Апрельский серый дождь, замедленный и рыбий - как будто неба хмарь всплакнула над рекой; как будто кто прошёл в своих высоких, рыжих, болотных сапогах далёким тростником и селезня вспугнул, что всхлипнул лишь спросонок и всколыхнул туман, молочный и парной... Кругами по воде, кильватерной колонной немых утиных спин и лужею рябой за ним засеял дождь - и ворох сладкой сныти, как рыхлая копна, уж мокро засиял по луговым местам, нас удивляя прытью, с какой телят Макар вовеки не гонял. Штакетники с утра потны вдоль улиц сонных, они трещат по швам под натиском кустов сиреневых, ещё не убранных да сорных: поломанных с зимы, но с первенцем-листом... И вот опять свою я ладанку мастырю,- бумажную,- пущу кораблик по ручью... Пускай размокнет вдрызг - ничё не обосную. А потому что, вот, могу, но не хочу. -)

Слюдяное стекло заштриховано утром ледком и морозная пыль вся искрится от качки фонарной, помавает ветла, соскребя подмёрзший желток неподвижной луны как погибший шедевр кулинарный. Тень плетёт кружева и опять разрывает куржак, в подвортнях позёмка неспешная шаркает глухо и ступает мороз как подстриженный в скобку кержак вслед скрипучим саням, намозолившим грубое ухо. Стрекозиный след самочки, гордо несущей икру, городского бродяги тяжёлую поступь медвежью заметает пурга, голубую гоняя крупу сквозь шатры фонарей и бульваров гремучий валежник. полусонных парадных зевотой раздраены рты, дышит паром автобус, натужно склипя по кварталу, и брадатые дворники словно слепые кроты разгребают тропинки на узких его тротуарах.

(сказка) Сквозь дерево глядит луна. Ночь. Бездна неба. Тишина. Жужжит у пряхи колесо, роняя искры битых снов в пустые наши черепа. Мерцает горная тропа. У заболоченной реки блуждающие огоньки плывут в слоёном пироге тумана, в чахлом сосняке косматый булькает бочаг - у тролля две луны в очах, как слепошарые лучи прожекторов, горят в ночи, беззвучный вой во тьму вонзив, сквозь толщу илистой грязи. ...жужжит, жужжит веретено - пушицы снов напрядено... Летят с уступа угольки, как крупка снежная, легки, дозванивая на лету... летят с уступа в пустоту... :smiley3: самому преданному читателю автор посвящает :smiley3:

(сказка) Над кочкарником поёмным, над раменьем, над озёрцем искры фосфора блуждают, отражаются в воде. Листья водных лилий чёрны, как следы подковы, плоски. Ёлки синими зубцами к жёлтой тянутся звезде. Тихо-тихо над болотом, не слыхать зевоты жабьей, выпь молчит, комар не ноет, совы тьму не мнут крылом. Лишь болотный тролль голодный обирает с кочек сфагнум, лезет, чавкая ногою, через дрёму напролом. Вот туман ползёт меж кочек еле зримой, тонкой струйкой; постепенно он густеет и клубится и шипит. На излёте белой ночи ведьма-пряха курит трубку. А клубок пуховой шерсти в небо медленно летит. Чу! Я слышу всхрап и ржанье, вижу лунное свеченье, бледное в тумане бледном,- словно рыба в полынье,- это лошадь водяная, призрачный озёрный Неккен, дух болота мчит над бездной с тёмным кем-то на спине.

*** Гниющим илом пахнет море и хладной сыростью камней. Циновки из тростинок полых ребристый устилают свей. Валун, лоснясь подкожным салом, спит у подножия сосны, и в хмарь слепя упругим валом тюленьей выпуклой спины. Волна скогорчет галькой грубой, тяжёлым кашляет песком, но море дышит полной грудью, свободно, чисто и легко. Тростник под ветром шебаршится, остистую колышет сонь, весельный всхлип роняет птица, и дует в полую цевницу всевездесущий бог морской. *** Помнишь ли ты чёртов остров, чаек плывущих круги, каменный мол, словно остов, хлюпанье жёлтой куги, птичьи весельные всхлипы - ржавых уключин разлад, берегом скользкие спины мокрых валунных громад, лежбище пасмурной лени, клёкот гортанный волны, рыбьим прилаженной клеем к гальке, к ребристому свею, к корню подмытой сосны?..

Вике, Саше и Жене Черепичные крыши, светляк фонаря. По обрыву, как ласточек гнёзда, дома. Вырезная и ржавая жесть сентября на вечерней заре на деревьях черна. Снизу кирха похожа на огненный столп, затушёвана небом вечерним глава - так она высока. Рукавами дорог проплывают витрин карамель и халва, темнота и сквозняк, звук шагов, говорок. Всплески смеха уже затихают вдали. Проплывают огни рукавами дорог. Вот мы были в толпе...И остались одни. И на яростный сити сошёл угомон. Сеет искры троллейбус как звёзды в ночи. Долгий ветер из бездн, как китайский дракон, поднимаясь, косые рассыпал лучи. На высотке поёт механический дрозд, льются трели в расщелины улиц пустых, по которым плывут, как венки чайных роз, хороводы замедленных пробок ночных.

