Притча о воде. Когда вода была маленькой, ее никто не любил. Все ее обижали. «Тьфу, что за дрянная лужа по середине дороги! До того маленькая, что ишака не напоишь»- говорили они. Ее обходили, на нее ругались, в нее плевали. И только ребенок любил играть с ней. Он пускал караблик, и смотрел, как тот плывет по кругу. «Иж, чего выдумал, корабли в этой грязной луже запускать! Иди-ка лучше домой, поиграй в пруду!»- ребенка отгоняли от воды, а на лужу еще долго ругались. И когда однажды ее решили засыпать, вода не выдержала и рассверепела. Она стала расти. Шел ли дождь- она росла, таял ли снег- она росла, пробегал ли мимо подземный ручеек- она и его просила о помощи. Солнце сменялось луной, трава снегом, а лужа все росла и росла, а люди уходили все дальше и дальше, швыряя в нее камни, мусор и ругаясь. Настал день, и на месте грязной лужи появилось прекрасное, могучее море. Оно вытачало из камней берег, наполнило воды рыбой, позвало чаек.

Мы пели сказки Мы пели сказки. Я не помню, кем была год назад. Может быть окном, что выходило во двор, обеденным столом, стулом, креслом-качклкой, ножом, вилкой, пепельницей, шариковой ручкой, чернильницей..., нет, нет это все не то. Я была кем-то другим, кем-то чистым и добрым. Тем, кто мог говорить, кричать и петь... Да, петь, именно петь. Вспомнила, петь. Тогда была зима. Мы жили на чердаке. По ночам я слушала вьюгу. Она тихонько стучала в маленькое окошко, а потом всю ночь рассказывала свои бесконечно-снежные сказки. Я спала на стуле, старом, с оторванной спинкой. По ночам он был весел, а днем забивался в самый темный угол, чтобы солнечные лучи не видели грязно-желтых кусков поролона, что прорывались наружу. А Он спал на теле дивана, свернувшись пушистым калачиком под верным пальто.

А крылья такие белоснежные, белоснежные. Солнце рисовало замысловатые картины теней на стенах домов, отражалось в стеклах, скользило по кровлям. Тихонько забиралось в трубы, проникая в самые сокровенные уголки. А город шелестел листвой, уносился в поднебесье крыльями чаек и возвращался назад. Разнежившиеся за день крыши принимали лучезарный душ, перед тем как лечь спать. Натянутая тетива проводов пускала солнечные стрелы далеко за горизонт, чтобы утром поймать их в свои сети. Но кто это? Ласточка, чайка? Нет, всего лишь маленький Ангел спустился на крышу, расправив по ветру свои белоснежные крылья. Он стоял и смотрел своими бирюзовыми глазами на искрящийся вечерний город, а город слал ему привет, каждым листочком, каждым отражением в окне, каждым скрипом шин об асфальт, каждой улыбкой. Ангел снова взлетел, и как маленькое легкое перышко опустился на один из сотни убегающих вдаль проводов. Шаг, другой, и вот он уже идет и слышит, чем живем мы, вы, они. «Алло, мам, привет.

Это все, что у меня есть. Иван Петрович как обычно выкурил свою сигарету, перед тем как конвейер людских тел внесет его в здание метрополитена, спустит на эскалаторе, ввинтит в поезд, и он понесется на свой завод, где почти четверть века, выпиливает болты, гайки, собирает их вместе, прикручивает к чему- то, и дает новую жизнь деталям. В это утро все казалось каким-то не таким, не привычным. Даже извечная «Оптима» изменила свой вкус. Иван Петрович сделал три затяжки вместо пяти и выбросил сигарету. - Странно,--подумал он—вчера я курил эту же пачку, но вкус был другой. Наверное, я старею, пора бы уже подумать о пенсии. Он поправил пальто, кепку и влился в сонную бурлящею реку. Держась за поручень, припираемый со всех сторон теснотой и духотой, Иван Петрович опустил голову на руку и задремал. «Что там у нас сегодня, вторник, значит скоро пятница—выходные. План надо успеть сдать, успеем, думаю.

Они шаркали, шуршали… Ночью метель была в ярости. Она срывала с себя одну шубу за другой, и принималась неистово рвать ее, терзать, откусывать куски зубами, сбрасывая остатки величия на землю. За что? Почему она так ненавидела людей, хотела задавить их, спрятать, чтобы никогда больше они не смогли, выползи из своих жилищ. Она не знала. Иногда она их любила, даря им прекрасный танец вечернего неба, в исполнении своих маленьких фрейлин, под аккомпанемент «Ветреного оркестра», но только не вчера, только не ночью. А под утро она изнеможенная, усталая и обнаженная пронеслась над засыпанными ею домами. Дверь спальни проснулась. Она зевнула своим привычно-скрипучим голосом, потянулась, уничтожив ночное затворничество. Ветхие уставшие от ежедневного шарканья тапочки, мечтающие о зашитом боке и покое на печке, появились на пороге спальни. Они прошуршали на кухню, где остановились около окна, замерли ненадолго, потом съежившись потерлись друг о друга.

Солнечные фонарики в ночи. - Здравствуй, могучий Лев! - Здравствуй, смелый Стрелец! - Ты сегодня ни на минуту не задержался! - И ты зажегся вовремя! Звезды весело перемигивались, здоровались и громко хохотали. - Привет! - Привет! - Здравствуйте! Какой чудесный летний день! - Чудесный! - Чудесный! Млечный путь протянулся от Луны до самой Земли, постепенно превращаясь в сверкающею лесенку, по которой радостно вышагивал маленький Эльф. Лунный ветер играл серебряным плащом, а золотые башмачки сверкали, точно две маленькие звездочки. Он шел и играл на лютне, которую подарили ему бородатые гномы, сделав струны из смеха звезд. На его шеи висел алмаз, с кусочком солнца внутри. Когда Эльф родился Солнце спустилось к его колыбели и надело на шею этот алмаз.