Коля не знал слов «Шлиман»и «Троя», но предчувствие великих открытий не покидало его. И когда Минька Соплев поведал о неком холме в лесу , Колино сердце екнуло- вот оно! Как и любое дурное дело все было сделано стремительно- съездили , увидели , взяли отпуска , лопаты и – начали. Холм был высотой метров восемь и выглядел конусом , заросшим березняком. – - - « Курган древних морзян» - сказал Коля и добавил – «…пятнадцатый век.» Он не знал даже школьного курса истории, но фраза « пятнадцатый век» ему нравилась, звучала она как минимум на кандидатскую диссертацию. Грядущая слава гнала на подвиг, два краеведа копали от зари до зари. Правда Миня частенько уезжал в соседние деревни за продуктами. Продукты были отговоркой, просто человек, никогда в жизни не делавший никакого путного дела, не желал изматывать себя лопатой, но бросить друга не мог, из соображений, что слава достанется и ему.

Коля терялся в терминах и датах , считая себя «Арием» , но боясь слова «ариец», он не знал , что это одно и то же, однако ему нравилась свобода самовыражения, он был счастлив , видя подпись под статьей «директор музея морзянской культуры Н.Говношкин». И плевать, что его музянь был всего лишь захламленной кладовкой, в газетных статьях «Морзянь музянь» описывался как единственный в мире. Непосвященный читатель воспринимал его как Эрмитаж.. ( такое впечатление потом подкрепила правительственная «Российская газета», но об этом – позже). Большое меряется от большого, как высота гор - от уровня моря, если же мереть от дна выгребной ямы , то великим можно объяснить что угодно. . В витринах была смесь вещей разных эпох- штык винтовки Арисака, гильза гаубицы, лапти, короче, все, что хранилось в деревенских сараях и не было выброшено. Меня заинтересовала солдатская бляха времен первой мировой войны.

Я ходил по ДК с сифоном в руках.. До этого я заморозил в холодильнике две бутылки «Ркацители», залил их в сифон, дальше это должно быть распито в парке. Но Леши не было ! Вино грелось… Зашел к Коле Дубу. Подвал не спасал от жары, Коля был без пиджака , что по понятиям сельской культуры было вызывающе, пахло потом, несвежей селедкой ( - Коля усиленно строгал по ночам третьего ребенка) -… Хочешь освежиться? Коля дернул кружку шипучки , потом вторую … Бесплатно как- никак. Трюк был в том , что опьянение наступило стремительно, газ вгонял алкоголь в кровь как гвозди в стенку. Микстура истины, человек начинал говорить все , потом засыпал и ,проснувшись через полчаса , ничего не помнил. Процесс шел мгновенно , как выстрел.

СССР лопнул как кусок плохой штукатурки - по трещинам отвалились гнилые куски национальных окраин , остался огрызок , гордо названный « новой Россией.». Людям , сделавшим это, результат понравился , захотелось повторить процесс изнутри. В стране появились сотни общественных организаций , некоммерческих по названию , но продажных по сути. По интеллектуальным помойкам собирались правозащитники, бывшие диссиденты, люди с единственным достоинством- «пострадали при комуняках» Еще булькал в их организмах галоперидол, закачанный в советских психушках, но глаза уже горели желанием отомстить. Отомстить всем и за все.! За неудачное образование , за несложившуюся жизнь, за незаслуженную нищету , за отсутствие таланта. Вокзальный нищий гордится своими болячками, лелеет их, колупает, чтобы не зажили. Болячки – инструмент работы, и беда, если они пропадут. Обиды прошлого – реальные и надуманные колупались до крови, до вони , до слез – «смотрите, как они нас !».

Валера Уткин всё же стал заведующим РОНО. Школу он закончил еле-еле, проводя большую часть времени с хоккейной клюшкой, затем - физкультурное отделение педучилища, заочный пединститут, И опять еле-еле ...Ласковый и улыбчивый, вежливый и «свой», он делал карьеру.. Доклад для августовской конференции ему писали подчиненные. Коварные инспектора там и тут в тексте набросали каверзные слова – «интеллигенция», « идентификация» и страшное слово « функционирование», которое само по себе произносилось как «фунЦИКЛИРОвание». Доклад читался мучительно, как признание в убийстве человека - ударения попадали не туда , длинные слова рвались пополам и произносились кусками. Пятьсот школьных учителей с трудом улавливали смысл сказанного – возрождение культуры, повышение качества образования…. В конце доклада Валера осознал содеянное на трибуне, и сказал «Извините» После него на трибуне появился Коля Дуба. Он чувствовал себя не перед , а над учителями.