Апрель дымами пахнет тёплыми, сквозь гарь спешат побеги трав, и пена чаек с диким клёкотом идёт прибоем на ветра. Вот облако летит, как парусник, всклокоченную грудь надув, а небо с белозубой яростью смеётся, рухнув в тихий пруд, где утки крячут в дебрях тальника, средь старых, ломких тростников. Барашков рунышки натальные в ручьях полощутся легко, в чешуйках солнца бегло льющихся и говорливых, как птенцы. Стоит ветла грачиной тучею среди саврасовской грязцы.

Пел кузнечик прямо в кроне. Над тропой с плечами вровень воздух резали жуки. Он в наполье полусонном был пахучим, невесомым, как касание руки. Город выглядел парящим над кумирнею, кадящей в мглистом мареве ночном. Мы бульваром словно плыли, от дневной спасаясь пыли в свежем сумраке речном. Словно двигались наощупь в этой еле зримой нощи, над землёй легко скользя. Росной мучились прохладой, в тени лиственного сада с головою уходя. Что нам прелесть пошлой розы? Сеном, клевером, навозом по-крестьянски пахла персть. Молоком звезды облиты пчёл дрожали сети в липе. Ветки грузной никла плеть.

Струился дождь в кудрявую мокреть. Он у окна разбитого сидел и проникал сквозь каменную клеть, как в кущах разливался соловей. Он слышал этот голос в первый раз среди из камня вылепленных сот и понимал: осилив плексиглас, тот в каждый ум разбуженный войдёт, осмыслит ночь, переозвучит тьму, разбудит силу самых лучших чувств и всем внушит,не ведая - кому, восторг и боль, и сладостную грусть. Не голос бога, но душа земли, в кромешной тьме скорбящая светло, взывала к ним, пока рассвет не влил в дымящуюся рощу молоко.

памяти Ю.Гагарина Над его головой, запрокинутой в небыль, словно пламя, взметнулись два гордых крыла. Грудь застыла в предчувствии близкого неба, и от бабочки взрыва ослепла трава. И с мольбой о спасеньи раскинуты руки. Рухнул воздух на горло, расплющив кадык. Только встречный поток человеческой муки атмосферные выдержать может столбы. Сердце бьётся и бьётся последним ударом. Рвётся в небо душа из железных оков. И застывшая форма на фоне пожара говорит с проходящим без помощи слов. Это бабочка сердца, раскрытого настежь, в нём горит прометеев огонь, как цветок. Он как раб на скале и распят, и распластан. Он велик и могуч, и прекрасен как бог.

Я бегал по парку в своём армячке, мечом деревянным грозя господину. И в белом от стужи моём кулачке гремела замёрзшая ветка рябины. Рубиново щёки горели до глаз - как знать, от мороза, стыда ли, любови. Ему я кричал: - Вот ужо я сейчас!.. И грозно насупливал детские брови. Он в дом свой скрипучий меня зазывал, сулил дать и щей, и горячего чая. Я помню: глухая стояла зима, но я отпирался от чая отчаянно. Он пятился бедный, слегка обалдев от странной угрозы пролития крови. - Но кто вы? - Дурак, я твой новый сосед. Ты можешь меня величать ван Шонховен.

Черёмуха роскошная, лохматая, тяжёлая, объяла ум, заполнила шмелиною ройбой. В весёлом блеске солнышка зелёной лентой шёлковой берёза водит сонная над самой головой. Весна впервые кажется порой любви неистовой. Мир кружится и кружится, и тихо шелестит. Ведь это, взявшись за руки, над пропастью немыслимой, под светотенью кружевом мы в рай земной летим. Замрёт пусть жизни маятник, жуки автомобильные в полёте остановятся, прохожие замрут. Часы пускай сломаются, рассыпятся мобильники, в театре постановочном все выходы запрут. А мы с тобой останемся вне стен безумья общего, без роду и без племени: совсем-совсем одни. Я знаю, не раскаемся на авансцене солнечной, на перекрёстке времени в бесчисленные дни.

Твои глаза - два омута бесовских. Топча в ночи гремящие костры, ты кружишь, расплескав в полёте косы, с бесстыдностью сенильгиной сестры. В ночной реке с шипеньем гаснут искры. Лобзает огнь дикорастущий мех. И от одной твоей зловещей мысли ростки шурша выбрасывает вех. Сгорает гнус, твои обсыпав плечи. Вокруг огня витает нетопырь. И ширясь, ширясь, крик нечеловечий во тьме сбивает путника с тропы.

