В начале 1970-х бабушкина подруга тётя Маргарита привела к нам в гости своего двоюродного брата Гавриила Николаевича Троепольского. Гость сидел, пил чай и рассказывал, как принес в Воронежское издательство рукопись «Белого Бима», а редактор его высмеяла, сказала, что писатель явно стареет, раз «дошёл до историй про собачек». Опубликовать повесть ему удалось только спустя два года в «Новом мире». Так вот я, видимо, тоже старею, коли потянуло на такие истории… БОБКА Бобка жил напротив нас в угловом доме. Оживлённая трасса рассекала здесь частный сектор, мучая его обитателей постоянным грохотом, клубами пыли и бензиновой вонью (про стеклопакеты тогда, в 70-е, никто и не слышал). Даже просто перейти на другую сторону бывало проблемой – машины мчались одна за другой. Но пёс не рисковал, спокойно садился у края дороги и ждал, когда появится между ними просвет, чтобы неспешной рысцой пересечь магистраль. Он был во всём нетороплив и деликатен.

Позвонил, голубчик. Предчувствия меня не обманули. И сейчас не обманывают: ничего хорошего из этого визита не выйдет, на фига согласилась… Эх, не выжгли из тебя годы бабского желания посмотреть на мужика, посканировать. А сейчас ещё один бабский червячок изнутри точит: чем угостить. Ничем. Сервелат и сыр в холодильнике есть, печеньки тоже найдутся, шоколадку поломаешь – вполне достаточно для нормального чая. Сначала человека узнай, а потом уж пироги затевай. И наряжаться не вздумай. Джинсики, рубашечка навыпуск, никаких висюлек, минимум косметики. Ты у себя дома и выглядеть должна по-домашнему. Спокойно. Неярко. Ну да, примерно так. Гость под стать оказался: в свитере и джинсах, эт хорошо, демократично. А свёрточек с чем? Коньяк и конфеты. Лучше бы шампанского взял, не люблю коньяки. Раз в жизни всего угостили настоящим, французским. Марсианский вкус… Сидела, весь вечер рюмку в пальцах катала, не столько пила, сколько от запаха балдела.

Детей бить нельзя. Никогда нельзя. И наказывать нельзя. Нужно только объяснять. Об этом трубят в рехнувшейся на ювенальной юстиции Европе. В подростковом возрасте я тоже так считала, презирала родителей, которые поднимали руку на маленьких и слабых. Долго считала. Но теперь, когда заходит разговор на эту тему, почему-то вспоминается тот день. Вернее ночь. В подробностях, в деталях. А уж больше тридцати лет прошло. В свой отсек плацкартного вагона они вошли последними, перед самым отправлением. Пока мать бегала за оставшимися в тамбуре сумками (времена повального дефицита, всё из Москвы везли), доченька подошла к сидящей у окна девушке и дёрнула её за рукав. – Пусти! Удивлённая такой бесцеремонностью, та подвинулась, и ребёнок, не снимая пальто, взгромоздился на её место. Далее следовал длинный монолог матери с уговорами раздеться, встать с полочки, чтобы можно было положить вещи и т.д.

Ну и чего ты добилась? Только Юльку обидела. Все эти твои рассуждения о серьёзных и несерьёзных отношениях сейчас мимо неё пролетают, у девки в голове совсем другое, гормоны по мозгам стучат. Ага, слышишь, как дверью хлопнула? Не ходи, не унижайся, к ночи вернётся, никуда не денется. А насчёт несерьёзности… Я тут как раз на днях слово это вспоминала. В университет заходила, на кафедру свою родную, и нахлынуло, знаешь… …Сидели мы тогда всем составом, злые, вымотанные. Самое тяжёлое – первые дни занятий: студенты только с картошки вернулись, бестолковые, мы сами тоже ещё в ритм не вошли. А тут сразу планы подавать, расписание перетасовывать, обмозговывать всякие там изменения в тематике обязательной программы – перестройка началась, спешно что-то выбрасывали, что-то включали. И до кучи последним пунктом собрания стояло обсуждение, точнее осуждение, нашего молодого преподавателя Алексея Белянкина, который две недели назад попал в вытрезвитель. Глупейшая история.

