Яков Есепкин Художникам I За ересь рифм взошедшим на костры, Узревшим в зеркалах судьбы поминки, Вотще постигшим правила игры, Великодушно возлюбившим цинки; Пытавшимся в пустой размер облечь Веселье черни и пророков мрачность, Пусть будет эпитафией вам речь Поклонных дней, их темная прозрачность. Ан солнце закатилось на века В очах богоподобного Гомера, Хромает всяка новая строка И зрящих расхолаживает сера. Но пройден до тройной развязки путь, Повержены тираны поколений, Нельзя теперь и в сторону свернуть, Всю кровь не сдав для вечных песнопений. Вы точно знали, ею серебрит Чернильницы хорал, влекущий Вия, Надгробием святой огонь сокрыт И стоит жизни эта литургия. Напрасный совершаем подвиг, там, Где ночь снимает огненную стружку Со слов, нельзя спастись, к временщикам В последнюю не угодив ловушку. И все же Бог нас в пропастях земных Берег хотя бы судное мгновенье, Проигранная жизнь из бездн иных Пошла на роковое удвоенье. О терниях мечтали – у химер Сохранными останутся

Яков Есепкин На смерть Цины Ночи Аида Когда святые выси отражались На терниве кандального пути, Мы с патиною медленно сливались, Не чаяли стезей иной идти. Преложны ледяные эти свеи, Зерцало вседвоит великий путь, Удавки ль обвивают цепко шеи – Нельзя ко небоцарствию свернуть. Нельзя его и узреть богоданно, Елику поалмазно сочтены Альфийские светила и огранно Серебро, истемняющее сны. Последние осветлены притворы, В розариях горит уже зола, Светила наполняют мраком взоры, А бездна, яко солнце, возлегла. Висят над светом тяжко цеппелины С архангелами, в благостные дни Каленой желчью выжегли нам спины, Под рубища их врезаны огни. Смотри на сих желтовниц выступленья, Опомнится еще адская рать, Преступника на место преступленья Влечет и мертвых царичей карать Армады возалкают рогоносных Существ, натурой дивной из иных И вряд ли нам знакомых нетей, косных Звучаний исторгатели, земных Каких-нибудь знакомцев бесноватых В них тщетно узнавать, елику мы, Коль знаем таковых, зеленоватых

Яков Есепкин На смерть Цины Ночи Аида Во льдах сердец, в сих глыбах плитняков Не высечь и во имя искупленья Сокрытые склепеньями веков Святые искры вечного моленья. Гранил их серный дождь, летейский вал Онизывал свечением узорным, О тех воспоминать, кто забывал, Чтоб все могли пред огнищем тлетворным. Бездушные теперь гробовщики, Глазетом ли украсить наши гробы, Хоть розовые паки лепестки Идут ко винам августовской пробы. Нам отдали цветы свой аромат, Как грянем в барбарийские кимвалы, О Боге всплачет горестный сармат, Эллин узрит иродные подвалы. Тем ядрица багряная мила, Пусть пирствуют алкающие манны, Содвинем тени кубков у стола И бысть нам, потому благоуханны. Тлеением и оспой гробовой Делятся не вошедшие в обитель, Кто в колокол ударил вечевой -- Окровавленный Фауста губитель. Распишет вечность древние муры Скрижалями и зеленью иною, И челядь разожжет золой костры, А вретища заблещут белизною. Горенье это высь нам не простит, Искрясь темно в струях кровеобильных, От мер

Яков Есепкин Н смерть Цины Третий эпилог Мы конусы огней соединить Пытались, но окончились мытарства, Сквозь тени бледноогненная нить Сочится за Аид во славу царства. Иль сочиво днесь Паркам оборвать, Гранатовую панну отревожить, Здесь царствие – так станем пировать, Начиние затравленное множить. Нам демоны сугатные хлебы Исщедно напасли, чтоб веселиться Могли черноизбранники судьбы, Пока в любого ангел не вселится. Пеющих востречай, хмельной Аид, Веди в свое подземное склепенье, Доколе ж Кателинам аонид Испытывать ангельское терпенье. Мы долго премолчали, так вспоем Сейчас хотя загробные пенаты, Эмилия с Шарлоттою вдвоем Пускай нас и влекут сквозь цветь-гранаты. И ты, скиталец сумрачный Мельмот, Я тень узнал твою, иль здесь ты плачешь, Зерцальники в серебряный киот Кладешь и слезы гнилостные прячешь. А дале Босх загадочный молчит, Над масляными красками колдует, И Майринк глину красную точит, На голема тлетворностию дует. Горят весной подсвечные снега И красят нощно, яко жем

