно переходила внизу - в ярко-желтый щебень, а на верху в пространную, зыбкую синеву.