Мы пели сказки. Я не помню, кем была год назад. Может быть окном, что выходило во двор, обеденным столом, стулом, креслом-качклкой, ножом, вилкой, пепельницей, шариковой ручкой, чернильницей..., нет, нет это все не то. Я была кем-то другим, кем-то чистым и добрым. Тем, кто мог говорить, кричать и петь... Да, петь, именно петь. Вспомнила, петь. Тогда была зима. Мы жили на чердаке. По ночам я слушала вьюгу. Она тихонько стучала в маленькое окошко, а потом всю ночь рассказывала свои бесконечно-снежные сказки. Я спала на стуле, старом, с оторванной спинкой. По ночам он был весел, а днем забивался в самый темный угол, чтобы солнечные лучи не видели грязно-желтых кусков поролона, что прорывались наружу. А Он спал на теле дивана, свернувшись пушистым калачиком под верным пальто. У него была Я— хрупкая деревянная флейта, керосиновая лампа, с которой мы перемигивалась каждый вечер, коробок спичек, теплый шерстяной шарф и огромное кристально-алое сердце. Когда он просыпался, то закрывал ладошками лицо и лежал так несколько минут. Потом вставал, подходил к стулу, брал меня на руки и будил. Я говорила ему: «Здравствуй, мой вечный друг! Доброе утро, мой маленький хозяин!» Он надевал свое поношенное пальтишко, заматывал шею шарфом, бережно клал меня за пазуху, и мы уходили. Помню в тот день шел снег. Там высоко солнце боролось с грозными нависшими серыми тучами, но проиграло. И теперь тучи праздновали свой триумф, осыпая город мокрыми хлопьями конфити. Как и последние две недели мы стояли на угу Н-го переулка и Н-ой улицы. Там было тихо, красиво и тепло. Ветер, заблудившись между домами, не находил нас. Мы пели сказки, разказаные вьюгой, а Они проходили мимо, улыбались, приподнимали шляпы, останавливались, качали головами, вздыхали, иногда выпускали на волю металлические круглешочки, которые бежали к нам, дослушать очередную сказку. Когда снег заискрился в свете фонарей, Он погладил меня, убрал за пазуху и стал растирать свои онемевшие ручки. Он наклонился, и я услышала звенящие аплодисменты круглешков. «Им понравилось»--подумала я. Мы уже собрались идти к нашей керосиновой лампе, она боялась оставаться в темноте..., но кто-то вышел, кто-то появился. Было ли их двое, трое, четверо— я не знаю, он были в темноте и шли к нам. Все произошло быстро: темнота— толчок, толчок— темнота, свет, фонарь. Я лежу на дороге, мне холодно и страшно. Не знаю, что было потом, помню только треск, жуткую пронзительную боль. Все закружилось: улица, переулок, фонарь, Он, Они, Они...и вдруг хрустальный, ярко-алый свет, свет его сердца... Потом была вьюга, сказочно-снежная, бесконечная, вечная вьюга. Июль 2005 года. С.- Петербург