Первый раз в жизни в деревню я попал уже учась в художественном училище - целый курс впервые в истории ГХУ загнали «на картошку» . Север области- полдня на электричке, три часа на грузовиках и вот он – пленэр.! Четыре домика, между ними – дорога, ни телефона, ни электричества. Время остановилось на наивном девятнадцатом веке. Даже ходики на стене дома, где нас разместили, молчали, запутавшись в пыли и паутине. Говорить хотелось шепотом, в голову лезли слова-«.. Иже еси, аз воздам….» и прочие. В деревушку мы въехали под дождь. Часа через полтора дорога превратилась в бурную речку. Шум дождя навевал два желания -сходить в туалет по - малому и любить всю Вселенную -тихую и уютную. Мир был прекрасен.! С крыльца избушки я следил за странными действиями двух сокурсников-оформителей. По колени в грязи они шли по берегу дороги, по другому, кувыркаясь и хохоча, пробирался абориген. Часа через два оформоны уныло вернулись. Они не нашли в поселении ни магазина, ни самогонщиков.

Городская жизнь рациональна как автомобильный двигатель , сельская - таинственна и непредсказуема, как жизнь лесной поляны, где гриб под твоими ногами - всего лишь плод невидимой грибницы, живущей под деревьями вдали. . Все пропитано таинственными , невидимыми связями, зависимостями, функциями. Тысячи нитей связывают живущих на природе. Где родился, с кем учился, чей родственник - это определяет жизнь, В селе происходят вещи , немыслимые в городской суете. Горьковский художник , устав от вечной пьянки и интриг коллег, рванул в самую глушь - на север области. Место нашел идеальное - деревушка в три дома, без электричества и телефона. Идиллия была такой, что хотелось осчастливить всё человечество. Бревна избушек и банек были тепло-серыми, от времени мягкие слои древесины истлели, подчеркнулась фактура дерева. Торцы бревен покрылись радиальными трещинами - и все это так гармонировало с лицами добродушных старушек, испещренных морщинами от слез и улыбок!.

Середина семидесятых. Бардак уже назревает. Недоучки - заочники заполняют кабинеты. Пьянь и вранье уже не прикрыты. И это бесит. Бесило и моего отца. С конца тридцатых годов он проехал весь СССР - от Мордовии до Хабаровска. Проехал с целым табором - два младших брата , две сестры, родители. Что их гнало, я так и не узнал, но только что-то серьезное могло подвигнуть на это. На Дальнем востоке он семь лет прослужил в армии, после войны всем табором махнули в Москву, жили в Тушинском районе. Я не успел стать москвичом, родился спустя два месяца после переезда уже в Дзержиеске. 1956 год. Барак, комнатенка в шестнадцать квадратных метров, мне шесть лет, и я впервые вижу взрослого человека в состоянии полнейшего шока. Пожарник пришел проверять печку, открыл топку - холодная зола, на холодной печке кипит кастрюлька супа. Еще раз посмотрел- зола, печка ледяная, суп кипит!... Сел , задумался, Опять посмотрел . Не понял. Потрогал - не понял...

"НАГРАДЫ"............. Одним из героев села был Семеныч. Крепкий , жилистый, он был как сжатая пружина. Все мысли были о бабах.. Дожив до зрелости , он никак не мог нарадоваться тому, что было у него в штанах, со временем и все мысли сконцентрировались там - внизу живота. Подвернись случай, он и таблицу умножения мог бы пересказать как героическое сексуальное приключение. Женщины его избегали, понимая, что случись что, он их ославит на завтрашний же день, так что все рассказы о подвигах с перечислением дат, подробностей заканчивались злым избиением. Мужикам не нравились легенды о их женах. В семидесятые годы страна устала от бесконечных вручений орденов « и лично дорогому Леониду Ильичу», и решила вспомнить фронтовиков. Вспомнили железнодорожников. Если машинист хоть раз проезжал по рокаде - то есть дороге вдоль линии фронта, то автоматически становился фронтовиком.

Выцыганивать раритеты - дело тонкое. По времени продолговатое, и не предсказуемое по результату. Делали мы игровую площадку в детском садике, мужики строили беседки, я резал из дерева гномиков, крокодильчиков и прочую дребедень. Сломалось топорище махового топора, тесать новое некогда, без большого топора - беда. В соседнем дворе у деда выпросил громадный ржавый топор -... бери , бери, сынок, у меня еще пять штук, дарю... Точил топор я часа полтора, себя проклял - топорище вытесал быстрее бы, вот дурак! Но и останавливаться нельзя! Через неделю я пришел к деду с бутылкой водки за топор. Водку-то выпили, но дед не понимал, как за грошовый топор можно было так дорого расплатиться. Топор резал все, ржавчина слезла и появились маркировки «Золинген» 1911 год. Такого веселого в работе инструмента я не встречал. Пересказав это деду , я услышал фразу из «Белого солнца пустыни» - «...не, ребята, пулемет я вам не дам...» Топор вернулся хозяину. Добывать оружие еще сложней.