Что парня с подготовительного отделения зовут Григорием, я сразу запомнила. А вот фамилия показалась безликой, слишком простой, и тут же забылась. На другой день после знакомства переспросила. – Титов я. Как второй космонавт. А моя тётя была с первым знакома. Гагарин за ней даже ухаживал. Но она прошляпила, дурёха. Про дурёху-тётю я особенно расспрашивать не стала, мало ли кто с кем общался. Да подумала, может, мой визави и приврал маленько. Но отношения с Гришей быстро развивались. И когда через пару недель его отчислили с рабфака (не справился вчерашний дембель с требованиями преподавателей МГУ), пришлось приютить его на пустой койке в нашей комнате. А потом и на моей… Так что к майским праздникам 1978 года я поехала в Новокуйбышевск к своей будущей свекрови Любови Александровне на правах почти что уже невесты.

Что будет, если паровоз поедет без рельсов? Я задавала этот вопрос разным людям и в три, и в пять, и в семь лет. Ответы были почти одинаковыми: паровозы не могут так ездить. Ну, а если всё-таки? Взрослые пожимали плечами, разводили руками. Не могут и всё. Не ездят. Нечего глупость всякую спрашивать, делом займись. И тут же находили мне это дело. Но когда в ночной тиши вдалеке начинали перекликаться эти железные монстры, я вспоминала свой вопрос, и во сне находился ответ. Там поезда бегали по городу, гонялись за мной и по рельсам, и без них. Самый страшный повторялся несколько раз: я открываю дверь на улицу, а вместо тротуара проложены пути, и по ним туда-сюда снуют паровозы, вагоны, дрезины и прочая железнодорожная нечисть. И я понимаю, что уже никогда не смогу выйти из своего дома, потому что собьют-раздавят, ведь они только этого и хотят… Паровозы пугали и завораживали меня с самых ранних лет.

С каких лет мы помним себя? У всех по-разному. Кто-то с года, кто-то с двух. Одна приятельница говорит, что совершенно не помнит ясли, только детский сад, да и то старшую группу. А у сына подруги в памяти остались все пелёнки-распашонки и эпизод, как его, груднячка, ругают, за то, что описался. Надо было видеть глаза моей мамы, когда я, сорокалетняя, в подробностях описала ей комнату в Горьком, откуда меня увезли в неполных четыре месяца. Рассказываю, с какой стороны была дверь, где окно, где стол, где моя кроватка, кровать родителей. А тут, в углу что? Ах, да, этажерка. – Мам, вот только обои не помню, стены какие-то странные, серые. Мама долго смотрит на меня, медленно кивает. – Конечно, серые. Брёвна. Хозяин умер, не достроив дома, и комната осталась без штукатурки. – Как же вы там жили? – Так и жили. Отец твой студентом был, год ещё учиться. Я с пузом.

Давненько я Ленку не видела. Изменилась, конечно, хотя глаза по-прежнему распахнуты, а светлые кудри изысканно небрежны. А уж какой была лет двадцать назад… Не только мужеский пол, даже бабы на улице оборачивались. Ну и поклонников соответственно. И был среди них местный… не совсем олигарх, а скажем так: крутой бизнесмен. Во всех отношениях крутой. Не молод, солиден и не слишком приставуч. Ленка как-то призналась, что так и не стала его любовницей. Звонил ей, когда требовалось украсить компанию, и особенно, когда в этой компании появлялись зарубежные бизнес-партнёры, недавняя выпускница иняза была там очень кстати. Однажды отмечали сделку на его даче под Тамбовом. На обратном пути остановились в каком-то селе, то ли ножки размять, то ли для санитарных нужд. И вдруг на глазах нашей героини из калитки выходит тётенька, а у ног её толкаются два очаровательных существа. Леночка до этого ягнят только по телевизору видела.

Крещенская ночь. Всё в инее. Даже кресты на храме кажутся ледяными. У бака со святой водой такая же заиндевевшая очередь, продвигаемся медленно, люди запасаются святостью основательно, на весь год. У самой цели дорожка разбегается надвое – на баке два крана, соответственно и очередь раздваивается. Вот и проблемка возникла: две тётки и парень набирают и набирают водичку, уже с десяток трёхлитровых баттлов отволокли к машине, новые притащили. Очередь ропщет, выбирая ругательства поприличнее (праздник всё-таки!). Обидно людям: те, что за ними стояли, да к другому крану свернули, уже домой водичку понесли, а тут ещё невесть сколько торчать. «На весь колхоз жадюги отовариваются!» На что подносящий бутыли парень беззлобно парирует: «Ежли как на колхоз, то какие же мы жадюги? У нас в селе церкви нет, на всех соседей берём». Закончили. Грузят в багажник. И вдруг начинают шарить вокруг «жигулёнка», возмущаться: из-под «Фанты» было три баттла, а теперь только два.

