А дождь… слепец! Рапсодом по земле, по городу, уснувшему от скуки, по Галилее снов, назло луне, протягивая маетные руки к топольим лицам, к искаженью луж, к осевшим городским незлым сорокам… Охоч до сплетен… но уже недюж, поскольку горечь выплакал до срока… Так ты… идешь? Или как этот дождь застрянешь где-то нежеланным гостем и будешь ждать, когда ночная дрожь проймет изнеможением до кости, когда, таращась в нежити солом, на чердаке пригревшаяся кошка вопьется слухом в уходящий гром, не выбивший в предбаннике окошка… Идешь?..

Пролог -- А можно я – о любви немножко? О том, как пахнут губы твои, как колют ночные щетинки ладошку… А можно … можно мне?..

(венок сонетов) отцу 1. Сколько лет искал ты ее следы, пилигримов морзянки мучая? Зайцев солнечных кинул в неводы проползающей свадьбы тУчевой. (97) На добычах интриг -- ползучие! -- ждал, как станет вскипать и пениться, в такт костру подпевая вспУченным, кровь полынная в лунной мельнице. На вершину горы ненАзванной отправлял ты тоску булатами, троеточия скалолазами на пунктиры комет – распятыми. Им ее разыскать приказано средь эфирного поля сжатого! 2.

Адрес конкурса: http://www.sunwind-group.narod.ru/contact.html Конкурс проводится в рамках благотворительной акции в поддержку Национальной инициативы объявить 2006 год в России "Годом благотворительности», инициированной 26 октября на пресс-конференции, состоявшейся в Москве, крупнейшими благотворительными организациями: Некоммерческим партнерством "Форум доноров", Московским благотворительным собранием, Ассоциацией компаний консультантов в области связей с общественностью (АКОС), а также российским представительством Британского благотворительного фонда Charities Aid Foundation (CAF), Всемирным фондом дикой природы (WWF России) и Международной ассоциацией бизнес-коммуникаций (IABC) (http://www.rinti.ru/grants/fulldoc_sr.dws?dui=31642). Организатор конкурса -- Творческое объединение «Солнечный ветер» (http://www.s

Дворник сметает небо к закату – день завершен, а на луну приодела с заплатой ночь капюшон. И, пригорюнившись, тополь стрижами гонит листву, завтра проснемся, а осень – в пижаме по волшебству. Так и случается, так происходит каждый сентябрь: лето по-бабьи ведет хороводы в белую рябь. Словно заказана осени тропка в этот посад: только отправит осину на топку, и – снегопад. Не успевают хозяйки подкрасить рамы внутри, как полиняют костюмы и платья, в ночь – снегири с томных рябин, перепачкавшись медом, старятся в дрябь, и, нарушая законы природы, -- белый сентябрь.

Окатило лето небо синькой, из дождливой вырвавшись берлоги, где-то там за белой-белой дымкой -- и моя рассветная дорога; через сто хребтов и сто печалей, по долинам солнечной надежды скоро я из города отчалю, где сирень развесила одежды. Скоро мне попутный ветер в спину бросит: «Зря ты плачешь, недотрога, снадобье путёвое от сплина – эта предрассветная дорога, где ковры упали вдоль обочин, завлекая земляничным раем, а осины осень не пророчат, впрок на солнцепеке загорая». По святой земле морей тункинских -- чередой Саяны в белых тогах, потому и к Богу очень близко здесь, на моисеевской дороге; потому на гребне перевала небо тучи стелет на пороге: чтоб в Долину Счастья попадая, путник омывал дождями ноги.

А лето сорит, лето ссорит, лето морит: на корабельный лес туман с утра упал, зеленое заплаканное море на Ангару катИт девятый вал. У хрупких тополей одна задача: не треснуть под напором пыльных бурь, и в тополиный ватник тучи плачут, цедя в дуршлаги редкую лазурь. А лето так неторопливо, так лениво, как будто лОктями отсчитано тепло, оно филонит и работает вполсилы, как будто на прокат на этот раз дано; как будто солнце на сезон случилось грешным, и за баранкой -- на похмельный день, и потому по небосклону катит решка, а бородатый Зевс начесывает тень…

Сложно… наверное, также, как кубиком Рубика воротить, горькою мятою на губах: лучше бы было мне не любить. Лучше бы было, и во сто крат, не расслаблять сердценосных мышц, эта шарада – не та игра, где черной кошке доступна мышь. Лучше бы было мне не писать, плавя словами плотный наст, рифмы не строить в тугую рать на перегонке томатных паст. Лучше бы было не резать дни на лоскуты непрошедших встреч, в кубике Рубика нет вины, горе разлуки – и горы с плеч… * * * …просто сказки изъят элемент, предсказуемость – хуже напасти, много дней, много зим, много лет в расписанье не вписано счастье. То оно опоздает на рейс, то задержится поезд на сутки, видно, так и сбежал эдельвейс: на спешащей в предгорья попутке…

