1 Вначале, сидит у пруда мальчик. Он замер на трухлявом мостике среди жесткой ольхи. Как будто рассматривает дно. Ничего не колышется, не плещется, не шуршит. Почти японский такой мальчик. В желтой майке. Затем берет прутик. Возьми прутик. Берет прутик. Нет. Прутик потом. Его глаза смотрят в воду вертикально. Вода в пруду коричневая, только плёночка на поверхности слипается с розовым солнцем. В его лучах прыгают водомерки. Мальчик не забыл, что уже вечер, что вот-вот его позовут на запоздалый летний обед с гренками, подсушенными хлебцами с маслом, которые еще посыпаются сыром и т.п. Небольшая ремарка. Высокий мужчина, сидевший в восьмом кресле второго ряда, встал, загородил прожектор в проходе так, что сцена пропала вовсе, и молвил: «Желтую майку заменим детским комбинезоном в красную и белую штриховку. При чтении – ретроспективная плавность, не забывайте». Свет возвращается на сцену. Несмотря на ужин, его приближение, его запах, ткущийся, тлеющий слабым волокнистым дымком в сумерках у воды, несмотря на все эти пищеварительные штуки, мальчик безумно сосредоточен. Если бы тогда мимо пробежал белый кролик с часиками в жилетном кармане, мальчик бы не дернул и зрачком. Водоросли, стоящие в неподвижной воде, водоросли – замерзшие, остекленные, драгоценные камни – вот что важно. Теперь появляется прутик. Точнее колосок полевой овсяницы, которым мальчик станет удить рыбку. Не то, чтобы он предназначал улов к ужину, ведь его ужин уже шипел и трескал на тяжелой сковородке масла. Вот мальчик берет мокрыми пальцами соломину и кисточкой подносит к воде. Еще не касается. Сразу воды не коснуться. Мальчик вытягивает правую руку, пытается замирать, но рука задрожит, словно он ухватил чугунную гирю и удерживает ее битый час. Сейчас не отвлекаться. Кисточка над водой сдвигается на несколько последних миллиметров. Из одной галактики влетает в другую галактику и, дрогнув в последний раз, капает на гладкую прудовую линзу, собирая ее в морщинки, как пенку с теплого молока. Потом она смачивается совсем, две поверхности обнимаю друг друга. Колосок намокает. Сумерки обступают контурную фигурку мальчика на мосту. В этот вечер он ничего не поймает. То ли пруд какой-то совхозный, то ли малька еще не запустили…Тут появляется дед, его молодой дед в новом свитере и с карманным фонариком в кулаке. Он бьет лучом по кустам, в пруд, затем ухватывает мостик и тело пацана. «Глебушка, пойдем в дом». Ребенок оглядывается и видит слепящий луч, который дед вперил ему в глаза. Он прикрывает глаза, но так ничего и не видит, кроме белого, белого света. Он ослепляется. Секунда, и дед переводит фонарь на ольху, которая в ответ металлически вспыхнет. «Пойдем в дом, Глебушка». Мальчик выбрасывает соломину в воду. Бросай! И с аппетитом убегает за дедом. Соломинка остается на воде. Темнота. Полагается уточнить многие и многие географические, а также временные, социально-экономические, а желательно еще и политические аспекты. Едва ли зритель станет терпеть абстрактность мальчишки после первого действия. Дело происходит на другом берегу реки. Небольшой домик и сползающий к пруду огород. В пруд уже десять лет обещают запустить малька. Огород и дом принадлежат бабушке и дедушке Глеба, родителям его матери (читай: мамы). Вот такая Сага о Форсайтах. Восьмидесятые годы. Огород – лишь выходная забава, на другом берегу реки – город, в котором все и живут. Он садится на диван, придвинутый к столу, и тарелка оказывается на уровне его плеч. Садись. Это ужин на одного. Он получает в тарелку гренки и полушарие тугого яичного желтка, которое позже разорвет вилкой. Он в окружении женщин. Над столом, в тесной камерке кухни, плавают три тела, аморфных, но бесконечно любимых: мама, бабушка и дед. Эти неясные взрослые с тыла освещены пронзительной красной лампой. Они заботливо двигаются вокруг стола. Дайте красный свет. Потихоньку он заполнит всю кухню. Пунцовым напитываются щеки, краснеет чайная ложка, чашки. Сахар, вобравший вишневый сироп. Красный свет постепенно, выводя, выжигая людей, оставит от них сперва глупые слепые пятна, затем, сгустившись в малиновое тесто, обернет все разом. Следующая: «сцена