Железная дорога проходила вдоль села с разбойничьим именем «Кудеярово», все население которого так или иначе трудилось на станции. Завалинки и чердаки домиков таили следы прошлого. В военные годы на Сормово и Выксу, на Кулебаки и Урал шли эшелоны битой техники, и местная шпана обшаривала окровавленные танки в поисков фонариков и зажигалок. «Люгеры», «Вальтеры П-38», «Фольмеры» расходились по рукам и прятались по щелям. Время от времени пускался слух о будущих обысках, и половина этого богатства ночью скидывалось в заброшенные колодцы. Только маузеровские штыки, называемые в народе «австрийскими», береглись, и торчали в стенах сараев, хранились как инструмент забоя свиней. Тогда еще не было зверского закона об оружии 1993 года. Владельцем пистолета «Штайер» образца 1912 года был местный диссидент Валера Кучеров . Купить , обменять , добыть раритет стало моей мечтой.

В те чудные времена было два вида денег - безналичные для расчета между организациями, и обычные «для всех». Безналичные могли тратиться без оглядки и почти без контроля, наличные выдавались скупо и под отчёт. Зав отделом выдал мне триста рублей «левых» для стимуляции скульпторов. Все левые деньги у нас делились на пятьдесят рублей - двести, триста и так далее, потому что это была стоимость автомобильного аккумулятора, чеками о покупке которых мы и отчитывались. Аккумуляторы были скверного качества, так что на их покупку можно было списать любую сумму. Встречи и проводы всяких проверяющих планировались именно в количестве этих аккумуляторов. Случались и ошибки - на пятый год моей работы приехали две дамы ревизорши из Горького. Разведенные, обе лет по сорок, нами они были оценены в банкет на триста рублей ( шесть аккумуляторов) Ошибочка вышла... Проверялось все- костюмы танцоров пересчитывались, ковровые дорожки мерялись рулеткой, бумаги сверялись. Напряжение нарастало.

У художников назрел кризис. Над всей бригадой полагался главный, принимающий заказы, списывающий материалы, делающий массу, бестолковых бумажных дел. Работа бесплатная, и отвлекающая от главного - к обеду все должны быть пьяны. Порассуждав, мы решили предложить ее Коле - может и согласится с дури? Тогда мы не понимали , основу какой трагедии заложили... Коля охотно согласился, и на следующий день художники впали в ступор - Дуба пришел в синем халате, заляпанным трафаретом « Старший художник» Текст был на спине, груди, на плечах, тут же он потребовал отдельную комнату, на двери которой появился тот же текст«Старший художник». Сутки спустя был потрясен и зав отделом культуры. Планерка. Поднялся Дуба, и на полном серьёзе предложил текст самообязательств художественной мастерской. Окая , задыхаясь от самолюбования, он зачитал десяток листов текста.

Параллельно предстояла премьера спектакля «Щит и меч». Главным героем был разведчик Белов, он же Вайс, он же Зерцалов. В драмтеатр нагнали солдат танковой дивизии, стоявшей в нашем городе, в воздухе висела гремучая смесь из волнения артистов и запаха солдатских сапог, ожидалось нечто потрясающее. И оно случилось! В первой сцене предстояло появление будущего героя , нынешнего советского агента . Весь театр на нерве - помрежа бледная, мы, рабочие, взволнованы. Премьера! Вот-вот ! Зрители - солдаты, а это были в основном узбеки , тоже волновались и громко портили воздух , за кулисами нервная тишина. Выходит главный герой... и падает! Падает в обморок !... Лавиной падает один занавес, закрывается другой , с грохотом падает асбестовый противопожарный - на сцене пыль, визг , слезы и команда -«Коньяк!» Зерцалов не пил три дня, стакан «Плиски» его воскрешает и премьера проходит под дикий вой зала .