Приближается Новый год. Третий в моей жизни. Я уже большая, всем говорю, что мне не два, а два с половиной. А весной будет три! Но весна в каком-то нереальном, невообразимом далеке, а Новый год уже вот-вот, все разговоры о нём. Для меня он будет особым: я пойду на ёлку и там увижу настоящего Деда Мороза. Я его пока что только по картинкам знаю и немного побаиваюсь. И ёлка должна быть особенной. Знакомые переспрашивают: «В Облсовпрофе ёлка? О, там уж всем ёлкам ёлка!» В смысле, не дерево, а сам праздник, утренник. Только тогда это слово редко звучало, говорили просто «пойти на ёлку», и было понятно, что это такое. Всем понятно. И мне тоже. Я многое понимаю, ведь я большая. Два с половиной уже. А посему мне нужно прочитать Деду Морозу стихотворение. И не какое-то там детское, коротенькое, про мишек и зайчиков, в семье, где живут три педагога такое недопустимо, тут всё должно быть солидно и обстоятельно.

Случилось это в XIII веке, через год после взятия Владимира. Ордынная лавина катилась по Руси, татары сжигали дотла города и деревни, убивали мужчин, а женщин и детей угоняли в полон. Только одинокие старухи оставались оплакивать тлеющие пепелища. Особенно жестоки были враги с теми, кто оказывал сопротивление. И когда у небольшого лесного села русичи встретили градом стрел заблудившийся татарский отряд, ордынцы пообещали вернуться и отомстить. И вернулись. Их было в десять раз больше, чем раньше, и в пять раз больше, чем лесных воинов. Бились долго, сражение закончилось, только когда пал пронзённый копьем последний защитник. Победители ворвались в село. Закипели схватки в домах: бабы дрались яростно, хватали всё, что попадало под руку, и били по головам, по ненавистным плоским лицам. Но скалки и ухваты не угроза саблям и мечам.

– Левушка! Дай ты мне поесть спокойно! Разве воспитанные коты так себя ведут? Нельзя лезть в человечью тарелку, у тебя своя есть. Ну, куда ты лапу тянешь? Ой, уйди, уйди… – Я не просто так тяну, я показываю. Вот это мне нужно. Котлету. А остальное можешь сама доедать. Тебе же все равно, что хавать. Морковку какую-то тертую – тьфу, грибы… Тут вообще гадость – помидор соленый, абсолютно несъедобный, а ты сосешь-причмокиваешь. Вот и соси. И пюре свое картофельное подбирай сама, я его редко лижу, только свеженькое, разогретое точно не буду. А котлету буду. Давай-давай, нечего жмотничать. – Ну что ж ты за свинья такая! Почему колбасу не жрешь? Котлету тебе подавай. Ну на, на кусочек и отстань. – Ты кому это отломила? Таракану? Я взрослый кот, а ты какими-то крошками кормишь. Колбасу я твою не буду. Может потом. А может, и вообще не буду. Купила дешевку. Там соя одна, мяса почти нет. И в котлету зря булку добавила. Но ладно, скушаю, я домашние люблю. Дай сюда!

Хорошая штука – велосипед! С утра такая жара, что в троллейбусе я уже давно бы сварилась, а тут лечу себе с ветерком. У пенсионного фонда выскакиваю на тротуар, пристегиваю к решетке железного коня и взлетаю по ступенькам. Правда, у самой двери замешкалась: нда, не стоило сюда в коротких штанишках, несерьезно… И майка слишком откровенная. Хотя штанцы у меня черненькие, и коленки прикрывают… Ладно, сойдет. Полная дама в окошке тщательно просматривает мои бумаги. Кривится. Неужели заставит еще какие-нибудь справки собирать? Сколько можно… Нет, вроде удовлетворилась, даже выражение чиновничьего лица смягчилось, словно уже не тошнит ее, а только мутит слегка. Протянула бланк заявления. – Пишите «прошу назначить мне пенсию по старости». По старости? Мне? Но я же не старуха! – А можно написать «по достижению пенсионного возраста»? – Женщина, вы что, тупая?

