В шелковой суете сгущалась тьма, И мотыльки теснились густо к лампе, Навесом сумерек вздох затаен, Душа за чувством лезет в закрома, И мысли вновь замешкались в толпе Своей, а взор чудесно упоен, И тишина миров снедает дух. И даже вознамерился подумать вслух, Но только хрип-смешок в губах, Да страсть унятая всевольно Стать небесами. Звезды явны. Соль их Сияя вышне — манит безнадежно. Из сердца крик — подкожно, И остается там, до дрожи. Встаешь, седалище отринув, вольно. Порыв слепой мгновеньем уничтожив... Но вечностью пронзенный. Больно.

Самородное слово. Самобытное дело. Непростительно веский. И пожить лишь успело Чувство яркости дивной, В коей совесть и страх. Сдавлены челюсти: выкусив прах. Слов всех заветных, что были для дара... Так жизнь итожит духовная кара. Шаг как навес над пучиной и жуть. Только опять собираешься в путь Снов ли, реальностей... кто там поможет Суть всю понять, взором честь подытожит. Время на мелочи.

Крепления сути, размеры избытка, Сопения памяти, снова попытка, Изъяны на репликах, вещи достатка, Тревожные планы, и мыслей чесотка, Разменена мелочь, купюры аж пачками Суешь по карманам, себя не теряя... Предчувствие знаками, прям в лицо знаками: И смотришь в упор лиц не узнавая. Жизнь прожита молнией. Скусано яблоко Будто раздора, но было то вечное... Так все и понял: да в небесах облако. Катит грома свои, сутью беспечное. Шлепнет о землю приветы от ангелов. Сны вяжут ясными, терпкими охами. И пробуждаешься, встав снова, жив. Сутью играя на веру с богами. Что же те боги, кто они, что они? Между галактик бессмыслица черная. Только в очах отраженно — тони; Зеркало мира как яма бездонная. Падаешь тесно и до бесконечности. Снова ли сон? Жизнь прожита?

Из темноты, из скверной стужи, Набычившись навесом осени, Ползет печаль, берет до кожи, И города смутны огни: Он плавит их в очах ликуя Бессвязной, стелящейся тьмой. В прожилках света. Вверх целуя Несется шорох улиц. Стой. На миг. На память. Для предчувствия. Понять что сделано не так. Но что не так? Души отсутствие. И рези дум — как натощак. Любовь, как раненая птица С асфальта норовит в полет. Но чем же ранена? Шутница Осень очи трет... И тьма кругом. В прожилках светлых. Смешно. И грустно. И свежо. И крыльев трепет сонный вялых. И образ тает. Ты чужой — Себе же прежде. Ей? Однако... Наверно, так же. Вязок шаг. Подошвой на крыло. Не плакать. Той птице даже сам ты враг. Той птице даже сам ты враг.

Нескромный взор, сухая лесть, Ведь на сухом глазу измена, И снова чувства злая весть, В очах сумбурно перемена. Сумнящийся посыл рукой, Что сжала суетно запястье. И речь застуженной рекой, Что вроде бы пророчит счастье. Но веры нет грозе в глазах. Слова поддержки только ранят. Будя за будущее страх. Шальные мысли дух дурманят. Копания в душе как груз, Который хочется отбросить. Но колошматится вопрос В сердечной немоте, и жить... Довольно лишь минутой той, В которой правда как победа. На языке рассудка зной, И выпить бы, но хватит бреда. Рука отнялась от руки. Судьба Играла сном и тут же явью. И слов простецки ворожба Уж не спасала.

Круженье слов — снежинок вальс, И хоть местами есть просветы, Но плотным саваном на нас Спускаются от слез приветы. Застыли где-то в облаках. А мы спускаемся на землю. Прошла любовь? И жизни страх Бормочет пьяно: ох, не внемлю. Как будто бы века стоят Тяжелым хороводом мыслей — Из сих двоих; и взоры чтят, Но нет любви. Разлука вей... Еще нам понасыпь снежинок, Холмами наледи запри, Закрой от мира, и венок Надгробный миром покропи. Но как же? Ведь стенало сердце. Нещадно вглубь тоска кусалась, Когда не вместе, на лице Печать неволия ваялась. Вольны лишь вместе.

Кладется слова звук на легкость духа. Кипит затмением горячим кровь стиха. И тут же вырвана из сердца нервом плеть: Прощать учиться, и страдать из вздоха. И мощно веры пламенной в судьбе хотеть. Свершаться одночасьем, но степенно, Пожертвовав для времени суть боли; И плакать меж объятий строк столь откровенно, Чтобы не ведать и не ждать внезапной роли. Есть на лице причуда, как суть улыбки. Все завершается мгновением бесславным. И снова лист, и вновь строка попытки. И для чего же тщишься музе быть желанным? Поэт и человек, предвестник, странник мига, В котором обретаются пути бессмертия. И что же стих? Рассудка честная интрига. Иль только странное души наветрие...

