*** Алиса в теплом вязаном свитере (темном, в черных брюках) сидела одна в коридоре. В половине седьмого вечера. Она смотрела за зеркало, где, на перекрестке красных и серых квадратов доски [вот проскакал крошечный всадник; остановившись в углу шахматного стола, он трижды протрубил в горн и с силой пришпорил коня; тот нервенно дернулся – и бедолаги полетели в пропасть] проявлялось лицо – светлое и улыбчивое. Этот юноша [он сидел на стене – прямо за спиной девушки, весело болтая ногами – но она была увлечена отражением] то лукаво заглядывал Алисе в глаза, вертел в руке гусиное перо и иногда его покусывал, а то, будто заметив или вспомнив что-то жизненно важное, немедленно окунался в работу: быть может, писал стихи. Когда занемели колени, Алиса встала со стула. Ей так хотелось нырнуть в лабиринт, что ноги теперь свело – и она не могла шелохнуться.

*** Начиная с февраля, когда семья перебралась в загородный дом, в комнате у Нины в стеклянной коробке жил маленький мальчик. Ростом он был не выше флакона любимых духов девушки или сахарницы в праздничном сервизе, так что мог вытянуться или подпрыгнуть, не задев запыленной крышки. Вечерами Нина убирала коробку в стол и запирала ящик на ключ, хотя мальчик засыпал еще на закате, укрывшись носовым платком, и даже не думал смотреть, как она, в одной сорочке, с босыми ногами, стоит у двери балкона, любуясь звездами. Утро мальчик встречал уже на подоконнике; поначалу ему было скучно: за расписным окном, серым и матовым, не видно ни дорог, ни леса. К марту узоры спали, и целыми днями, жадно и пристально, он вглядывался – за двойное стекло. Нина заботливо приносила ему цветы, ставила в синюю вазу, и в тени веселых ромашек было не душно и не знойно. Часто по столу проползала гусеница, оставляя шелковый след, или влетала румяная бабочка – и в прохладной комнате пахло летом и свежестью.