Яков Есепкин Антисоциум Радуга кармы О если б мог, подобно матерьялу Тебя, подобно гипсу приручить, Чтобы навек устала плоть любить И жизнь не мчалась к мертвому началу, Но ты живешь и не устанешь жить. И мириады глаз глядят в тебя Из тех пространств, что и для них кишели Небесными телами, и ужели Я сам живу, все мертвое любя, И ты живешь, и нас дробят недели, Ответь, к чему безмолвствия печать Устам, еще не знавшим кармной глины, Возбранно меж успенных и молчать, И ложию скверниться, цеппелины Я с ангелами звал, они давно Порфировые тверди обжигают, Сиречно если молвить, здесь кино Для бойных самураев предлагают К смотренью всем, китановых мечей Бежавшим, но воистину распятым Виньетою мелованных лучей, Зиждительностью ангелов, пресвятым Всегорней требы шумные гурмы Порой опять жалки, до нисхожденья В адницы их смятенные умы Не ропщут, фимиамского кажденья Чураются, но истины удел Вершимые суды на аксиомах Зиждить, я многих грешников глядел Полеты низовые, им в хоромах Аидовс

Яков Есепкин На смерть Цины Триптихи и трилистники I Только змеи, Господь, только змеи одне Бьются подле цветков и во яви тризнятся, Источилися мы, изотлели в огне, Боле свет-ангелки мертвым чадам не снятся. Вот безумная нас приманила Звезда, Разлия серебро, повлачила по кругам, Новый год отгорит, вспыхнет хвойна груда, Так опять в Рождество застучимся ко другам. И беда ж – предали, не Сынка ль Твоего, Утерявши в гурме, троекрестно распяли, Против зависти нет на земли ничего, Царствий куполы виждь, где агнцы вопияли. Ядно зелие мы будем присно алкать, Рукава что пусты, святый Господь, нестрашно, И костями возьмем, станем хлебы макать С богородной семьей в четверговое брашно. Хоть отчаянья грех отпусти во помин Прежних белых годов, опомерти притронной, И теперь мы белы, яко вешний жасмин, Только всякий цветок залит кровью червонной. II Пред субботой стоим, пред последней чертой, Красно золото ей из очес выливаем, В келий пятничных темь кажем венчик златой, Роз-костей набрал

Яков Есепкин На смерть Цины Четыреста восемьдесят седьмой опус Вновь летит Азазель, пировать Ангелки собирают калечных, Будем тусклые розы срывать, Петь и биться в терновниках млечных. Сей путрамент и был золотым, Дышит ныне шелками июля, Ах, доднесь над письмом извитым Плачут мертвые чтицы Эркюля. Тушь с ресниц белых дев претечет, Звездный мрамор навек сокрошится, Нас увиждит седой звездочет, Яко вечность чернил не страшится. . Четыреста восемьдесят восьмой опус Кто обоженный, чад вспоминай, Яств хватает и вин всефалернских, Пировайте, Цилии, Синай Мглы излил во садовьях губернских. Пурпур с золотом, легкий багрец Истеклись по чарующим елям, Полны столы хурмы и корец Аромат восторгают сунелям. Антиохии ль время отчесть, Выбьют звезды гербы на темницах, И явимся тогда мы, как есть, Со диаментом в мертвых зеницах.

Яков Есепкин На смерть Цины Четыреста восемьдесят пятый опус Изломанные профили Ит, Веи эльфов о тусклых сувоях, Где еще и увидеть харит Фебу пылкому, аще не в хвоях. Осуди сех, безумец, столы Присновечно ломятся от ядов, Круг начиния блещут юлы, Негой лядвий дразня верхоглядов. Бросим кости на шелковый мел, Содрогнутся тогда пировые, Се, тлееть нощно Ирод не смел, Пусть отроцы тлеют неживые. Четыреста восемьдесят шестой опус . Ели в розах червонных, златых Мишурою холодной виются, Вот и звезды во чашах свитых, Колокольчики празднично льются. Апельсины, канун января, Ах, любили мы блеск Новолетий, Мглы волшебные мелом сребря, Ныне видим чарующих Летий. Длится пир, налиются шары, Вина ядные чествуют Федры, И горят меж пустой мишуры, Тьмы златяше, тлетворные цедры.

