В созвучие с: http://www.my-works.org/text_157554.html *** Шкребется пес приблудный в дверь, Калитку сквозь хвостом мотая Вошел во двор, мохнатый зверь, Глазами честно в дверь страдая. Ничей. Потерянный. Сырой. По шкуре дрожь от непогоды. Не тявкнет даже, что немой. И лапой в дверь, потугой морды... Ты тоже чем наказан, друг? Пришел виниться, или чавкать? А может мира долгий круг Не в жизнь тебе не обскакать? И вот пришел ко мне. И лапой Да по двери, да просто так... Весну сменяет летний зной. И в сердце стон. И ты, чудак. Впустил. Обнюхал все углы По дому пробежав, мордатый. На морде легкий дух золы: И в печку сунулся, не лапой. Какой же прыткий ты, бродяга! Чего еще смотреть решил... И понял я: то весть от Бога: Пес тот ничем не согрешил. Один он в мире, как безродный. Задымленный печалью сердца. Потугой совести свободный. И всем путям в нем — настежь дверца. И входит. И бытует часом.

Грохочут пушки, танки вширь Разлили током траков рвение, Неизгладимое движение, Что мнет свалявшуюся пыль. С экрана прет весь монитор Событий эпохальных в чувстве. Игры отъявленный задор Утоп в изменчивом искусстве Держать броню как на весу, И оборону в спазме крика. Как ты, игра, порой велика, Да так мудра, что нет и сносу Моим желаниям познать Еще необоримый «Левел», И кто у «компа» поседел, Того мы будем величать Непревзойденным и мышливым, Ведь, ибо то что есть, то есть? Бываешь каверзно смешливым, А иногда экрана персть Берешь во взгляд, глазами пуча И держишь «мышь» в борьбе за честь, Да так, что вражья тама туча Уходит полностью в ничто, Кромсаемая вещим ликом — Что у экрана, победой взято Снова яркое «па-бам!»... И жизнь иная скучным пшиком Пусть катится хоть в «тарарам». Самим собою все сплоченнее, (Видал себя ты посторонне?), Вершишь и шум, вершишь и гам. «Гейм ова» показался снова. Подшмыгом дерзким жмешь печаль, Внутри сам стоек, это здорово. Лишь часа битвы всей не жаль.

Средь путей краткосрочных Помесь шагов вялых, понукаемых Чушью глаголов поточных, Необузданных в речи, случайных, И тут же: но верных как будто. Сила власти ума ли бал правит? Для чего ноги топчут залу. Язык междометиями лукавит. Что глаголы... Им место по праву На кафедрах в толпы шагать. А для танца пристало летать, Не шепча и невинное в ухо? Между делом по талии чухаться, И иные моменты дерзать... Растворяя признание слухом: Мило музыку сквозь улыбаться. И еще тайно лиц дожидаться, Смотрят что во мелькании взглядом. Иль не смотрит никто? Топая рядом В медленном танце покойном. Музыканты внутри граммофона. Жизнь покрыта предчувствия садом. Век какой тут?

Пушкина: Ты просвещением свой разум осветил, Ты правды чистый свет увидел, И нежно чуждые народы возлюбил, И мудро свой возненавидел. Когда безмолвная Варшава поднялась, И Польша буйством опьянела, И смертная борьба ...... началась, При клике «Польска не згинела!» — Когда же Дибич ......... Пестро парижский пустомеля Ревел на кафедре ........ Ты пил здоровье Лелевеля. Ты руки потирал от наших неудач, С лукавым смехом слушал вести, Когда ...... бежали вскачь И гибло знамя нашей чести. ........ Варшавы бунт ....... ..........в дыме. Поникнул ты главой и горько возрыдал Как жид о Иерусалиме. ______________________ ТЫ ПРОСВЕЩЕНИЕМ СВОЙ РАЗУМ ОСВЕТИЛ. Автограф стихотворения утрачен, и оно известно по весьма несовершенной копии, из которой местами только по догадке можно извлечь неполные строки. Как показывает содержание, стихотворение могло быть написано не ранее конца 1831 г.