с насекомым». Из-за кулис впускаем бабочку. Что-нибудь простенькое, капустница или крушинница. Ребенок, одиноко освещенный на черной сцене, рассеянно следит за желтым лоскутком. И сейчас, на заднике, из ниоткуда, проступит медленно освещающийся экран, на котором с огромным увеличением дадим видеоряд - ярко зеленые листья, цепко охваченные бронзовыми лучами, и кое-где проколотые ими насквозь. Пластинки листочков еле заметно меняют свое положение, соскальзывают за экран, наползают, зеленой дымкой пропитав сцену. С балкона пятого этажа дедушка завет на завтрак. Небольшая ремарка. Высокий человек опять загораживает прожектор и говорит: разрешите предложить использовать в том эпизоде самца голубянки Икара (смотрит в большую книгу) – Polyommatus icarus, не перепутайте с самкой цвета мокрой древесной коры. Самец синий. Как говорят некоторые женщины, пастельный. Еще вопрос: почему это нежный дедушка завет мальчика завтракать? Как же его выпустили гулять до завтрака? «Это не имеет значение. И вообще может это сон, вы не подумали? Может быть его будят к завтраку!» Свет молча возвращается. Так или иначе, на городской белой, как снег, кухне накрыт стол на одного. В белую тарелку что-то белое ложкой накладывают. Мальчик смотрит в окно румяным лицом. На нем белая майка. Чешет колено. Соседняя комната говорит голосом хриплого актера: «Щас сымем гипс, бэз шуму и пыли». Воздух смеется дедушкиной гортанью. Глеб что-то ест. Квартира представляется нам большой, из трех половозрелых комнат, с ясными, дневного освещения окнами, качественным паркетом. Эта старая квартира прабабушки. Глеб и его мама никогда не имели самостоятельного дома, только свой угол – это по сюжету. В какой-то одной комнате Глеб был зачат, а теперь рос во всех трех. Здесь ему снились сны, здесь он их забывал. Важным оказывается пианино. И тут мы раскрываем бабушку. Про нее известно, что она не любила Грига, что преподает музыку, что у нее много нот. Она довольно добрая для учителя музыки. Она ставила в тонкий прозрачный кувшин (потому что грубые и мелкие стаканы для этого не подходили) три луковых перышка. Они зацветали васильково-серым цветом, а через несколько дней вода испарялась, и на мучнисто-белом дне торчали три грязные желтые трубочки. Хотя Глеб никогда не играл, и вряд ли в будущем будет, но бабушка, тем не менее, часто подолгу копалась с ним в этих черных осенних семенах. Они доставали стопки довоенных партитур и тщетно выясняли разницу entre Grieg et Chopin. Глеб, следовательно, задирал ноги, был невменяем, неугомонен и прочее. Бывало, после полудня, деликатный дед, вежливо постучавшись в воздух, прерывал урок аргументами в пользу фрикаделек – на обед, или тертой морковки с сахаром - по случаю витаминов. Разыграть это будет не сложно. Мы добавим мать, развешивающую за окном белье, а потому висящую в воздухе как бы. Конечно, музыка заиграет лирическая. И тут – крупным планом старая человеческая кожа, но смятая безжалостно серьгами, кольцами на пианистических пальцах, уважительный голос, псевдодворянски произносящий «бекар». Поцелуй. Мама Глеба, подчас не выдерживая, присоединялась к их занятиям. Они с бабушкой играют в четыре руки, а Глеб рад отвлечься. Он пялится на кота и планирует сделать гадость. Потом что-нибудь яростно подгорит на кухне, музыка прервется, слух сменится обонянием. На минуту о нем забудут. Все же – это беспечная интродукция. Мы пропустим школу и подростково-похотливое ее окончание. Но не оставим в стороне детский сад. Это, как всегда, осенью, в конце и начале всех времен. «Перестройка» сюда еще не докатилась, и Глеб со своей одиноко мамой, ведомый истрескавшейся ее рукой, плетется в сад. Еще раз она, приседая, проводит по его щеке полопавшейся ладонью, чтобы затем оставить на целый день. Здесь очень громко, резко, как делают это некоторые бездарности, мы дадим галдеж первоклашек. Свет на переднем плане, а темнота, конечно, в глубине, куда Глеб, отлипнув наконец, уйдет. Эта сцена должна напоминать Геракла, спускающегося в Аид, или что-то другое, из классики. 