Живопись маслом… Рецепт до смешного прост: масло льняное с растёртым сухим пигментом разных цветов, колонковые кисти, холст, проблеск таланта, что Вечностью сдан в аренду. Собран художник - струна, обнажённый нерв… Ангел - изгнанник, объявленный вне закона… магией кисти из тленных натурщиц-стерв красками лепит нетленную суть мадонны. Холст оживает и сквозь лессировок дым мир, что при помощи красок и кисти создан вечной загадкой терзает людей умы, тайной скрепив обескровленность губ Джоконды. Но если талант, как корабль, налетел на мель и не сняты с откровения льна печати, силу сломает гибкостью акварель, душу раскрыв без запросов простой тетради. В клетку, в косую линию – всё равно… Впрочем, есть место тому, что в тебе от Бога: если друг друга стерпеть и понять дано, вряд ли она будет робкою недотрогой. Масло, сангина, темпера, гуашь, пастель, уголь, графит – лишь терпением да любовью. Но, к дьяволу посланы Палех и Мстёра, Гжель: в модной стилистике пишут полотна кровью. Мрачный с

Так случилось под утро, что сон, как лоскут, истончал, был готов от сознания в сумрак рассветный отчалить. И случилось же так, что во сне я Христа повстречал, заглянувшего в мир утолить и развеять печали. Словно сказочный лапотный дурень, изысканно глуп, я в затылке чесал «Вот те на! Приключилась же штука!» Сам мессия без всяких знамений и ангельских труб, словно равный протягивал мне для приветствия руку. Чуть постарше иконного идола, лет сорока… вариант «до распятия» в мягких объятьях хитона… Подарил мне улыбку, а после, помявшись слегка, озадачил «А как исполняешь ты божьи законы?» Даже более чем! Словно исповедь, как на духу: не краду, не убил и чужого жены не желаю. Неужели, Христос, мне поведай, у вас наверху есть, чего обо мне в канцелярии божьей не знают? Да, соблазнов бессчётно: и деньги, и девки - огонь. Но вопрос – больше к чести относится, нежели к вере. Воспитали в традициях «Парень, чужого – не тронь». Не беру.

Купить бы в далёкое «завтра» купейный билет за горстку монет, обогретых ладонью в кармане, и в день, отстоящий от «ныне» на тысячу лет уехать… И слушать, как звякает ложка в стакане, когда стыки дней равномерно считает вагон, а ночи отмечены тлением ламп вполнакала… При свете фонарном ступить на пустынный перрон, минуя голодное чрево чужого вокзала, отметиться тенью на серой поверхности стен и - в осень, такую, как та, что за окнами плачет: бродить по дворам и по улицам города N, ладони в карманах от ветра холодного пряча. Для пешей прогулки условия не хороши, и впору задаться вопросом «С какой это стати?» Чужак я… мне важно не встретить в пути ни души и больших, чем плач непогоды, не сыщешь гарантий.

Я сегодня потратил впустую почти целый день, даже вспомнить о том неудобно, но должен признаться: угорая от смеха смотрел голливудскую хрень – я и рад бы иначе назвать, да не можется, братцы! Уникальные съёмки, герой – не дурак, не паяц, с интеллектом Творца и слоновьею мышечной массой, но преследует мысль, что в тебя загружают эрзац, ерунду, откровенную чушь высочайшего класса. Вот, изволь, сумасшедшие гонки на стильных авто: спецэффекты – дымы, столкновения, пламя да взрывы. Хэппи энд, как всегда, но – не то, извините, пальто: плюнув под ноги, главный герой ухмыляется криво. Мол, привычное дело, разбить пару – тройку машин, исполняя на «тачке» прокачанной сальто-мортале. «Это плёвое дело для нас, настоящих мужчин». Но на тортике вишня – шаблонная фраза в финале. Столько пафоса, пренебрежения, мимика – класс! Хоть парсуну пиши и молись, как монах на икону. И приподнята бровь, и прищурен презрительно глаз, взор орлиный, и поступь гепарда, и стать Аполлона. Прозвучит, расколов небеса,