На безоблачном небе врата: В ясный взор открывается светом Молний — причуда крота: Видеть мир в лопухах, раздетым. Что он видел вообще, и всерьез? Кроме пахоты землеройной. И покажет событие: нос. Вылупляясь из тьмы упокойной. Чует гром, но не видит туман Сквозь — индевелые облака. Или чисто там.

/На ВлАсть браконьеров от поэзии/ В трамвае сдох кошак. Залез между ногами Под сиденье, мрак. И околел, оплыв усами. Лежит и разлагается. Смердит, не трепыхается, Размеренно себе качается Под стук колес. А ветер с парков листву нанес. Осенний полдень. Светел день. Хоть пасмурно, но невсерьез. На лицах граждан смысла тень. А граждане заходят, едут. До остановки своей, ждут. Трамвай подходит, скромно Локтями не толкаясь встали. И двери разломились, сжали Всю прыть движения в углах. Пошел народ, стоит в ногах. И громыхает в лязге томном. Ползет на скорости в тоннель. И на свету, в зигзаге ровном, Что рельсовый есть путь, отсель И далее — куда проложено. И дух кошачий аж подкожно. Но едут, ноздри прикрывая. Платочком кто, а кто ладонью. Кто пальцем; носом кто играя: Возможно не проникся вонью. Кота трясет. Вернее, трупик. И то понятно: полный ход! Ту-тук, стук-тук. Лег на животик. Ту-тук, стук-тук. Наоборот.

Внимание! Данное стихотворение было написано специально для сенатора сайта «Творчество Для Всех», представившегося как Владимир Абросимов, с ником ВлАбр.

В поле рожью колосится Чувство времени хмельного. Летний зной как будто снится В часе бремени родного: Над комбайном пыль ветрами, Всей землей страда подъята. Солнце блещет небесами: Из сегодня светит в завтра. Вера трудной силой свята, Вдаль чуть глянешь: трактора Мнут дорогу коли сами, Значит встали.

В ответ на: http://www.my-works.org/text_157620.html «У поэта все навынос, напоказ». Мнение такое впереди пера. Но довольно смысла ли сейчас, Чтоб от «завтра» двинуть во «вчера»? У поэта все внутри, как раз. Стержень сути вне судьбы: наказ Сердцу не елозить в чувстве суеты. И в природе слова хватит простоты, Чтобы выделять в листе строку; Сразу видно: для стиха размах. И дыханье света мельком по виску. И живет поэма, в сердце, да в мирах. Что же за миры? Знать не дано. Но восстанет в юрком белом кимоно Шлепальщик по полу катами ведя: Слог сиюминутный, и «кияй» галдя. Вот такие строгости — сбор рук У груди натуженной, сброс вниз, Кулаками четко да в отскок, Резкий толк в ударе: веет бриз.

Сомнительная сущность слога Тревожно встала средь листа. В поэзии одна дорога: Надежно искренна, чиста, Проста затмением прелюдий, В которых есть игра прозрений, И толпы самобытных мнений, И суть изъяна — что глиста; Тот слог: пищеваренье духа. И снова глас с небес до слуха, И вновь затмения короста. Но пробиваешь рифмой путь, Созвучие верша как саван Главе восставшей над гробо́м. Во мраке чувства спазма жуть: Сел стих в покойницкой: свершен. Накрыт бессмысленно, и лбом Идет чтоб встать чуть-чуть в наклон... Глаза распахнуты сквозь сердце: Руками се творенье ждет По воздуху касанье дверцы, В которую ступив войдет... Сомнительная сущность слога Тревожно встала средь листа. Тот лист — в предчувствие дорога. Там мир. И время. И мечта, Что возведет усилье в храмы; Войдет судьбою и строкой... И вот уж стих реченьем драмы, В объятиях сплошной пижамы, Кладется в ложе на покой. Не гроб ли? Нет, как будто.

Гремучий змей, ужалив воздух, Внял языком различье ветра. Потрогал только. Чувством вспух, И тесен стал для крыши мира. Сокровище его путей велико, Вползать в себя, хвостом играя, Шурша всем брюхом совсем безлико, Как будто в землю вес втирая. Пространства ветхи смыслом неба, Чужое бремя нюх не давит. И на конце расщепье — дыба В его движеньи кровь лукавит. Возьмет в нутро, и снова гложет, Стреляя языком как смыслом Во персть земную, до пьяной дрожи, И вес пространств молчит кругом. Свет давит и тревожит зноем, Чешуйкой каждой зреет сон На кончике что жала, воем Неслышимым испит закон... Прозрения. Терпения скала, Как будто сам и спит, восстав. И будто жизнь сама его ждала. И будет сыт.