Маленькое эссе о смерти Я всегда желал смерти тем, кого любил. Но говорю я не о родственниках, привязанность к которым неистребима во мне и по сей день. Я о другом. Анна умерла три дня назад. Мы все ждали ее смерти. Ее толстая, мать осунувшись сидела на кушетке, сложив пухлые руки на коленях. Из подведенного глазика выступила клейкая, медленная слеза. Ей еще предстоит порыдать. Она понимала, как и мы все, что Аня вот-вот сдохнет, но все-таки мать! и т.д. Вы же понимаете. Ее отец держался достойнее. Он молчал. Анна хотела (она даже просила меня об этом), чтобы на могильном камне выбили такие слова: Thank Heaven! the crisis - The danger is past And the lingering illness Is over at last And the fever called ‘living’ Is conquered at last. E.A.Poe Литература! да? Не знаю, место ли цитате на могиле. Может быть, не такой длинной? Я предпочел бы что-нибудь из “Le mort joyeux”. В любом случае, ее тупая мать заказала что-то вроде “Вечная память”. С вечностью вообще проблема. До чего же литературная была девочка! Она умилялась дерьмом и хмуро сдвигала брови над теми книгами, что приносил ей я. Три дня назад я сидел на краешке кровати рядом с ней. Три! Я любил ее и желал ей смерти. Она вот-вот должна была помереть. Три дня, как я сидел на сером, пропахшем немытым больным телом, белье. Даже тогда я хотел ее. Тогда, когда она разлагалась внутри, я хотел поцеловать ее в гнилые губы, пощупать острые локотки и худые бедра. Ее дыхание уже пахло тиной. На табурете рядом с кроватью стояла кружка с холодной водой, таблетки, и все было покрыто крошками. Никто не убирал, ждать оставалось не долго. Тогда уж ее мать отнесет в стирку простыни, наволочку, вытряхнет трупную пыль из одеяла. Анна, глупышка, рассмеялась, когда я пришел к ней в комнату и сел рядом. Вернее не рассмеялась, а расхихикалась. Сложила руки на коленках, холмом выдававшихся из под пледа. Сказала, что Роб-Грийе, чью книгу я принес ей намедни, замечателен и что все утро она по-новому смотрела на предметы в своей комнате. Я спросил, до романов ли ей сейчас (ты ведь подохнешь со дня на день!)? Но она ответила, что лежать весь день одной скучно. Может лечь рядом, взъерошить ее грязные волосы и обнять липкое тело? Моя любовь умирала у меня на глазах, и я был счастлив. Я чувствовал освобождение. Прохладный налет грусти и главное - самое светлое и прочное за все время ощущение жизни в самом себе. Итак, ее похоронили вчера. Первый комок земли разбился о ее белую скулу, и крошки почвы рассыпались по лицу, забились в волоски бровей, ноздри и ресницы. Серая юбка провисла между коленями, образовав желобок. Тощие руки лежали вдоль тела. Земля сыпалась ей на блузку. На краю ямы травинки шевелились в такт лопате. Помню, однажды мы сидели с Аней на свежеспиленных сосновых бревнах. Она, одетая во что-то, смеялась и ее рот искривлялся в неприятной гримасе. Но тогда эти судорожные, смеющиеся, смещенные губы распаляли мою страсть. В действительности, конечно, ее хоронили в гробу. Интересно, как ее мыли перед похоронами? Наверное, отнесли тело в ванную комнату. Возможно, прямоспиный отец подхватил тонкое тельце. Мать намылила губку. Стала водить ею по телу дочери, забираясь пеной в подмышки и между ногами. Когда понадобилось смыть мыло, она, вероятно, просто опустила ее с головой в воду. А вдруг, в это время зазвонил соболезнующий телефон? Она выползла, чтобы ответить. Оставила дочь погруженной под воду? Но дочери уже все нипочем. Увы! Теперь я стою в темноте. Черная листва крошит луну на десятки желтых кусочков. Я переношу на бумагу прошедший вечер. Сейчас осень? Возможно. Словно кипяток в чашке, подернулись заваркой оставшиеся листы. Голые ветки встречают ворон в штыки. Каждый год я проживаю дату своей смерти. Она была в этой комнате всего несколько раз, смеялась, рассматривала вещи, не зная себя. Потом она что-то вспомнила и разрыдалась, и это было противно мне. Я прогнал ее. Выставил вон на лестницу всхлипывающий кусок мяса. Теперь она умерла и хватит об этом. 3 окт. 2003.