Поэт, ища строку на сердце живо, Колдуя резистентно слогом мысли, В листа пространство опадал спесиво, Как будто всхрапом конь в пустые ясли Жующей губы мордой, иль шлепая губами, В потуге от тоски голодной, зыркая глазами, Но короб сути пуст. Похоже что веками. И глубина листа как вечность, манит ядом Простого поиска души, но слог не вьется Ветрами всех равнин, а гласом остается Подземных гулов: где таланта дом. А что же ветер, им ли насыщаться? Души порывам верой обретаться. Лишь дело в том, что оглянись кругом: Тут нет того, кто чрево сытит твари. Кувалдой дня над брегом вес зари. Верна строка? Как внять приспешной догме, Которой место тихо быть внутри. Проснулся? Только мысли вязкой коме Дань отдают, размеренно топчась У врат рассудка, раскрывая рты: Хотят сказать, в руины облачась; И вот, с души ползут поэзии кроты. И снова смысл: брег зари так тяжек. Удар от солнца в землю светом дня, Что наступает.

Абстракция судеб являет радость, Но только время подытожит на покой. В чреде из дней напутственная благость, И дум разъятых небом клич чужой. И обернись: века идут бессмертно Тяжелой поступью небесных воинств: Всё там, и суть, и памятно безвестно Путем страдания принятие достоинств. То памятников шествие, их скорбны лица. Иных и вовсе перекошены во злобе. Любви нет там? Любовь — стыда граница. И слабая возня в младенческой утробе. И годы времени, и яркая зарница. И очи в дол, напутственно к земле. И сон предчувствия затменьем в гробе. И вьюга памяти истошно по золе Сырой, истоптанной ветрами... Страх жизни сомкнуто губами Вяло исшепнет молчаньем сути. Так жизнь стояла, дерзкая от жути Внутренней, глубинной, вязкой. И радость тут же во лице. Указкой Небу быть пространней веры. Стояла, верила сама чудесно. Кидая в ночь напутственные взоры. К земле, к земле. В дол сущий. Очам в затмении телесном тесно — Быть созерцателем?

Копытом конь вогнал в тоску, Ударив в грудь гусарскую. А тот пистоль тянул к виску, Держа лицом надгробно маску. Конь задом фыркал, и топчась Махал хвостом измучено. Поручик, духом ободрясь, Уж заряжал заучено Вбивая пулю в дуло тесно, И просыпая порох на пол. Конь оглянулся: интересно. Гусар его был мрачно зол. И вновь вернулся нюхом к сену. В яслях волоча морду сонно. Гусар уперся локтем в стену. Конюшня пахла вся любовно. Зачем зашел он в стойло, пьян? Да нет, с утра попа трезвее. И стул тут приволок, смутьян. Видать, чтоб было веселее. Припер стул к стенке стойла. Смотрит. На зад коня. Сопя. Привиделась бутылка пойла. В том образе слезу топя, Приободрился, к стулу двинул Всю стать свою, таща рукой Ко лбу пистоль, и снова кинул Снующий взор на зад.

I В охотах бренных прозябая, Игрой мечтая и кайлом В руках трудящихся, и зная, Чем неизбывен отчий дом, Где голод, нищета, поруха, А где златые купола, И насыщение желудка, Иная впрочем маята. Крестьянин что бредет за плугом, Глядя на тощие бока Скотины вялой.

Жил царь, душою облегченный, Ленивой страстью неуемный, На спор порой охоч и весел, А прочим днем и неудел, На троне восседая сонно, Глядя на блики света скромно, Что из око́н на залу падал. Царь властно о судьбе мечтал. Своей ли? Видя как рассветы Сменяются ночами, свиты Чураясь взглядами лепными, В довольной блажи озорными. Приказ промямлит, снова леность Его возьмет в хомут, и бренность Всех лет прожитых давит в шею. «Ох, жить судьбою не умею», — Порою мысль такая взбрендит. Оставит след, и канет, видит, Как зала царственна, пуста. Лишь иногда зайдет посыльный, Младой, румяный, словом сильный. «Ох, всё как будто неспроста»: Еще подумает устало, вяло, томно. И вновь сидит, очами скромно Взирая в тишину и скорбь. Пригрезится средь залы гроб. Лежит он в нем, цветами убран. И тут священник и челя́дь. А, впрочем, тут министры, глядь! Весь помыслом о вечном скован. Нет, так не может ведь покойный, О смыслах думать и веках. На нем лишь сути вещей страх. Иль нету чувств?