"Ой, левада несравненная украинския земли" В. Нарбут В хате выбелены стены. В глубине её прохладной сладко пахнет лёгким тленом, маслом приторно-лампадным. Солнце, занозив ладони, до краснодеревной глади деревянные колонны полирует на веранде. Огород лежит за пряслом пересохшим табаком. Лес подсолнечных балясин с душным сумраком знаком. Сомкнуты над головою плошки полные семян, крутят шеи посолонью, маслом кручу беремя. На бахче мужают дыни, пропекая гулкий бок. За левадой, в степи глинной бычий взмыкивает рог. Воздух высверлен до хрипа. Хаты - кринки на возу. Их схоронят в ворох жита да на ярмарку свезут.

Внизу разлато ямина реки лежит и дышит грудью эпохальной. В отрогах пляжа солнечных ракит куртины дремлют, древний лопухами покрылся бут, и буйный травостой густой и сладкий источает запах, и вольный воздух, лёгкий и пустой, струится, обтекая шведский замок. Как сумрачны папахи старых лип, в соцветьях душных дремлет мёд янтарный, и словно нимб звучащий - гуд пчелы над пышной кроной, всклянь кипящей ярью. Огромно небо. Это лишь врата в возможный рай - намёк на бесконечность. Но застит мир, повиснув, стрекоза: настрожила фасеточки-глаза - и краткий миг уже похож на вечность. :angelsmiley:

Полдень, душный, как перина, дрёму тяжкую навеял, дул в пустую окарину, жаром дымным лиловея. Пух летел от уст Эола тополиными шатрами. Зоб раздув, ленивый голубь в жирном воздухе картавил. Тень была бледна и душна. В ослепительной поляне бабочек дышали души, мерно двигая крылами. И горячий бархат чёрный "глаз павлиний" размыкая, вдруг взмывал и воздух чёркал, закружённый сквозняками над шоссе, где долгоспинный хрущ, дрожа в смоле кипящей, на сияющем хитине с рёвом мчал огонь слепящий. Шлейф молчанья...Облак пыли... В задремавшем небе трели. Лишь ромашки сонно плыли с васильковым сором в хлебе. автору известно что правильно не "облак", а "облако" :smiley3: , у него ещё "яблок" есть :smiley3:

Утренники. Хрупкий иней. Тишина, разросшись садом утверждала чётких линий неподвижность. Тучным задом падал яблок с дробным стуком. В пятнах солнца мокли капли, и, расставшись с летним туком, плыл над пашней грустный запах. В синей тЕни холод зимний густ стоял, глубок и хрусток. В поле, фыркая бензином, трактор полз в кочнях капустных, плёлся в солнечном расcоле путник? странник? огородник? Реже, тоньше и безвольней падал луч на подоконник. автору известно, что правильно не "яблок", а "яблоко" :smiley3: у него ещё "облак" есть :smiley3:

ГлубОко спит, вцепившись в тонкий стебель, над ручейком прозрачным стрекоза. Отображает лишь скольженье неба её очей слепая бирюза. Стоит форель над галечником чистым, вода её колеблет плавники. Кудрявая повитель ветки никлой - как не-прикосновение руки. о, светлый мир, уловистая тоня, в твои тенета тихо уходя, о ком душа тоскующая вспомнит в покойной глубине до-бытия?

В полной шмелей и цветенья охапке Лопасть дремучего солнца взрывалась. Рыхлой черёмухи пенные шапки В солнечно жире тюленьем купались. Небо зияло- в дорическом стиле- Признаком мрамора, маквиса, моря: Было оно ослепительно синим, И не пятнало его кучевое Облако. Бабочки реяли скромно В душных глубинах аллеи искристой, Матово – белые, грустные, словно Сгустки тумана безмолвного Стикса, Нечто обратное сказанной речи, Даже легчайшему, хрупкому слову, Словно явила себя безупречность Через мгновенно- доступную форму.

Ты живёшь на улице 22-го листопада, В домике-крохе, на окраине провинциального города, В чьём пространстве, раздвинутом ветром, довлеющий взгляду Свежевыпавший снег пахнет морем, тоской и голодом. Словно высохший трупик пчёлки, застрявшей в раме, Обмороженный лист всей легчайшей ломкостью тела Рассыпается в пыль, похрустывая под ногами. Дорога домой петляет, но что же делать С ребяческою надеждой случайной встречи. Но ты все время в разъездах, тебя никогда нет дома. Как близорукий спросонок натыкается на предметы- Мысль любая к тебе возвращает, кроме Мысли собственно о тебе. Тебе же дела До меня никакого нет - что вполне печалит. Как бельма уснувших окон залеплены небом, Так кусками льда набилось в гортань молчание. Как странно опять возвращаться к заколоченной наглухо двери, Сквозь разбитые стёкла смотреть, как сквозняк шевелит обои Пополам с листвой в помещенье, в котором стены Ничего не помнят – оттого и горды собою.