– Погоди раздеваться, отнеси ведро в контейнер. Мусоропровод со вторника никак не пробьют. А эти сверху все сыпят, из дверцы уже валится. – Отвянь. Не видишь что ли, еле на ногах стою. Сегодня с утра на коньке работал, до сих пор внутри все дрожит, – Вадим решительно содрал с себя брюки и потянулся за линялым домашним трико. – На фига ты с этой крышей связался! Свалишься – все на лекарства уйдет. – Свалюсь, лекарства не понадобятся. А где я еще столько срублю? Сама мне этот калым нашла. – Я же не думала, что там такая возня. Да еще высотища... – Ладно, не капай на мозги. А что Ленка мусор не вынесла? – А где Ленка-то? Ты сам ее часто видишь? – Слушай, надо что-то с девкой делать. Совсем от рук отбилась. Это она чё, с утра не приходила? – Да нет, забегала, щей похлебала и обратно. Чего ты хочешь, каникулы, все гуляют, и она. – Хоть бы книжку почитала. – Щас! Сам-то ты их много читаешь? Ящик ей уже надоел, если чего, и у девчонок посмотрит. Компьютера нет.

Наконец-то Андрюшу Часовских признали полноправным гражданином нашей страны, и он получил все документы, положенные грудному младенцу. Но случилось это только после того, как о мальчике узнала вся страна. Больше месяца работники ЗАГСа отказывались регистрировать ребенка, поскольку у него не было справки из роддома. А там не давали бумагу, так как мать малыша отказалась от услуг акушеров и благополучно родила дома. До седьмого месяца жительница Тамбова Маша Часовских посещала женскую консультацию. Но когда ее начали пугать повышенным содержанием сахара в крови и требовать, чтобы женщина прошла медикаментозное лечение, она мысленно послала всех подальше. Беременность у нее была уже вторая. Маша помнила, как носила первенца и знала, что в это время у женщин бывает всякое. А самый лучший способ родить здорового ребенка – жить без стрессов и желательно на природе. Набрав литературы о родах без врачей, она уехала к маме в Тулиновку.

Пока бежала от сарая, телефон надрывался, а схватила трубку – одни гудки. Вечно так. Соседка всё своей переносной трубой хвалится, спрашивает, чего ж такую не заведёшь. Надо бы, с этой штукой по всему огороду ходить можно, но вроде уже к своему привыкла. А сотовые вообще не хочу, не понимаю в них ничего. Стала прибираться, смотрю, часы опять отстали. И кукушка моя совсем запылилась. Не сидится ей теперь в домике, вывалилась бедолага наружу, покривилась, взъерошилась. Старая уже. Она у меня на пенсии: что-то случилось с механизмом, поэтому я гирьку боя на гвоздике держу. Мне советовали и птицу удалить или хотя бы засунуть туда, а дверцу скотчем заклеить. Не хочу.

Ты из других времян… М. Кудимова Дождь врезал сразу, внезапно, и тут же на ветровое стекло полетели ветки, листья и обёрточный мусор, что всегда пестрит по обочинам дорог. Шквал пронёсся быстро, и водяные потоки по-крутому успокоили, прибили к асфальту всю эту легковесную шушеру. Но какая-то щепка зацепилась за дворник, несчастный механизм теперь дёргался на одном месте раненым кузнечиком, и мне предстояло выбираться наружу – наводить порядок. Я сбавил скорость, стал прикидывать, куда лучше пришвартоваться. Впереди показалась стоящая «Ауди», и какой-то человек жестами взывал о помощи. Поломалась, видать, основательно, наверняка трос понадобится, и буксируй её до ближайшей бензоколонки. Не проблема, конечно, но до чего же влом прицеплять под ливнем... Мелькнула подлая мыслишка поддать газу и мимо с ветерком... И тут я разглядел, что это Эдик. Влез ко мне совсем мокрый, и мы минут сорок ждали, кода утихнет непогода.

В начале 80-х Григорий, мой будущий муж, работал выездным фотографом в одном из приволжских городов. Эта должность позволяла изредка на денек-другой вырываться ко мне в Тамбов. В случае если начальство спрашивало, где он, коллеги говорили, дескать, уехал на очередную съемку. Чаще всего так прикрывал его некий Сахаров (застряло в памяти, что был он однофамильцем известного диссидента, а имени уже толком не помню, кажется, Александром звали). Когда Гриша летом поступил в тамбовский институт и поехал увольняться, я составила ему компанию. Тогда-то я и познакомилась с этим сумрачным Сахаровым. Он был на десяток лет старше нас, тридцати с чем-то. Не женат, но пользовался повышенным вниманием женщин. Еще бы, ведь зарабатывал этот товарищ в Доме быта больше всех: на специальном устройстве нарезал музыкальные новинки на мягких пластинках и тут же их продавал. Самопальные диски разлетались, как горячие пирожки, даже очередь выстраивалась.