Мешок неприятностей Лопнул по швам, И ринулись в дыры рваные Запивки, Отзывки моим словам, Сопливки с душевными ранами, Отшивки глазков, Непрерывки звонков, Наливки невзгод и горестей, Фальшивки цитат: Мол, вовеки веков Нет в мире печальней повести, Чем повесть о том, Как порвался мешок… О том, как пошло-поехало… О том, как все мыслилось хорошо. И шло. До мешка с прорехами. Мешок неприятностей Лопнул по швам. И швы топорщатся нитками, Ей-ей, нешутейных Семейных драм С понятками, Прятками, Пытками… И прыткими пальцами не зажать Дыру: Костромское качество… На Калке опять Вспоминалки про мать, Но рать Раздолбают начисто… Судьба полосатая исподтишка Устроила фарс с картинками: «Порватость мешка за неснятость грешка с последующими поминками». Мешок неприятностей Лопнул по швам, И хлынули дружной шоблою Усталки, Шагалки по головам, Дресталки от пива с воблою, Скакалки зарплат, Унижалки заплат И брат Без царя в телевизере С набором цитат: Мол, по жизни богат Лишь тот, Кто играет на мизере…

зашевелилось заворочалось заскреблось и замяукало занудно зашикало заливисто залаяло и затихорилось день тихорилось два а на третий взорвалось вспыхнуло эхом прокатилось по закоулкам души и вырвалось огляделось отряхнулось приосанилось и стало ждать день ждало два а на третий пригорюнилось опечалилось потеряло осанку и поблекло лежит теперь в столе среди прочих есть не просит и то хорошо…

перегорело как лампочка вспыхнуло хрустнуло расшиперилось усиками и перегорело сижу в потемках тоски жую сигарету лень зажигалкой чиркнуть потому что перегорело и далеко отошло так далеко что без тапочек не дотянуться а тапочки под диваном а диван на 8 этаже перегорело раньше бы лампочку поменял а нынче не хочется потому что не только перегорело а еще и отошло с концами и руки крест на крест и ленточка по халату «спаси и сохрани» не сохранил не спас вот и перегорело змейкой из коридора к окну запах паленой проводки перегорело окончательно и бесповоротно раз и навсегда ныне и присно а ведь обещало светить вечно а погасло и не спросишь: и не стыдно вам в самом деле не успело приблизиться а уже отошло планировал на годы а перегорело за неделю а в потемках тоски заблудиться сложней чем в лесу силуэты надежды маячат на фоне облома а зажмуришь глаза проступают сквозь сумерки жизни силуэты вчерашней любви как ни оттягивай а придется вставать и чинить чертыхаясь проводку потому что как бы

Судить о человеке по картинам, Которые висят в его гареме – Бессмысленно.

Никитин, Фет, Есенин и Рубцов... При буйстве рифм и совершенстве линий, Язык отцов, ты так необразцов На фоне схематической латыни. Ты, как страна - изломан и избит, Но как бы ни старались иноверцы, Ты не избыт, не предан, не забыт, Не похоронен в загрубевшем сердце. Среди англоязычного письма Ты - как босяк из горьковской ночлежки, Где идиш и арабская тесьма С тобой на нарах дремлют вперемешку. А торжествует глупый новояз. Еще чуть-чуть и он расправит плечи, И будут люди толковать про нас, Что говорить нам незачем и нечем. Давай, мели, Емеля-басурман! Что не молоть, пока твоя неделя... Нам незачем за словом лезть в карман: Оно у нас снаружи и при деле. Оно способно стать и кулаком И кукишем, повернутым к Европе. Мы всякий полный shop сведем тайком к "шо б я так жил", а после - к "полной шопе". И, растеряв последнее лицо, Shop снова станет "лавкой". Круг замкнется. И все вернется.

