Лежат на пасмурной воде кувшинок листья восковые, мостки осевшие...Куга роняет капли дождевые. Стоят над лесом облака, такие низкие, хмарные. В забытой чашке мушка вязнет, черны от влаги брёвен связи. Скрипит в уключине весло - скользит меж спутанных кустов в затоне лодка - обертоном мякинной душной тишины. А дворики озарены цветами осени...гортанный плач клина льётся с вышины. Рябины вызревшие кисти с берёзами соплетены в грошовых, мелких, жёлтых листьях. Дымы печные...банный дух... лесная сырость...прель грибная... Лес вымок весь и нем, и глух стоит, тихонько облетая... Своё пустился дождь шептать и шлёпать каплями беззвучно по водной глади, брюху тучи и пестрядь отражений мять, гнести траву и стебли путать... Защёлкал водяной горох - в воде рябят рябины груды и плавней тусклое зерно. Раздел: Пейзажная лирика

Боль была напряжённей и слаще прощального запаха зонтичных трав. Ломкий лист осыпался в мерцающей чаще, как в чаше, в озёрах качающей мрак. На сгнивших мостках мы стояли молча, там ныли осы, комар звенел, аир стрепетал от стрекозьих полчищ и куга шуршала сама по себе. Стучало в висках и в литавры зноя всё бил кузнечик, как голый нерв. А небо, линялое и голубое, на якорь встало среди дерев. Вот рыба ударила как из пушки, как по глади упругой плашмя - весло... Ну, а мы говорили одними душами, потому и не нужно нам было слов...

Грустно пахнут ромашки на насыпи. Облака - как отара в долине. Лето жизни всем кажется праздником, мне - секирой, что жизнь половинит. Вот ещё 10 лет и закончится... Из груди рвётся вздох сожаления. Но мы выпьем ещё воздух осени, лёгкий, синий, сухой - до забвения

Ветер играет осокой. Словно толкутся ножи - плещет осокою солнце вдоль изумрудной межи. Сыростью знойной болото пахнет и тает в очах в плавней сухой позолоте синий от неба бочаг. Россыпью камешков рудных зной в луговине звенит. Полдень мучительный трудно жизни минует зенит.

Луг сияет ромашками мокрыми, в позлащённой купаясь росе, оплетённый сиреневым рокотом и хитиновым гудом шоссе. Вот берёза по утру румяная загляделась купальщицей в пруд, обрамлённый ракитой кудрявою, с рыхлой замятью облачных груд. Травы пахнут и горько и сладостно, и в горячей густой синеве всё журчит, наливая грудь радостью, незаметная птичка вирей. -)

Дергач скрипит в намокшем поле, где влажен зной и недвижим. Какое душное раздолье на зеркале реки лежит. Вот, разметавшись, кучевые В межени дремлют облака, гнетут холмов крутые выи в густой парше борщевика. Кубышки в реку смотрят слепо, скользят утята вдоль куги по опрокинутому небу в осколках радужной дуги. Баркас подтопленный о доски трёт круторёбрые бока - мостков подгнившие циновки елозят по воде слегка. И как пиджак, подбитый ватой, Мне душен вечера запах. И пахнет донником и мятой лиловый грозовой закат.

Благоухает куст жасминовый, дождя псаломом растревоженный. Здесь тишина ночами синими стоит совсем как конь стреноженный, а яблони, понурив головы, у коновязи дремлют рабичной, дробится окон тусклых олово сквозь мокрый мрак садовой замяти. И водосбор в поту и лилии, обсыпаны лучистым бисером... Я вспоминаю, как любили мы, тревожно, горько и немыслимо. Пронзит иголкою серебряной мне горло мука эта светлая... Я слышу шум дождя размеренный и ветер, шепчущийся с веткою, и каплю каждую в отдельности, и под стрехой шуршанье сонное, и нотку каждую цветения, и в целом всю его симфонию.

Зяблик рюмит к дождю: рьюи-рью, рьюи-рью. В старом парке кряжистые древние липы светлым пухом цыплячьим покрылись и пьют жёлтый солнечный свет, маслянистый и липкий, и густой, и горячий, но ближе к земле неподвижный колодезный сумрак гнездится. Глянешь вниз с бастиона - как на корабле ты плывёшь: голова от стремнины кружИтся. По дорожкам толчёный насыпан кирпич и хрустит под ногой. Где-то дети бутузят. Словно снасть корабельная, древо скрипит, свиты жилы-канаты в морской крепкий узел. Вот весенней поляны лежит изумруд, а над ним мотылёк вьётся полупрозрачный... В этой роще гигантской я лишь лилипут и тому мотыльку для неё равнозначна.