И вот, уйдя из культпросвет училища, я оказался на перепутье - до следующего призыва в армию полгода надо было прожить « там , чтобы не было мучительно больно». Где? Как? Я уже хлебанул год слесарем на «Химзаводе имени Калинина», больше не хотелось - душа не принимала ни ароматические эфиры, ни простой сернистый ангидрид , мутило даже от фенол формальдегидов. В городском драмтеатре мне пообещали место художника, при условии, если один из них наконец-то сопьется, а пока поработать рабочим сцены. Три месяца я двигал декорации, художники не спивались, место не освобождалось.... Наконец, где - то в февральскую стужу я зашёл к ним в мастерскую и понял - не дождусь, пора увольняться.! Театр был в городском парке, и был он величавый смесью греческой античности со сталинским неоклассицизмом, а вот мастерская художников была в стиле «сталинского барАкко»- дощатый сарай в гектар площади.

Настоящим матом владел директор ДК Коля Матюкаев. (В большом количестве имени «Николай» в моём тексте нет загадки-мы ровестники, и наши родители попали в русло моды - если мальчик , то только Коля, как потом были Эдики , Рудики и прочие жертвы моды на имена.) Я впервые встретил человека,способного простым перечислением половых органов и функций организма передать любую мысль. Хотя бы раз в неделю он приводил в ДК сынишку. Сыну было лет пять, но он уже имел такой мрачный взгляд из-подлобья, что увидев его, хотелось в чем-нибудь сознаться, покаяться и написать явку с повинной. Сынишку ставили на табуретку перед толпой культработников. ---….Ну, не подведи, давай! И мальчик ,сделав руки по швам, задумчиво глядя в потолок, начинал материться. Не повторяясь, не произнося звук «р», он пять минут крыл матом. Закончив, он задумчиво шевелил губами, вспоминая - не забыл ли чего, и под одобрительное оханье зрителей, под гордый взгляд отца уходил восвояси.

Поиск суженой длился давно, в селе его знали с пеленок и поэтому ни одна дура не собиралась за него, поиски шли по окраинам области. Жених описывался лучшими красками - не жадный, а домовитый, не толстый, а величавый, не тупой , а мужественный. Особым таинственным шепотом сообщалось – «Москва! Университет!»... Две кандидатки сбежали через день, кастинг не прошел. Коля промычал: -«Наболовка это всё!», и пошёл в свою комнату мазать очередное полотно. К этому времени он вошел во вкус творчества, дело оказалось простым - перерисовав журнальную репродукцию, он брал .кисти и за день - два выдавал пару квадратным метров мазни. Родственники ахали, пророчили большое будущее. Они были поражены не живописью, в которой не разбирались, и которой просто не было, а словом «маслом». « Маслом»- проникновенно шептали они, и разносили молву по соседям.

По тем временам объявить себя художником мог любой, и было их легион. Образование не предполагалось, верилось на слово. Научившись в тюрьме делать наколки и писать плакатным пером, или насмотревшись в армии как рисуют другие, они объявляли себя мастерами. Заказов была тьма- партия требовала лозунгов и панно, соцобязательств и стенгазет, деньги были не считанные и не мерянные. Цены решались за столом, и росли по мере выпитого, договор подмахивался до падения лицом в тарелку, но был законным и безоговорочным. Рабочий день начинался перед обедом. Два-три стакана собирали мозги в кучку, возвращали силы. Непьющим был Коля Дуба. Среди художников он был изгоем, и не только по причине вынужденной трезвости - даже по понятиям самоучек он был бездарен и безвкусен. Он ухитрялся тиранить всех окружающих.

«Апокриф» (забытая глава Ветхого Завета) …Уууу….хрясть! Мммммуууу…бац! Два гигантских тиранозавра зло, но уныло рвали друг друга. Куски плоти разлетались в разные стороны, и тутже пропадали в пастях мелких, удивительно прыгучих динозавриков. Гнусно пахло кровью, навозом, газами из кишечников гигантов… -Какая мерзость! Ннну и уроды!- с неба на битву брезгливо взирал Творец. -Это что-я их сотворил?... -Ты, батенька, ты-откликнулся собеседник. Вчера после виски. -Не, слышь, надо бросать пить! Ну к чёрту! Ты глянь… -А чо? Мне вон те зубастенькие очень даже ничего! Ты пей-ка, я вон чего принёс-«Немиров» называется! Бухло что надо-с перчиком! -Ни-ни…ни капли! -Да ладно…по чуть-чуть-то? -Ни капли, а то ещё какую-нибудь хрень создам! Ну надо же! Какие уроды! Всё! Завязываю! -Ты меня не уважаешь? Не, ты чо-меня не ува-жа-ешь? Меня?... -Да пошёл ты к чёрту! Ни капли! Ни-ни! Брошу пить и создам… -Ну и чего создашь? -Ты ещё здесь? Вон отсюда! К чертям!