Как незаметно раздаривает время свои приметы… И майской вишне нетрудно обернуться осенней астрой… Еще недавно ловили светлячков мы над речкой Сэта, А нынче сядет на мыс Ирагодзаки последний ястреб. Переночует на одиноких скалах и двинет к югу. Его проводит опальный и печальный поэт Такоку. Неси-ка, Сампу, чернила и бумагу – напишем другу: Ему, наверно, невесело в Ацуми и одиноко… Уже построен сороками на небе воздушный мостик: Пастух Ткачиху без устали целует под лунной лампой. Крепчает ветер. И вряд ли постучатся сегодня гости. И эту осень мы встретим как обычно: Басе и Сампу… На нашей ширме почти неразличимы углы дацана: Все обветшало, поблекло, износилось. И слава богу! Ты знаешь, Сампу, мне снова снятся горы и крик фазана, А зов мисканта томит бродяжью душу.

1. Спускают воду с рисовых полей. В саду Синсэн никто не ждет Кукая: И без него распутица такая, Как будто бог провинции моей Гостит в Большом святилище Идзумо… Все тоньше, тоньше, тоньше серп луны. Кузнечик на печном крюке угрюмо Безмолвствует. Из дальней стороны Пришел монах и веточкой бадьяна Украсил мой запущенный алтарь. Зажгу фонарь учителю Хаяно – На этот раз 12-й фонарь… 2. Спускают воду с рисовых полей. Стучат вальки, и в их ритмичном стуке Мне чудятся трехстишья Мотидзуки Времен мятежной юности моей… (О, это ощущение полета Над бездной рэнга, где возможно все: Где дремлет на окраине Киото Банановая хижина Басе, Где птицы перелетные узоры Весною ткут на облачном станке, Где поэтичны наши разговоры Про новый рис и новое сакэ…) 3.

1. Я ухожу из кухни через белую дверь листа От стола, от кухонной утвари и кухонного чада. В спину меня подталкивает маленькая мечта, Уши мои настроены на волну листопада. Я ухожу из кухни по мосту стихотворных строк И бормочу суеверно: "Не рухни, не рухни, не рухни…" Я не бегу от реальности. Просто приходит срок Не разбрасывать камни, а уходить из кухни. Чайник свистит отчаянно, и холодильник в углу Трясется так основательно, что обязательно рухнет. Сквозняк теребит занавески, тени ползут по столу. Но это меня не касается - я ухожу из кухни. Позади меня остается невымытый мной стакан, Баночка из-под кофе и крошки белого хлеба. Клубы сигаретного дыма сгущаются, как туман, И вместе со мной уплывают в предрассветное небо. Я ухожу из кухни, не попрощавшись ни с кем, И даже впервые в жизни не расплатившись за ужин Взглядом, вежливым словом.

1 Я родился во время оно одним из двухсот пятидесяти миллионов в городе, где гражданская оборона свешивалась лозунгами с балконов. Я глядел на мир в оба глаза, а когда меня били, видел сквозь слезы авангардную живопись ангарского газа: желтые лужи и голубые березы. И если бы с детства меня окружали рубли, как отряды Минина польского ворога, я бы стал сибирским Сальвадором Дали, но беличьи кисти стоили дорого. А еще я хотел научиться играть на скрипке, но в магазине “Музтовары” я дотягивался, даже привстав на цыпки, только до горна и до гитары. А скрипка - она для еврейских детей - чистеньких, не придавленных бытом. Понял я это и через несколько дней стал антисемитом. 2 Я люблю наблюдать с увлечением, в письменный стол уперев локоток, за любопытным стечением обстоятельств в мутный поток. Вот вроде бы и не было разнарядки на скрипачей и художников в ДХШ. Но что мне осталось для творчества, кроме тетрадки и отточенного карандаша? (Я до сих пор не слышу криков победных в честь мою в залах