Одиночества приступы – признак осенней хандры. Каждый вечер постылой тоски – оглушительный выстрел. А потом – пустота… темнота укрывает дворы, коченеющий день хороня в опадающих листьях. Потянулись в квартиры бездомные псы – сквозняки, по натоптанным тропам в такие родные широты. И октябрь, как художник, уверенным взмахом руки добавляет в «зелёнку» пейзажа охряные ноты. Принимаю безропотно сдержанный нрав октября - календарь отклоняет попытки возможного торга. Пусть другие с есенинской грустью о нём говорят – выбираю сухую строку без щенячьих восторгов. Одиночества приступы грусти свинцовой полны. Парадокс: под влиянием осени радужной гаммы выбивают уставшие пальцы из каждой струны однотонно – протяжные мантры тибетского ламы. И стихи – как последние главы из «Бардо Тодол», помогают душе прорываться сквозь тела плотину… наблюдать, как отчаянно рвёт сарафана подол уходящее лето из липкой петли паутины. Ждать недолго осталось… изменится радужный мир, по ошибке надев скомороший

Так охота порою, одёрнув, поэта спросить, как профессор болвана-студента, насупившись строго : кто позволил тебе, баснописец, в стихах голосить как базарная баба, но только от имени Бога? Оправдания слышать хотелось бы, мол, «виноват, Сатана искушал – я не выдержал, честное слово!» Разве ведаешь ты, о чём думал советский солдат, оглушённый разрывами бомб и снарядов под Псковом? Не о Родине, долге… Хлестала тяжёлая плеть из короткого слова, сплетённого в длинную фразу: «Уцелеть…уцелеть… уцелеть… уцелеть… уцелеть!» заражая инфекцией страха истерзанный разум. Он, возможно, размазывал слёзы… выплёвывал грязь… закрываясь руками, поддавшись животному страху… он зубами скрипел и сливался с землёй, матерясь, но за ворот не рвал гимнастёрку, как пьяный рубаху.

Продолжается жизнь, даже если тебя в ней нет и покой не нарушишь ни звуком шагов, ни вздохом: неуёмное Время раздарит тебя по крохам и засыплет осенней листвой неприметный след . Потускневшие фото и выцветшая строка, пожелтевшие письма и мелкая сеть морщин… Всё на круги своя возвратится и ты не взыщи – пирамиды – и те заставляют дряхлеть века. Продолжается жизнь всё равно, даже пусть забыт: станет каплей в течении Леты любой однажды. Но отрадно, что ты, как ручей, избавлял от жажды тех, кем был по глотку и по капле до дна испит. Развернёшься к дверям, не прощаясь – и выйдешь прочь, возвращаясь к веригам строчек и в мыслей гетто. Здесь тебя не встречали любовью, теплом и светом и ночлега лишали, когда заставала ночь. Продолжается жизнь, даже если напротив – смерть: тет-а-тет... визави...

Создавая сложности как штиблеты рваные носят люди должности: избранные… званые… Меряются силами, детородным органом местного разлива Ротшильды да Морганы. Но, верите-не верите, все мы приглашённые: знатные философы и умалишённые, жертвы невиновные, палачи безликие, расы чистокровные и народы дикие. В рабство ли мы проданы, отпрыски ль свободы – все, как карты, розданы из одной колоды. Балаган устроили, выражаясь выспренно: вы б с Христом поспорили, каково быть избранным. Между прочим, званые суд над ним творили, награждая ранами, гвозди в кисти били. С совестью – не "парились" мыслящие твари: на Христе пиарились Господа пиаря. В правоту-то, главное, веровали искренне: постепенно званые превращались в избранных. А теперь склоняются головой к Всевышнему, да молитвой маются, мол, натворили лишнего. Только человечество, погляжу, не кается: всяк в своём Отечестве пророком стать пытается. Бродят многочисленные до предела странные однозначно избранные, несомненно званые. И вещают дикт

Я когда-нибудь ангелом стану, возможно, как знать… В n-ный день, в n-ный час и с такой же пометкой минуту, суету на земле заменив на небес благодать с неизменным набором положенных мне атрибутов. Ходят слухи, что в войске небесном большой недобор, оскудела на рекрутов праведных нива земная: фимиаму, скорее всего, предпочтут «Беломор», да и праведность, в общем-то, тоже изрядно хромает. Я не строю иллюзий по поводу храма небес, где мне выдадут пламенный меч и тунику со склада, чтоб в испуге ходил под себя самый яростный бес и дрожала, как лист на ветру, канцелярия ада, проводящая строгий учёт убиенных чертей, павших пеплом от гнева клинка в справедливой деснице. Здесь совсем по-иному, ребята, намного скромней: мне журавль в небесах ни к чему, мне б в ладонях синица… Я на лиру согласен, клинком пусть владеет иной, кто за время земное в войну не успел наиграться. Я согласен на малое - крыльев перо за спиной и свободы желанной хотя бы подобие, братцы! Для мечтаний таких уважител