2 Словно сомнамбула он безразлично уставился в окошко, когда его увозили в Москву в семнадцать лет. Мама сидит напротив и крошит в целлофане хлеб. Предлагает ему есть. Он мотает головой, в полусне расставаясь с детством. Такое вялое у него лицо, припухлости губ, кожица по всему телу свежая. Взгляда нет. У нее нет сомнений, равно как и иллюзий. На заднике мелькает их путь. Здесь дадим видеоряд. Ночные полустанки, черные крыши перегорожены плоскими сваями, местами обожженные сферами фонарей. Она привозит его в Москву и оставляет жить. Она пробудет с ним три месяца. Оставит деньги на жилье, кастрюлю мясного бульона и выдыхающуюся из вещей и комнат свою любовь. Вместе с ней мы уедем назад. Она вернется к родителям и начнет свои страшные метаморфозы. Посмотрите, на что способно ее тело! Сперва, похудев до костей, оказавшись вроде деревяшки, она демонстрировала невероятное количество старой кожи, которое свисало с ее лица. Она показала, каким тихим может быть человек, как мало с каждым днем она занимала места. Под конец ей хватала угла в пра-пра-бабушкиной спальне, из которого она оповещала о том, что воду в вазонах пора сменить. Она хорошо питалась, но до самой ее смерти плоти не наросло. В один день ее контур сник, а на текущей неделе она удивила всех, распавшись на дым и пепел. Бабушка и дедушка Глеба несут мокрые от дождя цветы. Это ноябрь. Дедушка поправляет манжет, но брюки все равно мочит трава. Глеб работает где-то в Москве. У него есть женщина. Она странное существо. Она приходит позже него. Без слов, по стенке возле двери опускается на пол. Это тихая сцена. Глеб сидит в конце коридора, на кухне, на стуле в одних трусах, подобрав ноги и обхватив колени. Возле него на столе остывшее блюдо. Он любит поесть. В июле, в полдесятого вечера солнце продирается сквозь бетон и наполняет кухню оранжевым светом. Она смотрит на него издалека, от входной двери. Она не скидывает туфли, а бесшумно снимает. Они так долго сидят, пока оранжевое сияние не иссякнет, пока не затекут ее ноги, пока не затекут ноги Глеба. Она пошевелится так, что это будет беззвучнее и медленнее того, как цветок на окне поворачивается к солнцу в течение дня. Он молчит. Обед стынет. Она уйдет в ванную и не покажется до темноты. Вот уже три года, как Глеб знает, где его мать, но домой он не приезжает. А после трех лет он поедет. Женщины с ним уже нет. Он взял отпуск, билет, нашел вагон и очутился внутри. В пять утра он уже плевал на перрон своей малой родины. Изо рта идет пар, но к обеду - все знают - станет теплее. Он заливает кишки привокзальным кофе, берет транспорт и добирается до дома. Его встретит бабушка, та, которая так любила Грига и сиреневые цветы! Деда нет дома. Глеб располагается в дальней комнате, еще только семь утра, с дороги его тошнит. Бабушка на кухне рубит мясо, что бы накормить кошку и Глеба. Он слоняется по квартире, несколько раз спрашивает, где дед. На пианино стоит пыльный физалис. В доме культуры скрипач выходил между колонн, поднимал стебелек и начинал водить им по струнам, перебирая картофельной рукой гриф. В пыли можно перепачкать все пальцы. Глеб лежит на кровати в дальней спальне, листает девятый том сочинений Сталина и отдается сну. Через пару часов он почувствовал тревогу, а потом ощутил движение вокруг себя. Он еще не размыкает глаз: «Бабушка, это ты? Я вижу какую-то гадость во сне». Бабушка стоит над ним у окна. Резким движением, не предупреждая, она распахивает шторы, и ядерный безумный свет прошивает сначала жилки фиалок, потом занавеску и ее самое белыми своими квантами. Ослепление долго не проходит. Глеб спал до обеда. Он встал, но никого не услышал, не встретил по дороге в гостиную. Он поискал в кухне. Никого не было. По привычке, старики спали после обеда. Глеб приоткрыл дверь в их спальню. Там две кровати. Сначала он смотрит в глубь помещения, видит спину деда. Она тихо поднимается, набирая воздух. Бабушка перед ним, напротив двери. Она лежит на спине, ее глаза не моргают и направлены в потолок. Глеб остается на пороге. На мгновение он застывает при виде ее резкого худого профиля, потом решает возвратить дверь в исходное положение. Он прошептал в щель: «Прощайте, бабушка и дедушка, я уезжаю». В ответ ему мигнул костлявый кот. фев.06