Город успокоенный и вымытый. Дождь звенел, как мелочь у менял. Звоном растревожен я, но вынуто будто что живое из меня. Губы затекли новокаиново, их кусаю в кровь, не чуя боль. Видимо, до крайности наивными были мы полвечности с тобой. На лету соприкоснувшись крыльями, приняли за искры ты и я блики, преломляемые пылью, на глянце кожи книги бытия. Мы прочесть тогда не удосужились строки, занесённые в скрижаль, где не соотносят нас как суженых - как мороз не вяжется к стрижам. Небо снова с мокрыми ресницами - бенефис сегодня у дождя. Не могло в то время и присниться нам - мимолётность тяги переждать. *** Нам обиды шлют десятки пеленгов. Бьют слова колючие под дых... *** Слушай, доживём до понедельника?.. ...и, быть может, даже до среды...

Нанизывает дни как бусы календарь, и бусами наотмашь по лицу. За семьдесят ночей забудешь, не ударь, что нитка тёплых дней, увы, к концу... И снова предстоит осенний марафон. И снова листопад на чётках дней. Ах, эта осень. Мне - она не комильфо. Пусть тонет грусть в антоновском вине. На перепутье снов о красках алтаря, где зелень бронзы станет золотой, стою. И не хочу в сентябрь. Ведь я - варяг для осени. Родня - весне зато. Мне ближе соловьи и очумелый май, черёмухою бивший по ноздрям. Но осень, не спросив, идёт ко мне сама, нанизывая новых бусин ряд...

Воздух стал особенно прозрачен. Желтизною тополь запестрел. А какой-то припоздавший дачник жжёт былинки летние в костре. Снова удивление на лицах: возраст лета до сединок зрел на периферии и в столицах, в полночь и на утренней заре! Подступает к горлу тошнотою желчь необратимых перемен. И неясно - то ли плакать, то ли колотушкой сторожа греметь, чтоб не проскочил багдадским вором, иль змеёю дымной не проник пилигрим-сезон, несущий ворох шелестящих выпавших страниц из главы трёхтомного романа, где росинки утра серебрят... *** - Ой! У лета лошадь захромала! - Добредёт до финиша помалу... - Но падёт к началу сентября...

Ещё не скоро вихрям снежным судьбу вершить. Но подсознанье межит вежды у фибр души... Пока что листья изумрудны, не хладен дождь. И отвыкать довольно трудно от старых кож... Лениво тащится подвода страстей былых. Худющий численник бьёт году с плеча под дых... Остолбенелою шеренгой печали в ряд. И золотые листья-деньги шуршат зазря... Промокшим щебетом стенают хоры пичуг. Допелась гвардия честная - осталось чуть... Эх, пережить бы осенённость и зимнесть сил! Сентябрь. Ужасно трудно в нём мне. Я - не про-сил...

Сегодня нищим подаём не огурцы, сегодня круглое едим, и не опасна такая трапеза (писали мудрецы) для душ погибших - время яблочного Спаса. Шарлотка, мёд, и спелый сладкий виноград не принесут в желудки тягостей и жженья - в холодном облаке - Фаворская гора. Поскольку Спас - сиречь - Его Преображенье. Не сотворим в умах пророка и царя, вкушая яблоки и взор в иконы вперив. Сошёл Отец с небес, пророкам говоря: Он есть мой Сын. Погибнет. Вы - твердейте в вере. Стоял без слов Он, дивным светом обуян, и сорок дней пути осталось только между - Петровым словом:"... друг? Нет, друг ему - не я!..." и этим мигом в ослепляющих одеждах. Но дело всё ведь не в ответе на вопрос о круглоплодных, мол, до Спаса их едим ли? Не в том здесь суть, что поп (румян, длинноволос) до сентября на вас наложит епитимью. Съедая плод неосвящённый, средь сует сравни грехи - хруст яблок, или, как Иуда, за горсть монет в саду блаженного уесть? ***** Сегодня Спас. Для добрых дел созрели люди.

Как говорится: рад бы в рай! Грехи не пустят. И грозный сторож вам у врат расскажет с грустью: - что не постились вы, когда все кашу ели; - что пили мерзостный "Агдам" на той неделе, зовут которую страстной (увы, не страстной); - что вы вели себя весной не так, как паства - сверлили взглядом озорным, слюну теряя, округл... кхм...