I Средь бездны тьмою окропленной На перепутье меры тла Зияло дно в запруде томной Как будто жидко из стекла. То небо и земля предвечная, То бесконечность и оплот. Секунда мраком скоротечная Застыла пахотой и ждет. Ничто крамольное взгрызается В само себя, желая быть, И тут же прахом отверзается В самом себе, и тени нить Прошла меж небом и землею, Которые есть суть «нигде». Ничто грызет себя потугою, И бесконечность в череде Необоримых сил экстрактора: Ступенями кладется шаг Безудержного эскалатора, Что поглощает этот мрак, И тут же распирает данное. У «дна» затмение «случайное», Потуга дала результат. И вот, разрыв на бездне, скат В бессрочное затишье света. Раскол являет часть секрета: Из бездны лопнувшей саднит, Струя частиц — подобий мрака. Но суть их вечностью глубока. Та вечность над той бездной спит. II Итак, у Бога все пристойно; Над силой тварной

6. Когда же они были там, наступило время родить Ей; 7. и родила Сына Своего Первенца, и спеленала Его, и положила Его в ясли, потому что не было им места в гостинице. (Свт. Евангелие от Луки 2:6,7) Уютный дом в расцветках сада: Здесь тенью пахнет как листом. На доме том мечта-тирада В губах застывшая, кругом Великолепие истомы редкой, На груше зрелостью полнится Плод сладкий, издали рукой Воображаем полусонно искрится Очаг тоски сердечной к солнцу. И шаг ветвей меж — есть покой. Всегда тут был.

Над лесом тишина крадется. Журчистой глядью веет сон Река-молчальница, и рвется Простором ветра унисон. Поскладны крылья, глаз лупится, Желая углядеть и взять... На глади рябной плеск лучится, Который чувством обуять Потребно здесь, сейчас, немедля, Шагая весом всем к добру. И лапой поднятой гребя Волны кусочек, серебру Поточной зыби отдавая Внимание свое чрезмерно. Вдали рыбешка свет плеская, Сюда направится, наверно. Но не везет. Голодно утро. В зобу растреснуто мотив. Наполнить надобно нутро. Кто сыт, тот своевольно жив! Печаль ее катаясь плеском Уходит к лесу вдоль реки. И небо манит зовом веским От туч, что тужатся: редки. Подняла лапу, ступить хочет, Чтобы уже отсель уйти. На новый водоем? Хлопочет Натужно крыльями, взойти На шаг-другой чтоб выше глада, Свербит пустынное нутро... И так застыла. Что ей надо? Забыла будто.

Идет башмаками поступь. Наутро сверкает луна. Холодная морозью прорубь. Потом намокла спина. Бежит человек — всем усильем По грязи шагами меся. Но как же тут грязь духом зимним? Поэт обернулся, спрося... А муза застыла, твердея Пунцовым всем мощно лицом. Похлоп по плечу: «есть идея». И стих завернулся концом. Змея будто ползала знаком, Рукою что в лист выводил: Вставлял, нажимал, духом плакал, И смыслом рифмованным жил. Но все завершилось. Зимою. Ведь нет грязи в те холода! И сам оборившись собою, Отринул стихи навсегда. Напрасно. Напишем же снова. «По грязи шагами меся». Зима эта слякотна, к слову. А тут уж весна ликом вся. Идет башмаками поступь. Наутро сверкает луна. Холодная морозью прорубь. По́том намокла спина. Бежит человек — всем усильем По грязи шагами меся. И мысли разбуженным ульем. И вот вам поэзия вся.

Суровый ...лабрадор, копун, Листает по страницам буквы. И грузно топчется, игрун, И брызжет слогом: «Ыв-Ыв-Вы». Склоняясь, теребя шлепками, Зевая пастью иногда, И хвост шевелится рывками, И с языка свята вода. Мечтая, видимо костями, На мыслях мяса есть куски. И книжку в лапах мнет горстями, Стащил с хозяйской пол-пол-ки... Язык налипнет на страницу, Слащаво в пасть опять уйдет. В листах он видит всю границу: Уж грызануть, поди, черед. Кусает нежно, взяв тисками, Поставив будто бы торчком. Но книжка прыткая, руками Ее ведь надо брать, крючком Внимательного взора видеть, В упор неся шутя к лицу. Читая корешок, журить Тут пса, что рад концу, Тому рад, что забрали бяку, Что навязалась невзначай Игрой собачьей, спозаранку... И так вот целый день: ай-яй! Измучился бедняга, гавкнет На вещь бумажную сию В руках хозяйских.