1. У подножья горы, окруженный игрушечным лесом и маленьким стадом коров, чьи глаза выражают неведомо что, отражая высокое небо, я стою и смотрю, как мои облака, наплевав на привычную розу ветров, уплывают туда, где когда-то я так непростительно не был... А чуть ниже, в долине, все куда-то идет и стремится своим чередом вдоль горбатой реки, где однажды водились форели, вдоль моста, за которым как раз и находится мой неухоженный дом, из которого я удалился без видимой цели... Впрочем, цель - это то, чем я, в принципе, так никогда и не буду богат по причине славянской души и высокого роста. Мне достаточно знать, что Женевское озеро не пересохнет в ближайшие лет 50, а Швейцарские Альпы не рухнут в ближайшие лет 90... Там, внизу, я давно перестал понимать, что я делаю в этой стране, где лоскутные гномы нарыли уютные норы. Иногда я вообще допускаю, что подпольно живу на ущербной Луне, и тогда я трезветь ухожу в близлежащие горы. Я иду налегке: ни мозгов в голове, ни старинных

Не хватает любви… Бабы есть, А любви не хватает… От чужого тепла Рыхлый снег бытовых передряг Пусть не сразу, Не весь, Пусть частями, Но все-таки тает, Только вот без любви До конца не растает никак. Не хватает огня… Видно кончился Газ в зажигалке… И пустой коробок С этикеткой «Великий Ростов» Наблюдает за тем, Как смешны, Бесполезны и жалки Все попытки мои Прикурить От сожженных мостов. Ох уж эти мосты!… Роковое клише неудачи, Популярное там, Где никто Не сжигает мосты… Не хватает любви – Вот такое условье задачи. И решить ее мне Не помогут Ни время, Ни ты…

Великий японский поэт Сайге (псевдоним Сато Нарикие, дословно обозначающий - "идущий на Запад") в 22 года неожиданно для всех прервал блестящую карьеру при дворе и ушел в странствующие монахи. Около 50 лет он был в пути и нашел свой конец (как и предсказывал в своих стихах) в ночь полнолуния японского месяца "кисараги" в горном монастыре Хиракава.

Неравенство, небратство, несвобода - извечный крест для русского народа. И как бы мы себя ни били в грудь, нам на роду написан крестный путь. Вся наша жизнь - в окалине вранья. Нас выдал Бог.

с утра обещают цунами... говорят: "закройте форточки и отойдите от окон..." чудные они: кто же в такой момент будет прятаться в ванной за водопроводный кран? вопросительные макушки в форточки вписаны иероглифом любопытсва... с утра обещают цунами... сперва обещали счастливую жизнь после смерти за императора, сажали в самолеты и отправляли в никуда. потом обещали счастливую смерть после жизни во имя прогресса: в окружении любящих коллег по службе и социальных работников... а сейчас обещают цунами... обещать - это такая профессия, верить обещаниям - такая судьба... тихо ползет улитка по склону Фудзи: ей обещали встречу с древним улиточным богом... усиками шевелит - ловит в вечернем эфире позывные райской раковины... старая "мазда" борозды не испортит: стоит на вечной парковке у склада металлолома... хозяин купил другую машину: он обещал жене... хозяйские дети репетируют "смерть самурая": ржавым гвоздем на дверце пишут английское слово... они обещали вести себя хорошо, но не сказали -

зачем вернулся? думал, будут рады, а в глазок посмотрели и дверь не открыли... сам виноват... ну что мне мешало уйти... собирался же... даже дошел до угла... и вдруг показалось, что там, откуда ушел, без меня несваренье компании... ох уж этот угол! вечно на нем со мною что-то происходит: то жену встречу с другом, то сигареты кончатся, то сочиню и забуду... а никак не обойти: за углом - гастроном и работа... в гастрономе - любимые булочки, на работе - аванс и получка... а там, куда меня не пустили, весело и хорошо: песни поют, леща копченого едят, пиво пьют... И все без меня! Обидно, что ни говори...