Ностальгический дым подступающей осени клубы горькие вылил. Август ветреный вечером вплёл в свои косы нимб - из звездящейся пыли. ***** Припев: Черноокая тишь оглушает цикадами... Воздух тёплый и вязкий. Я билет приобрёл - посмотреть звездопадовы половецкие пляски... ***** Небо Землю солить собирается на зиму - пылью космоса крупной. Не ленись, исполненья желаний заказывай - звёздам это доступно! *** Пр. *** Вечер, поездом скорым, стремительно- выстрельно - сразу в ночь переносит. Из шуршащей листвы дымный мост будет выстроен зодчим-августом в осень. *** Пр. *** А пока ещё лето. И слышатся выкрики птиц - из ночи, из темени. Но для платья осеннего режутся выкройки - всё сошьётся ко времени. *** Пр. ***

Нанизывает дни как бусы календарь, и бусами наотмашь по лицу. За семьдесят ночей забудешь, не ударь, что нитка тёплых дней, увы, к концу... И снова предстоит осенний марафон. И снова листопад на чётках дней. Ах, эта осень. Мне - она не комильфо. Пусть тонет грусть в антоновском вине. На перепутье снов о красках алтаря, где зелень бронзы станет золотой, стою. И не хочу в сентябрь. Ведь я - варяг для осени. Родня - весне зато. Мне ближе соловьи и очумелый май, черёмухою бивший по ноздрям. Но осень, не спросив, идёт ко мне сама, нанизывая новых бусин ряд...

Начало века - многолико, не разобрать породы псовой: то - волкодав в оскале диком, хоругви рвущий на Дворцовой. То - пёс, бегущий краем моря, похожий на морского волка, кому укажут место вскоре, намылив в Порт-Артуре холку. Он - грациозная левретка с веслом златым. Таит обиды - гоняет иволг. Гладит ветку. И воет, как на панихиде. Катясь в столыпинском вагоне, век-пёс (весьма похож на дога), Европу цифрами догонит, но разуверит Графа в Боге... Потом легавым псом заляжет в болотно-мокрые окопы. Барбосом став, в картавом раже - Россию в кровушке утопит. Сменив окрас, нажравшись змейства, восстав ротвейлером-придурком, оскалясь, чавкает семейством царёвым в Екатеринбурге. Проснувшись моськой губчековой, схоронит Блока.

Нет, не зрители мы в ожиданье спектакля, мы не просим погоды у волн и воды. Как актёры, мне кажется, мы не иссякли - мы фехтуем на сцене под знаком беды. У висков в напряженье пульсируют жилки, изготовясь прорваться к началу начал... Продаём мы фамильные ложки и вилки - на билет чтоб хватило. На мокрый причал прибегаем последними в пене и мыле, успевая вскочить на откинутый трап... Мы играем фантомов из сладостной были, нам, по-моему, нравится наша игра... Мы клянёмся единожды, дважды и трижды - заметать за собою свои же следы. *** Мы ещё не иссякли. Нам надобно выждать, чтоб рассеялся терпкий навязчивый дым...

Меж лопаток - ну такой зуд! Можно вынести. Трудней - скрыть. Страшно даже, но свербит - жуть! Подозренье: это рост крыл... Уж-то выпало летать, а? Думу думаю, аж мозг вспух. Глянул в зеркало, а там... Там - из спины лебяжий прёт пух. Измусолил Бытия в хлам, все лопатки расчесал вдрызг. Даже пробовал сходить в храм, но священник мне сказал: брысь! На спине твоей пророс мох, не сошёл он, хоть ты тёр-тёр! Кто тебя ко мне заслать мог? И чесночно мне шепнул: чёрт! Я на своды посмотрел, там - все крылаты. Поп? Да хрен с ним! Жму домой, как на войну танк. *** Глянул в зерк.... ...а над башкой - нимб...

Пронзало утро сквозь пространство в "ми", заставив блекнуть звёздную фасоль. Восток-маляр окрасился в кармин, седой туман разучивает роль. Вот птичий крик на сип перескочил - сорвал свой голос утренний солист. Полями бродят жирные грачи - в их перьях все цвета пересеклись. Край солнца вылил в утро "до-мажор". Напившись ночи, выпала роса. Раскинул руки ветер-дирижёр и разложил свой шум на голоса. Болотный дым - как едкий септ-аккорд- разбить готов строй звуков в диссонанс. Но жив оркестр, всему наперекор - плетёт венок из утренних сонат!

Прикуривая Винстон супер-лайт, считаю: жизнь затянется надолго. Затяжка. Мысль: вот - жизнь. И умерла? А это что? Да челюсти на полке! Ну нет, такого я не допущу! И день за днём слабеют сигареты. Табак в них, правда - если, скажем, щук зубов лишить надолго и конкретно! Приходится терпеть и водку пить до той поры, пока не скажет врач мне: печёнка Ваша - не для терапий. И выдаст свой вердикт, насупясь мрачно: поскольку места нет уже в груди, растёт ведь печень (гляньте-ка - большая!) - мы ей местечко-то освободим - и лёгкого, что справа, Вас лишаем! Ох, ёлки, блин! Прогноз-то - жутковат! Но есть противовес питью и дыму: большущая двуспальная кровать! Вот где всегда мы будем молодыми!!!

Глянцевый столетник - словно знак в окне... На столе тетрадный, в клеточку, листок... Строки - как дороги в Рим - всё время к НЕЙ... Теплится надежды крохотный росток... Образы смакует (в этом он - гурман), постоянно прячась в строчках-завитках. Сизовато-синий стелется туман, будто кухни гавань скрылась в облаках. Растерявши смысла горькое драже, он перо макает в синь ночных чернил. За барханом грусти, между миражей - огонёк, как отблеск просьбы: "Жизнь верни?" Нам уйти бы лучше от стремнин таких, где пороги остро режут душ тела... Помнишь, как тянули плечи рюкзаки, было всё равно нам: сушь, метель мела ль! Шли, не разжимая рук, в глазах огни... *** Кофе стынет. Больно. Грусть. Вины стена. Отгони обиду, просто - отшвырни! Ты ведь помнишь? Вместе чудно было нам!