О нас не пишут романтических поэм, анфас и профиль наши не рисуют на иконах. Нам по бедру бьёт старый табельный ПМ и в цвет ночного неба форма и погоны. На ухо правое заломленный берет, «браслетов» кольца и ремень с потёртой кобурою… И, непременно, старый друг – бронежилет: мы не бессмертны, как киношные герои. Не столь удачливы, фотогеничны и умны, в нас безмятежно спят задатки Пинкертона. И зачастую мы не чувствуем вины, идя без лоций, не в фарватере закона. Но лично мне плевать на мнение иных, сродни тельняшке рвущих на груди своей рубаху клянущих на чём свет стоит безродных псов цепных, тая во взгляде смесь презрения и страха. Теперь я – просто «бывший», но давно идёт молва, что на судьбе - клеймом «ментовские» погоны. Мне б возразить бы, да нельзя – увы, молва права: настолько въелись в душу "стайные" законы, что по сей день под ропот недовольных масс, вскипев почти звериной злостью не на шутку, я рвусь с цепи… из кожи без команды «Фас!» - вцепиться в горло каждому ублюдку

Сынишке моему три с половиной, душой, как белый лист бумаги, чист, но для хохлов из бывшей украины малыш мой – тот ещё сепаратист. Он посягает на её свободу – ему плевать на их двухцветный флаг. И, знать, он – враг «великого народа», безжалостный потенциальный враг. Спросил бы их «С ума сошли, ребята? Не стыдно врать?» Да только не поймут: мозги жовто - блакитного формата мертвы и, значит, сраму не имут. Но «залегла забота в сердце мглистом»: наводят тень, ей бога, на плетень. Давайте проживём с «сепаратистом» всего один его привычный день. Развеем в прах все домыслы и фейки, ведь Там пугают, что с младых ногтей заносят окровавленные стейки в меню растущих «сепаров» - детей. Пугаете? Да ладно, воля ваша!

Я поддался соблазну, как Гёте измышленный Фауст, и раскис, как ржаной плесневелый сухарь в молоке: протащил в мою жизнь контрабанду романтики август, потопив Рассудительность-флагман в эмоций реке. Я побрёл, словно конь в поводу, конокрадом влекомый, безразличной усталости спала с очей пелена: разъети его так… Ночь – прекрасна!

В адрес вора - плагиата изрядно сказано, биты не раз подражатели строк хлыстами: вы же творцы, поэты! Творить обязаны, но исключительно сами, смекаете? Сами! Слов сочетание, ритм, лексикон, обороты… Всё расфасовано долями порционными. Критики взвоют: «Вперёд, золотая рота! Рифмы даёшь неизбитые, революционные!» Головы песьи торочат к седлу, опричники… рыщут… найдут – казнят «А ведь это было! Помните, Пушкин сказал?» Не робей, станичники: бей по зубам судье, опосля – на мыло! Пушкин сказал… А Есенин в стихах заметил… Блок написал… На гора Маяковский выдал… Что вы, ей бога, плачетесь, словно дети, тычете в нос цитаты-платки, обиды? Дальше – пошло-поехало по инерции, за слово – слово: «Да ну те же! Да иди ты! Вы здесь, позвольте спросить вас, по чьей протекции?

Чту память о славе твоей, безымянный поэт, прихлопнутый жёсткой рукой бездуховного века, посланник небесных светил и далёких планет с призванием пластырем стать для души человека. Напичканный рифмами, словно динарами Крез, достойный любви, понимания и снисхождения… Но, так получилось – попутал злокозненный бес и ты просчитался с эпохой и местом рождения. Поэтов куют в соответствии с планом небес – один ненормальный на тысячу душ населения. Могли бы известными стать, если б только прогресс не ставил подножки последние три поколения. Вот, раньше была, при царе, золотая пора: блистал интеллектом поэт на балу или в клубе, а Муза страдала, очей не сомкнув, до утра. Сейчас же поэт круглосуточно общедоступен. «- Слыхали такого-то? Гений! Неужто ли нет?! Вчера, на балу у Волконских, сверкал, как монета! Когда доведётся теперь услыхать?» Ясен свет!

Вечер тяжёл, словно крест у Христа за спиной… Дождь барабанит по стёклам оконным отчаянно… Двадцать ноль-ноль.