Яков Есепкин На смерть Цины Триптихи и трилистники І Аз, Господе, реку со черных домовин, Гробов нощных, иным достались благокрасны, Эти агнцы не ждут-заждались окарин, Им и трубы Твое, и псалмы немогласны. Все склоняется тать над испрахшей сумой, Иль неможно доднесь и любови низринуть Бледных перстов жалких, в юродие немой Удушавших царей, сребро юдам откинуть. Были перси белы у безмужних невест, А теперь и уста до костей пробелели, Оглянися, Отец, нету ныне окрест Ни живых, ни мертвых, посвященных во Лели. Ах, над нами зажгли юровую Звезду, Пусть лучом воспронзит некупельные лета, Их ложесен и усн опознай череду, Нищих татей, оне удостойны извета. Те ж к Тебе, Господь свят, пировати пришли Бойны чада, отвек изалкавшие жажды, Ангелы Твои что копия занесли -- Не убить, не убить преугодников дважды. II Как свилися вольно змеи в райских цветках, Прежде в царствии грез немятежно блажили, Только ныне молчим, пряча персть в рушниках, Правда, святый Господь, а ведь мы и не жили.

Яков Есепкин На смерть Цины Четыреста восемьдесят третий опус Се Вифания мертвых святых Одевает лишь в мрамор столовый, Се вечерии див золотых: Шелк и млечность, иль пурпур меловый. Лозы сад увивают и мглы, Всяк юродивый сыт, а невесел, Ах, тлеются пустые столы, Как и выпорхнуть Цинам из кресел. Как оне и могли обмануть Ангелков и свести червотечность С желтых лиц, и тлетворно уснуть Меж цариц, увиенных во млечность. Четыреста восемьдесят четвертый опус . Молвим лишь - четверговки бегут, Меловые тиснятся кимвалы Сукровицей, и кафисты лгут, Пировые сие ли, подвалы. Спи, Эдель, мрамр всеядных зерцал Ветошь звездная чернью питает, Кто живой, эту сводность взерцал, А Электра иных почитает. Ах, в сиреневом чаде вольно Остудиться навеки молчавшим, Виждь хотя бы несущих вино Во нисане расцветшим и павшим.

Яков Есепкин На смерть Цины Триптихи и трилистники I Не изжити, Господь, агнцам страхи Суда, Поржавели в сребре херувимские трубы, Ангелки умерли, так созвали сюда Неживых царичей чернецы-страстолюбы. Смерти ждали, равно ж неурочно пришла, В очесах агнецов и Звезду угасила, С елок сняли шары – кутией зазвала, Пировать нам теперь, аще Божия сила. Вижди, нет у жалких и цветочных рядниц, И музыков они удушенных не спрячут, При Ироде пили, ныне падают ниц, Над колодами пусть векоприсно и плачут. Лиры наши тяжки и были на миру Пурпурово красны, индо кровию мылись, Хоть чрез хвою преслышь всенощную игру, В Новогодие мы страшным сном охранились. И взошли, свет-Господь, на пороги Твое, И с собой занесли те котомки да тесьмы, Перервалось одно бойных чад житие, Нет вкруг червных пухов, только, Господе, здесь мы. II Воскресение вновь да Твое ангелы, Святый Господе, чад не исцелят от скверны, Страхонемые мы, не поем прехвалы Нас вечор извели, даже мальчики серны. Чур, игрушки горят в