Не хочу сегодня вставать, пусть любовником новым утро черный кофе несет в кровать, и под чтение камасутры (в переводе на птичье соло) с очередностью неуклонной рифмы стонов ложатся в стол, и вздыхает день под балконом… * * * Вся моя жизнь – «до» и «после» встречи, до – это только минорные гаммы, азбучных истин сухие плечи, -- там, где без устали «моет раму…», -- здесь не помогут…И даже маму звать беспредметно, -- ведь нет ответа… Можно любить научиться рано, но отдавать учит только Лета… * * * …облако это (в который раз!) гонит на выпас свою отару, заполонив голубой палас, белые овцы идут (по)парно; кудри стрижет молодой овчар, и рассыпаются в небе кольца, чтобы, сбиваясь клубами, в дар золото рун донести до солнца… * * * …тебя в себе предвосхитив, вынашиваю это диво – любовь… она лишает сил, чтоб выдавать подозно силы, питает чувственность и мозг и, убегая от повторов, опять сооружает мост, где я плюс ты – его опоры… * * * Знаешь, ты – мое наваждение, ты беда моя (пра

I. СОН Чувствуешь? Где-то крадется неслышно лунный котенок. Открой ему дверь! Он так продрог на невысохшей крыше, ждал, когда в доме улягутся мыши, вот и – скребется... Что делать теперь?.. II. ТЕНЬ Светом испугана, ночью обругана, блеклость окутав свою покрывалом, рядышком ходит незваной подругою: и под дождем, и под страстною вьюгою, -- так и проходит со мной... до финала... III. ТЫ Сферой молчания перекрещенного, бархатом шепота цвета всесильного, горьким металлом дорог пережженного, мужеством самого дивного имени -- ты... В зеркалах моих располовиненных... IV. ГОДЫ Загнанный голубь на греческом куполе -- многоповетрие символов прожитых: несоразмерных, поодаль ли, вкупе ли: слабость и бегство, и мир приголубили -- неистребимы! Но время изгложет их... V. ЛЮБОВЬ Цветом гречишным силки ли расставлены, быстрым дождем или сытою речкою, птахою зимней, морозами раненной, гордыми, слабыми, поздними, ранними -- будут пусть! -- волком иль скорбной овечкою... VI.

Знаешь, сколько нам еще надо смерить дорог, постигая суть, чтобы собрать с лозы виноградной капельку попрозрачней, а муть сцедить, чтоб не смешать с нектаром, чтоб, ограненному в сто карат, вспыхнуть рубиновому кристаллу, -- винному меду любви, а град упреков и колкостей, сплетен чадных пускай выбивает в другом углу речитативом послушник жадный, съедающий мякоть и шелуху… Мы же -- по ровному, диким полем, мятными травами, что в росе уже застоялись в жаре как в стойле, мечтая отдаться… да хоть -- косе, так же, как мы!.. Этим слабым слогом время вздымаем до солнца вспять… Высохли травы – скорей бы к стогу, там – и до неба рукой подать!..

«Дети Индиго инкарнировались со священной целью: возвестить о приходе нового общества, основанного на честности, сотрудничестве и любви. Они являют собой новый шаг в эволюции человечества. Они - люди из будущего, воплотившиеся на нашей планете, которая корнями держится за прошлое. Они обладают высокоразвитым сознанием и повышенной восприимчивостью. Они нетерпимы к неискренности и фальши…» (Ли Кэрролл, Джен Тоубер) Мы с тобою – дети Индиго в караванах минувших судеб, видишь, небо синим фламинго каравай никак не остудит; тянет ворох желаний белых кучевыми под взбитым пухом, знаешь, вишни уже созрели, и свирели ласкают ухо… * * * Норма?

Что же, апрель, ты никак не отпустишь весну на охоту? черные ветры как вороны землю терзают пустую, сгинувшим травам короны венчают снежинок пехоты, тужатся почки, расходуя жизненный клей вхолостую. Дни умываются солнцем едва… словно павшие птицы, не подымая голов, чуть рассвет, -- уже клонятся долу, что ж ты, апрель, до сих пор не позволил весне распрямиться, юбкой цыганки расшить и расцветить леса, как подолы. Чьим повелением правит здесь бал поморозная нежить, чьими грехами замолены до смерти вешние воды, что отойти все не могут?.. Но кесари майские взрежут чрево распухшей, готовой к рожденью, сибирской природы!