А мы нашли друг друга. И мотив, что был банальным - полнится загадкой. По углям очень хочется пройти, пусть даже путь окажется столь кратким - не больше мига гаснущей звезды - в рассвете дня - неистовом и ярком. Адреналин правления бразды сегодня взял. И слышно в старом парке поверх привычных птичьих голосов - (как будто бег спешащих метрономов) два наших сердца, бьющих в унисон. *** Проснулись даже в подземелье гномы!

Не пишу я о войне. И не спрашивай. Что хорошего-то в ней? - Морда страшная - в язвах. Копоть. Страшный зуд - вошки с блохами - тело пробуют на зуб. И просохнут ли сапоги - четвёртый день глины месиво. Лихорадка от дождей - осень, бес её... Хруст песка в попытке грызть хлеб с горчиною. Перемешан дух махры с мертвечиною. В струпьях правое плечо. Водка кончилась. Не заманишь калачом, даже пончиком, о войне писать чтоб, верь. Крайне мерзостный белый тоненький конверт: "...муж Ваш без вести..." Вой, сползанье по стене по некрашеной... Не пишу я о войне. Очень страшно мне...

Я сегодня невольник. И в окошко глазею. Там подарок балтийский - обложные дожди. Для кого-то, быть может - это море - Остзее... От восточных нордвестов солнца жди, не дождись... Занавешены окна кисеёй рвано-мглистой. Неотжатое небо придавило ветлу. Померещилась бронза на нефритовых листьях, аппликатно прижатых мокрым ветром к стеклу... Сине-серые губы кругового ненастья беспрестанно насильно норовят целовать - с перебоями пульса - мокрых улиц запястья. Не роман - однозначно. И глава - не глава - однотонный сюжетец на земле-промокашке расписала природы водянистая кисть. Где, июнь, календарь твой? Октябрёвы замашки у тебя появились. Ты подумай, окстись - острорёберно режет раннелетняя осень! Преломи эту тяжесть - брызни солнцем окрест! *** Я сегодня невольник. И не нравится вовсе мне сюрприз прибалтийский, что принёс нам нордвест...

По-над речкою - стрекозы. Воздух утром свеж и юн. Лето в девках - главный козырь, что припас в горсти июнь. Солнце спицей золотою сверлит неба лазурит. Плачет чайка над водою, захмелев вином зари. На опушке - бисер рыжий - сонм лисичек-близнецов. Вот кукушка годы крыжит - кто-то вытянет лицо. Ищут слётка под ольхою два родителя-дрозда. Неслух сын. Ой, нелегко им! Я б медали им раздал! Будто горстку белых рисин в холм просыпал кто, зевнув: по крупинке - беглой рысью - муравьи их - шасть вовнутрь. Начинает паутина прилепляться на носы. Вырос в ерике пуд тины. Лещ плеснулся - сном он сыт. Заневестились ромашки. Одуванчик полысел. Спрятал кисти в цвет фисташки лист рябин - гофре-плиссе. Загляденье! Красотища! Ксилофонный стук тростин. *** Сну - облом. Начальник ищет! Побегу! Июнь, прости!

Ох, как хреново мне с утра! Не помогает Алказельтцер. Томит пожарище нутра и шевелит изжога тельцем. Наверно я сошёл с ума! В порыве жадном, просто хамском - я под огромного сома лакировал абсент шампанским! Того не видывал Сократ, не мог представить сам Овидий - поллитра водки под салат. Штоф коньяка под груду мидий. Нам трудно что-нибудь начать. Начнёшь - польётся и покатит. Вливал я джин в себя с плеча, заевши парой каракатиц. Алкал вино грузинских лоз. Тягуч ликёр в питье за здравье. Сосед в подарок преподнёс букет.

Коль случается порой грусть - я гоню её в поля строк. Не держу в себе такой груз, а иначе - приговор строг! Скажет кто-то:"А ведь он груб! Изливает из себя желчь!" Хрен им, а не молодой труп! И не стану синим, как "гжель"! Если чую: терпежу нет - то стило точу, и с ним - в бой! Ясно даже и ежу: мне б - в клетку ль лист, в линейку - лю-бой! Грифель страстью накалю - вмиг! Что твой Гоголь - стану жечь! Жуть! Разгонюсь, как с полосы МиГ, или будто - сапоги жмут! Разольюсь, как сотня рек - в март. Забурлю большим котлом щей. Или, скажем, я - топор, взмах - и летит капуста строф с шей! Не держу: печаль, тоску, зло - иль съедят они, как сталь - ржа! Я хватаю карандаш-лом и в бумажный лёд стихом - ЖАХ!!!