Яков Есепкин На смерть Цины Триптихи и трилистники I Василиса бела да черны уголи Вежд успенных ея, во сукровице чады Мертвых царствий свинец бойно, княже, прешли, Так вкушать им теперь серебро-винограды. Ах, Господь, рукава наши присно пусты, Достигают земли, всё мы их воздымаем, Колядуют пускай ангелочки златы, Вижди, Господь, как мы днесь терницу снимаем. Не венчание то и не венчаных бал Царичей, собрались на трапезу юроды Без венцов и колец, буде Смерти навал Тяжек столь, хоть в тризне сыщем царския броды. Красен райский миндаль, по Капреи ль садам Ароматы его расточаются хмельно, Тянем персты свое ко небесным ладам, Чу, из усн черневых льется пенье убельно. Вседержитель-Звезда, мы давно не вражим, Нам в отверстые рты вбили глинищу кирки, При цветках золотых убиенны лежим, В скостеневших перстах прячем черствы просвирки. II Изо смерти, Господь, воспросить ли живых, Розок черных сорвать уподобятся ль чады, Сбили перстных птенцов, обочь стогн смотровых Волочат – пухом их

Яков Есепкин На смерть Цины Триптихи и трилистники I Спрячем в кайстры сребро и приидем туда, Где псалмы нараспев ангелочки читают, Безвиновные мы, а легли в невода, Чтобы значил Господь -- человеков считают. Гурбы снегов горят, Новый год, яко встарь, Востречают, хмелясь, индо мертвых царевен Оживить ли вином, и всехрамный алтарь Прибран хвоей слезной ан изжертвенно древен. Лебедь-Господе, мы удушенны гурмой, Пурпур слит из очес, перебиты рамена, Виждь колоды в крови, да с цветочной сумой Каждый ныне -- живи озолотою звона. Жалко пели Тебе мы во трате хвалу, Вот и немые все, и собиты свинцами, Только звезды тризня, подойдем ко столу, Двиньтесь, тати, алкать вам неможно с агнцами. Лишь теперь замолчат лиходеи, одно С перстов им не смахнуть кровобойные пухи, Не взойти на порог, как откинут рядно, Господь, нас опознай хоть в струпьях повитухи. II Ноги сами нейдут, хоть гурмой сволокли Агнецов ко хлевам и задушки надели Под серебро венцов на иродной земли, Царе, многое ж те на

Яков Есепкин На смерть Цины Триптихи и трилистники I Даровали, Господь, мертвым чадам Твоим Тесьмы красной мотки да сребряны сувои, Боле таинств не ждем, а в рядне предстоим, Перстов прячем искол за смарагдами хвои. Серебро, серебро, много ж было его, Так покрали шары с ёлок жалкие тати, Снеже черный округ, тлумных звезд святовство, Царичей неживых весело ль им венчати. Сестры нас предали в новогодней гурме, Девы белы влачат по адницам рамена, Их и лядвий пронять здесь неможно Чуме, Только розы горят в огне храмного звона. Мы, Господь, образа неокладные чли, Азазелей златых во тщете отпускали, А свилися одно со змеями в угли, Ах, Твое ангелы нас почто не искали. Смерть царит на пирах, где юроды поют, Держим все на замках мы языки предвестны, Из серебра, Господь, в Рождество и сольют Закровавленных чад -- слезы наши бескрестны. II Подаяний, Господь, воздаяний одних Нищи каистры полны, у порожца их скинем Со кровавых рамен -- много ж горечи в них, Как святарный притвор благод

Яков Есепкин На смерть Цины Четыреста восемьдесят первый опус Ветхий мрамор с меловых ланит Докрошим хоть о звездах и небе, Виждит персть, кто еще именит, Кто и рек о тлеющемся хлебе. Пойте, сильфвы, нисан золотой, Мы ль во шатах сиреневых плачем, Полны кубки паршою свитой, Се, тюльпаны мы звездные прячем. Се обводки тлеенных лилей, Се тюльпаны, тюльпаны блистают, Се на ветхость мраморных аллей Тени мертвых певцов налетают. Четыреста восемьдесят второй опус . Любят розы менины, сурьму Августовских запекшихся вишен, Май, август ли, бежим хоть во тьму, Иреника, здесь ангел не лишен. Черствость вдов мрамор наших теней Леденит, и юдольно старлетки Веселятся, портальных огней Убегая, теряют балетки. Золотыя - сегодня висят Фреи те в околдованных смрадом Цветниках, и небесность гасят, Вместе с Летним цветя вертоградом.