Я бегу человеческих громких речей, от железного лязга тупых их мечей, кои чувств паутинку в тончайших лучах разрубают, как гордиев узел, сплеча. Я бегу их сарказмов, словесной игры, они туги на сердце, на разум быстры. Они знают, что было, что есть, что грядёт, всё им ясно - о чём разговор ни зайдёт... Им всё ясно, о чём ни зайдёт разговор - словно с богом соседствуют сад их и двор. И хотя они с Ним - по-соседски - "на ты", в их немецких умах нет прекрасной мечты. Пусть у них в палисадниках розы растут - их пустые сердца никогда не цветут. Ну а если цветут, то и цвет их - пустой. Пустоцветы весь мир заглушат пустотой. Дай им волю - ворвутся и в божьи сады, пустят сорные корни мещанской среды... Я ж хочу заслонить от их злобных речей мой таинственный сад говорящих вещей.

Зое в подарок :biggrin2: Пой соловей, лешева дудка, высвистывай. Как тепло луне в этом небе синем. Травы запахли сильнее и стали росистыми, выполз из леса туман, зазмеился по снытям. Кто разберЕдил черёмуху, болиголова едче? Сладкие, стылые воздуха голубые горы двинулись, как тот ледник, под опустевший вечер на теряющий жёлтые квадраты окон * засыпающий город. *- цитата, авторство уточняется

Четверть века в глухом каземате, отведав сыромятных, взрывающих кожу плетей. Четверть века без света, без солнца, без неба, без простора привольных башкирских степей. Только миска похлёбки, да окрик солдата, да в бойнице визгливая песня звезды... В бесконечной России на брата - по кату, и на каждого ката в России - батыр. Это исстари так повелось, но зачем же этих мальчиков юных не смертью казнить? Он бы мог с подлой жизнью без всякой затеи кончить, в вены, как в путы, вдруг зубы вонзив. Но вода точит мозг, обрываясь по капле, вертит перст темнота в воспалённом зрачке - он поёт, чтоб не слышать, как мёрзлые камни отвратительно плещут в его мозжечке. Он поёт: пахнут мёдом цветущие липы, жеребёнок у матки сосёт молоко, и под ветром травы голубой переливы развеваются, словно их гривы, легко...

Зойке с любовью Опять весна восходит на порог с её цветеньем, щебетом и свистом, и филомела трели льёт из листьев на луговине, душной и сырой... Когда дождём вдруг прыснет на асфальт, щекочет ноздри запах душной пыли, сияют мокро лампы-клейковины каштанных почек. Лаковый, как альт, поёт рассвет и свет и жёлт и розов, и изумрудна свежая трава... О, как моя кружИтся голова под светлым, лёгким кружевом берёзы. А вот черёмух кипенный развал мой ум кружИт, и одуванчик плотный в сухой пыльце горит в траве, как солнце, и бабочка над ним снуёт резва - челнок ткача. Горячий бархат крыл. Обножку тащит подгулявший бомбус... А душный полдень предвещает грозы, а леность мысли - пылкие слова... О, как моя кружИтся голова... -) 9 мая 16.09

Зое, Оле и Юле автор посвящает Медленно течёт река. Над рекою облака взбиты палкой как перина, в солнечной лежат пыли, тяжелы и недвижимы, душны, как с мукой кули. Пахнет мокрыми камнями, тиной, вешними полями, перегнившим тростником. Влажный шелест, тихий ропот, бестолковый пчельный рокот, что относит сквозняком. По воде елозит тальник, на приколе с боку на бок - лодки мерно и щепа у прибрежной топкой кромки. Мы сидим себе в сторонке, глядя, как стремит река. Жёлтый пыльный полубархат одуванчиков. Рубахи у дерев ещё сквозны. Мать-и-мачехи махорка. Изумрудного пригорка в полдень выбелены сны. Зной на нём трещит, как порох, прокалённых углей ворох. Солнце рыбарей коптит. От коттеджей маринадом тянет и шашлычным чадом. Простенький мотив звучит. Что ещё для счастья надо? Вот она тебе награда: долгожданная весна. Разливая по стаканам да вполпьяно строя планы, раздавай знай по полста. :smiley3:

