Беззубым лунем опустился ниц, упал на плаху, растопырив руки, подмяв собою веру плащаниц, объятый горем этот близорукий прошедший день… Он так стучался в дверь, лаская сов стихов моих и песен, а рассвело – ворвался словно зверь, и было бесполезно троекрестье… * * * Продавали душу на блошином рынке – жалкую, немую, выпитую в ноль – за одну полушку в новые ботинки одевая дурней, пропивших любовь. * * * Впивается, душит, щемит троеточье, -- над брачною простынью, словно в намаз, весна распластала хвосты по-сорочьи, изъяны соперницы сдав напоказ; кричали «Вся в белом!», и, вот вам: под гримом -- пустой мишуры и баклуш сабантуй, а горлышки битых (не к счастью!) бутылок у ветра прощальный сорвут поцелуй… * * * Нет, не вышло из меня Бовари, не смотри так, не смотри, не смотри! Рассчиталась я на раз… два и три… только вальс не состоялся внутри; на три четверти хлебнула зари: догори, мол, за меня, догори, а вокруг других сердец снегири говорили мне: «Себя не кори». Это, молвили, чужая вина, -- глубину ночей не выпить до дна, даже если залпом неба глотнуть, то на небо не откроется путь. * * * ...даже если захочется, только прошу -- не гори! Оставайся мне крепостью, пологом и переправой, оставайся мостом, под которым пройдут корабли всех сожженных надежд, всех отпущенных в небо астралов...