Я – безродный пиит, а не важный "маститый" писатель, с исчислением титулов больше, чем прожитых лет. Ни наград, ни регалий, но так уж задумал Создатель, что любому мулле полагается «свой» минарет. В электронном формате, как проповедь или молитву, в быстротечные годы суммируя дней череду, как священник за души ведёт бесконечную битву, я за "паству" свою виртуальную битву веду. Мне с Христом не тягаться, да я и не мечу в пророки, Н2О из-под крана в «Кагор» превращать не берусь – чуть везучей других в ремесле обиванья порогов (за патентом на право писать) в канцелярии муз. В этом мире, как шут балаганный назойливо - пёстром, скрупулёзно ведущем учёт всех прожитых минут, у меня с тем, распятым-воскресшим, серьёзные контры: не хочу, дабы пряник отведать, пройти через кнут. Мне плевать на чужие вердикты, указы, печати… Сам себе добродетелей сборник и счётчик грехов… Но недавно мой пыл охладил «неизвестный читатель», прочитавший от корки до корки «писанье» стихов. Словно вялый микроб на пр

Ну, вот… опять обматерили… опять назвали дураком…. Прочли мораль и погрозили мне виртуальным кулаком за то, что время зря ухлопал, за то, что слово обронил и «просвещённую» Европу в грехах содомских обвинил. Мол, замолчать заставить надо строптивца и еретика. О, где ты… Где ты, Торквемады стальная властная рука! Мой оппонент, не вешай носа, трубя, как разъярённый слон: о чём тут речь?

Станет вымысел сказкой и станет историей быль, заверения, клятвы останутся просто словами… Человек обречён перемалывать прошлое в пыль на сознания мельнице памяти жерновами. Обречён перекраивать мир, одержимый мечтой… обращать к им придуманным идолам слово молитвы… смысл искать и, найдя, обесцениться в файлик пустой… проиграть, даже если формально и выиграть битву. Человек обречён отрекаться, сжигая мосты, укрывая гримасы души безучастия гримом, словно вехи столбов верстовых выставляя кресты с указанием дат безвозвратной утраты любимых. Даже если изменишь маршрут основного пути и свернёшь на тропу с перегруженной транспортом трассы, ты прибудешь туда же, мой друг – от судьбы не уйти – но дорогой похуже и транспортом низшего класса. Соглашайся покорно, выказывай бурный протест, подбирая для Бога изрядно перчёные фразы: суждено через жизнь пронести одиночества крест – пронесёшь, пусть он будет из платины и из алмазов. Не в диковинку нам, обречённым, себя хоронить, зарываясь в

Париж, Неаполь, Генуя, Берлин… Такие города! Европа, братцы! Отыщется достаточно причин туристом въехать да и жить остаться. Почти обетованная земля, оплот свободы, правдолюбца Мекка, где всяк бездомный – кормчий у руля, где всё и вся – во благо человека. Таких досужих басен каждый день, где ложь идёт за чистую монету, хватает… Тень наводит на плетень, как муэдзин с площадки минарета, прыщавый блогер, мега-человек, из строк пустых ваяя оригами. «Ведром черпайте молоко из рек с кисельными крутыми берегами». Париж – charmant, законодатель мод, всё - экстра-класс, по высшей категории. Европа!

Процесс вхожденья в утро очень прост: скользнув на дно беспамятства колодца в сознание моё проложит мост пенька из света, брошенная солнцем. Владения беспамятства тесны… схватив верёвку ультафиолета, ночным балластом сбрасывая сны сознание карабкается к свету по скользким брёвнам стен небытия… будильник обрывая зло и грубо, тащу поклажу собственного «я» в квадрат небес в ладонях чёрных сруба. Ещё один рывок… глубокий вдох… и ночь осталась только наваждением, сгорев в момент стыковки двух эпох – эпохи сна с эпохой пробуждения. Небесный скарабей уйдёт в поход, катя свой шар в угоду фараонам… Я, как они, всего лишь эпизод один из миллиардов миллионов. Процесс вхожденья в утро, как экспресс, на всех парах, что график не нарушить, из под колёс разбрызгивая стресс, на рельсах беспощадно давит души. Четверг… среды минувшей плагиат… зажгу конфорку, вяло чиркнув спичкой… Но сваренного кофе аромат вдыхать по воле утра - лишь привычка. Всё наспех, невпопад, «не по любви», на уровне рефлекса