«Фильм, фильм, фильм!» - пропела голова Порфирия Семёновича и приняла на грудь добрую пинту эля. Ничего удивительного, нашествие сумасбродствующих выходцев как-никак оставляло смутное напоминание о великом переселении душ. Флюсом эпохи Порфирий чувствовал, что каждый неосознанно что-то обязательно снимает: сливки или последнюю рубашку, тёлку с ромашкой в поле или последнюю модель сивого мерина, знойные апартаменты из-за бешеных бабок или собственный угол без зазрения совести. Семёнович снимал койко-место в одиночной кинокамере и имел тайное хобби в местном театре абсурда. Время от времени он выглядывал доверенное лицо и демонстрировал чёрно-белые снимки с антисоциальными вкраплениями и элементарным сурдопереводом частной жизни к обобщающему смыслу флуктуаций абстрактного гомеопатизма. Порфирий как и Семёнович не признавал бытующий в общепризнанном круге сценарий, он хватал зрителя за грудки, не взирая на пол, и трахал его на месте со всей дури.

Порфирий Семёнович проснулся. Мысли в нём копошились неистово. Он сознательно посмотрел на время. Алиса спала смирно. Время замерло на секундной стрелке. «В литературе произошёл разлом», - произнёс Порфирий, но Семёнович возразил: «Из лома отольются слёзы и новые наконечники стрел!» Порфирий на кухне чесал репу. Репа с начёсом ехидно ухмылялась: «Завтракать ещё рано». Рана Порфирию казалась смертельной, и он подошёл к окну. Окно не распахивалось нарочно. «Перестань цепляться за прошлое», - сказал Порфирий Семёновичу и они вяло подрались. Человеки уже шли по мостовой на работу. Мостовая радостно пружинила. «Прыгающие человечки» - мелькнуло в голове Порфирия и Семёновича. Алиса приняла во сне позу вольно. Время сорвалось с секундной стрелки и всё встало.