* * * холодно спать без пижамы, даже если рядом чужое горячее тело, которое жарко дышит в мою волосатую грудь: спина все равно мерзнет… * * * сказала: «уф-ф-ф!» и уснула, а мне страдай от бессонницы и сочиняй утренний монолог без упоминания имени: вечером узнать позабыл, утром спрашивать неудобно, а назвать «моей киской» - язык не повернется… * * * метаморфозы случайного секса: родинка на левом плече – сперва возбуждала, а теперь раздражает… переход из физиологического в филологическое: лилипутский патриотизм – «ро-о-одинка»… слово-то какое глупое… * * * чужое тело не торопится стать своим… оно вообще никуда не торопится: беззаботно лежит в позе «янки в ираке»: локтем – в ребро, коленкой – в бедро, подбородком – в ключицу… это ж надо – так раскорячиться… * * * холодно спать без пижамы, да и не хочется: сразу не отключился – теперь не уснуть… встать что ли, залезть в интернет, пробежаться по поэтическим сайтам… спина все равно мерзнет…

новое поколение выбирает пепси, кундеру и мураками, пелевина и «тату»… новое поколение тащится и стебется, водку меряет «дринками», кайфует и курит бамбук… новое поколение никогда не скучает: жизнь – не скушная повесть, а стройные видеоряд… на восемь минут сюжета – три минуты рекламы: пейте, ешьте и пойте – сильнее, выше, быстрей… новое поколение не выбирает блока: на понятийном поле растет одна лебеда… вечером в ресторане каждая незнакомка после седьмого «дринка» - подруга на эту ночь… новое поколение честно ведет подругу чисто в свою квартиру на восьмом этаже: типа, входи и помни, типа, любовь до гроба, типа, мы все азиаты и скифы в одном лице… я ворожу на кухне над растворимым кофе, выпав из видеоряда в свой персональный блокпост: типа, такой далекий, типа, интеллигентный, типа, писатель про заек и начитанный вдрызг… новое поколение нагло скрипит кроватью, дерзко хамит в окошко группою «ленинград», новое поколение говорит незнакомке: «кстати, в нашем подъезде живет один стихопл

ну ни слова в простоте трубу прорвало стоит с тряпкой "чем занимаетесь?" "мелиорацией осушаю бытовое болото" возвращается из магазина с пустой кошелкой щляпку поправляет изящной рукой "мой рубль сегодня не конвертируется" ну ни слова в простоте дал Бог соседку "с днем конституции Марья Ивановна" "а кто такой Костя Туцин?" и не поймешь серьезно она или издевается муж ушел три года назад а сегодня ночью звонок в дверь "вы не помните у него глаза серого цвета?" "не помню" "я так и знала" до утра заснуть не мог мучился "серые или какие?" а утром чуть свет к соседке "а вам собственно зачем?" "да вот купила обои и не пойму почему не нравятся" одолжил денег пришел отдавать а она не берет спрашиваю "почему?" "да вид у вас нынче как у нищего с паперти купите себе Тургенева или сходите в театр" ну ни слова в простоте купил Тургенева сходил в театр постирал носки позвонил старинному другу "чего это ты вдруг?" "да соседка" говорю и не к месту: "располагает" трубку положил закурил и думаю "и

Не иронизирую, не морализирую, а сижу и творчество систематизирую. Две тетради красные, две тетради синие: гласные, согласные, клеточки и линии... В кожаном блокнотике пять страниц эротики - слабое подобие итальянской готики. В стопочку - "байкальское", и небрежно в "разное" нечто португальское пессоаобразное. Влево - агрессивное, вправо - рефлексивное (жаль, что пачка правая более массивная...). Три поэмы в папочке по полу вальсируют. Рядом с ними тапочки быт символизируют. Я их завизирую, систематизирую (я на этих тапочках жизнь свою базирую). На диване - "лирика", под диваном - "Физика", что когда-то Ширика превращала в шизика. Все мои чудачества переходят в качество... Хорошо, что физика позабыта начисто! Не агонизирую, не анализирую, а сижу и творчество систематизирую. В принципе, не сложное дело каталожное, но мурашка кожная бегает, тревожная, меж лопаток рыщет, ищет дверь в астрал: "Что-то ты, дружище, мало написал..."