Рубашка, словно паланкин, на теле радостно заплещет. Пахнёт и горьким и парным, и сладким, и хмельным, и вечным. Над жёлтой зонтичной травой утишится сверлящий пеленг. Вздымая парус кучевой, взойдёт корабль грозовой и молча двинется на берег. И вдруг - безмолвие и тень, смущённых бабочек круженье, и никнет зной и меркнет день - грядёт огонь на пораженье. Уже за флагманом кипит армада облачной опары, теряя облик, строй и вид. Ковыльным заголяя травам изнанку, дрожь бежит волной, и капли щёлкают по пыли - быстрей, быстрей - и вразнобой, как Ференц, начинает ливень. Как клочья рваной парусины, зловеще хлопает листва. Р-раз - и трескучими извивами в предместье молния вползла.

Пел, журчал, звенел, искрился, гладил мокрыми ладонями, низал матовые нити на пустырь, покрытый донником Гроздья млечные сирени, куст шиповника душистого осыпал стеклянной звенью, серебристой грудой бисера Лист сочился терпкой моросью, мёд цветы точили росные Шмель уснул в бутонной прорези, в светлой капле, словно в фосфоре Свет размытый и рассеянный кущи рыхлые лучили Мы смотрели на растения, словно жертвы миопии :smiley3:

Хрустит валежник, смотрит тишина со всех сторон глазами, может, зверя... Остановлюсь, смотрю: мелькнёт желна, что вдоль тропы обследует деревья. Сорит подсед грошовою листвой. Над ним шатром еловых шапок бархат и клён горит рубиновым костром, и сосен ввысь заломлены папахи. Бреду просекой - дико всхлипнул вран и тем заставил в страхе оглянуться,- трухой с ветвей осыпалась кора, плюмаж кустов отчаянно качнулся... На сутемки нахлынул рыжий свет - на блюдце шляпки заблистала влага, и вот нежданный рыжиковый смех дрожит на дне замшелого оврага. Скатился дождик бисером из туч, на иглы капли звонкие нанизав - и воздух - чистый родниковый ключ - как будто хладной радугой обрызган.

Горлом глинта хлещет река. В белых пятнах снега лежащая как корова крутолобая глыба скуластого известняка равнодушно глядит, как в ущелье гремит Нарова по обкатным камням; опоры моста точа, грызёт железо, разбивает лицо форели. Верезгливая чайка, возмущённо о том крича, рвёт из цепкой волны невкусную жесть уклеек. Свирепствует ветер, каботажные корабли прибивая к берегу, словно армаду щепок. Простор густеет, наливаясь в желвак зимы, до стальной синевы раздувает упругие щёки. В спутанных мачтах струны звенят, поют, обрываются с полым, почти концентрическим звуком. Засоряют калмыцкий, свинцово-тяжёлый прищур дождевые плевки. А рука указует в подбрюшье территорий востока, попадая перстом в обвал воздуха, памяти, листопада неясных образов. Как нарвал под ногою качнулся, дымясь, пьедестал, ослеплённый окурками, сором и мокрыми розами.

Космическим волком диск лунный проглочен, по долу, где чёрная панствует тьма, берсеркеры в шкурах медвежьих и волчьих, сторожко, легко, по-звериному молча, текут по земле, как болотный туман. Дозорных костров, что мерцают в низовьях, в себя кумулируют отсвет зрачки, и лица измазаны сажей и кровью, и, дико вращаясь, белеют белки... По следу их рыщут и лютый и ворон, и там, где безумное войско пройдёт, врага добивая, разрежет волк горло, а ворон у трупа глазницы склюёт. А воинство Одина, пьяное смертью, повалится там же: меж чадных углей и тел распростёртых, бессвязною речью встречая рассвет на чужой им земле.

Я люблю зарождения чувства начальную пору, когда душу сомнения гложут и сердце пугливо. Как же страшно вверять его этому вечно другому, чтобы прочную жизнь над обломками прежней воздвигнуть. Возникает дыхание смол от касаний случайных... В моей жаркой крови уже брызнули искры соблазна, и подспудный огонь мёртвый холод породы качает, и в разломах её уж бушует огонь безобразный... Не потворствуй желаниям сердца и прихотям крови - можно хрупкий наш мир в одночасье неправдой разрушить... Переменчивый ветер весны то ласкается к кронам нарождённых лозинок, то юные жизни их душит...