-- Ты как будто мстишь мне за меня же, за мою растраченную нежность, ревностью черемух будоражит в лето уходящую окрестность… -- Знать, весна пришла не понарошку, захлестнув волною борт некрепкий… Посидим, давай же, на дорожку, улетаю я из этой клетки. Посидим, как водится в народе: в чемоданы сложена усталость, и вином разлуки вечер бродит, сполоснув в закате грусть и жалость; прохрустят полы, и тихо скрипнет, попрощавшись, старая калитка, а кузнечики, наладив скрипки, устремятся к солнечному слитку. -- Посидим, а помнишь, как сидели перед самой дальнею дорогой? Годы отлистались, поседели, сколько их… как видишь, очень много! Их морщинки заловили в сетки, тяжек груз, и путь, как прежде, в гору… -- Ты – мой лучший, но из этой клетки улетаю… без причин, без ссоры… Автор-исполнитель -- Игорь Южанин, прослушать: www.sunwind-group.narod.ru/songs/posidim.mp3

Ты есть. И я живу не понарошку и, значит, не напрасно киноварью под хрупкую неяркую обложку ложились сны, переплетаясь с явью. И, значит, я не зря мечту хранила в доставшейся от бабушки шкатулке с открыткой, где Святая Катерина с Угодником не дамским на прогулке. Ты есть. И даже если пять столетий отмеряно до встречи птицей Феникс, я буду тлеть, пока попутный ветер огонь души не разместит на вереск. Мне было, что придет Купала скоро, и в сотню лет в горячем поцелуе слетятся заколдованные споры на звездные ночные сабантуи…

В трагическом бордо, из ножен вынув жало, принцессой Турандот комета пробежала, пуантами поддев колокола созвездий, прекрасная из дев, первейшая из леди… Ах, как очаровать, где слов найти услады? -- Ведь Грации -- под стать и впору звездопадам... И, вот, беру весло у самого Харона, чтоб лодку пронесло через пороги Дона… посейДона-купиДона… На кончике ножа исполню пируэты, за шлейфом поспеша от родника планеты. Столетья позади… Ах, бархатные ночи! Мы столько лет в пути под танго одиночек…

Полынья, окрашиваясь в серость, затянула на небе корсет: это солнце, видно, перегрелось миллиардами минувших лет; и затменье лунным гонит сажу, на циклопа положив пятак, значит, скоро с храбрым экипажем на «Арго» опять подымут стяг. Завершилась наша одиссея, и пора па-ра-па-ра-па-ра в синем небе снова бури сеять и ветра – в лукошки по утрам; накрахмалить скомканные тучи, рафинады пиков подсолить, и, проткнув сквозь пяльца радуг лучик, вышить гладью: «Мы умели жить!»… …позабыть соленые причалы, ветер чалый, чаек над водой… Вот сейчас от берега отчалим и уйдем, как волны, на покой. Чтобы там, где море не ступало, где походка не цепляет взгляд, научить держаться за штурвалом желторотых солнечных цыплят…

Проплывают гондольеры по каналам сновидений, в глубь Вселенной, в ряску звезд вонзив весло; острова Любви и Веры обитаемы, наверно… жаль, что лодки нынче мимо пронесло. И слагают в вереницы все дожди слепые лица, а ладьи созвездья сгонят в череду; у небесной Сонной птицы – расписная колесница, ни за что не остановишь на ходу.

В ночь серебряных фурий, когда полногрудой луна, одышавшись, садится на ветви монахов-дерев, из глубин мирозданья, из черного горного дна подземельные принцы выводят на бал своих дев. Это – ночь волшебства моногамных трепещущих пар, очарован алтарь, принимающий новую жертву в ночь летучих мышей, распустивших плащи своих карм, на пожизненный срок осужденных судьбой интровертов. Девятнадцать часов длится танец ночных лепестков на засохших ветвях, возродившихся брачным приютом: рукокрылые эльфы плащи превращают в альков, и становится Вечность одной неделимой минутой…

Беззубым лунем опустился ниц, упал на плаху, растопырив руки, подмяв собою веру плащаниц, объятый горем этот близорукий прошедший день… Он так стучался в дверь, лаская сов стихов моих и песен, а рассвело – ворвался словно зверь, и было бесполезно троекрестье… * * * Продавали душу на блошином рынке – жалкую, немую, выпитую в ноль – за одну полушку в новые ботинки одевая дурней, пропивших любовь. * * * Впивается, душит, щемит троеточье, -- над брачною простынью, словно в намаз, весна распластала хвосты по-сорочьи, изъяны соперницы сдав напоказ; кричали «Вся в белом!», и, вот вам: под гримом -- пустой мишуры и баклуш сабантуй, а горлышки битых (не к счастью!) бутылок у ветра прощальный сорвут поцелуй… * * * Нет, не вышло из меня Бовари, не смотри так, не смотри, не смотри! Рассчиталась я на раз… два и три… только вальс не состоялся внутри; на три четверти хлебнула зари: догори, мол, за меня, догори, а вокруг других сердец снегири говорили мне: «Себя не кори». Это, молвили,