Притча о судьбе и животе Ивана-богатого (Из цикла «Все это было бы смешно….», ч. 4). Что кому на роду написано, то и сбудется. Жили-были два брата – два Ивана: Иван-богатый да Иван-бедняк. Иван-богатый был толстый, поперек себя толще, деньги рекой к нему текли – знай карманы подставляй, а у Ивана-бедняка ничего не было, кроме комнаты обшарпанной, зарплаты мизерной и головы талантливой, но ведь каши из таланта не сваришь. Иногда богатые помогают своим бедным родственникам, но Иван-богатый своего брата считал бездельником, ведь тот работал учителем, материальные блага не производил, и поэтому помогать решительно отказывался. «Зачем изучать физику, математику, литературу? – поговаривал он, развалясь на широком диване, как жирный кот после плотного ужина. – Я вон все забыл, чему учился, а жизнь свою устроил как нельзя лучше.

Щука и Крокодил (Из цикла «Все это было бы смешно….». Ч. 3. Взрослые сказки.). В одной мелководной речке, в одной мелкорыбьей школе тихо плавали по течению рыбы-учителя и рыбешки-ученики. Все они были будто на одно лицо, плоское, маловыразительное, и говорить умели только шепотом. Многого от жизни не требовали, и все бы шло хорошо, если бы не появилась в этой школе Щука. Откуда она могла взяться в мелкой воде, но рыбы шептали, что ее само Междуреченское РОНО прислало для контроля над выполнением «Закона об обязательном мелкорыбьем образовании». Словом, времена наступили тяжелые. Когда Щука, эта здоровая рыбина с зубастой пастью, ввалилась в школу и вдавила себя в кресло завуча, которое сейчас же рассыпалось, окружающие ее рыбешки и шептать перестали. Грозная, тупая морда ее высилась под самым потолком, а хищные зенки высматривали свою жертву.

Медвежий угол (из цикла «Все это было бы смешно….», ч. 4). Надоело медвежатам в медвежьей школе учиться: чуть что – лапой по морде, какая тут может быть культура, стремление к знаниям! И прослышали они, что где-то далеко, у людей, ученики давно без шерсти ходят, чистенькие, в костюмчиках. Обращаются с ними не по-медвежьи, а по-человечески, учатся они в лицеях, гимназиях, колледжах, а не в медвежьих школах. Выбрали медвежата из своей среды самых талантливых и умных, почистили, принарядили и отправили к людям знаний набираться, чтобы всем научиться жить по-человечески. «Хорошо! – сказал Президент, а с ним вместе и все людское Правительство. – Вижу, вы медвежата душевные, талантливые, за свой лес болеете, поэтому надо вам в колледже учиться, где как раз такие и нужны.

Ничего общего (Из цикла «Все это было бы смешно….», ч.3). В июльскую жару Парфен Парфенович, пожилой, полный, представительный мужчина с внушительным животиком, лежал дома на кровати в одних трусах рядом со спящей женой и никак не мог заснуть. Докучливые, но мучительные мысли комарами кружили около него, кусали больно, пили кровь и даже жалили, как пчелы. Глупо после двадцати лет совместной жизни думать, что не о такой жене мечтал, что так и не родилось между ними ничего общего. Сейчас о другом думать надо: как выжить после шестидесяти, а не о том, что он художественную литературу любит, а жена с ума сходит от всякой ерунды, написанной в пошлых газетенках. О главном думать надо: как сохранить и подлечить свое здоровье, а не о том, что несхожесть их характеров выражается в том, что жена не любит ничего соленого, острого, а он, наоборот, без пирожков с зеленым луком и селедки под шубой не представляет себе пищи.

Одержимый Эдд (из цикла «Все это было бы смешно….», ч.2 «Бытовые зарисовки»). Эдд, молодой предприниматель лет тридцати, высокий, хорошо сложенный, с симпатичным, но несколько высокомерным, как бы опускающимся в жиреющие снизу щеки лицом, придающим ему больше солидности, недавно стал директором компьютерной фирмы. В коллективе он зарекомендовал себя как порядочный человек, то есть не пил, не курил, неплохо знал свое дело, нравился девочкам и мог постоять за себя, правда, на расправу был очень крут и зол. Тихим, спокойным голосом, чуть улыбаясь, он рассказывал, как избавился от приставаний вечно пьяного соседа старика, который постоянно лез к нему с рассказами о каких-то художниках. Сделав ему несколько резких предупреждений и поняв, что старик не отстанет, Эдд прямо на лестничной площадке вломил ему кулаком в лоб. А на следующий день корешей своих на квартиру к нему привел, чтобы тот молчал и всегда обходил его стороной.

Медведи. (Из цикла рассказов «Все это было бы смешно….». Ч. 1.). Над питейным заведением яркими разноцветными лампочками горело его название: «Веселая берлога у Мишки Косолапого. Бистро». Задорно подмигивая, надпись звала войти, открыть массивную дубовую дверь, за которой вас встречало еще одно радужное изречение: «Опускайтесь в низ-Вас ждет Настоящие Медвежие Счастье-оно станет Вашим!!». «Опускаться» надо было по лестнице в небольшое овальное помещение, стиснутое низкими стенами и потолком и поэтому действительно напоминающее берлогу. На двух полукруглых стенах, расходящихся от входа, были ярко намалеваны медведи, которые полулежали с пустыми рюмками в лапах и просяще-вопросительно смотрели на своего хозяина, Мишку Косолапого, нарисованного в центре, на месте схождения этих стен. Но выглядел он так объемно и выразительно, что при взгляде на него вам становилось не по себе.

Сильная женщина (Из цикла «Все это было бы смешно», ч.2: «Бытовые заисовки»). Всем известно: сила женщины – в слабости, но Валентина Михайловна Запятаева презирала и ненавидела ее как порок, как болезнь, потому что всю свою жизнь стремилась к административной карьере. Наконец-то, в сорок пять лет, она стала директором большой школы – сбылась ее давняя мечта. Солидная, полноватая, моложавая в своей свежей красногубой обворожительной улыбке, таинственно строгая в крупных коричнево-тонированных очках, она сидела в своем просторном кабинете и наслаждалась сознанием того, что теперь ей подчиняются почти сотня педагогов и более двух тысяч учащихся. Она уже уволила несколько неблагонадежных человек, среди них завхоза, бездельника и любителя выпить, учителя по труду, который перед пенсией требовал больше часов.

Солнце поздней осени. (Из цикла «Все это было бы смешно…», ч.1). Сквозь замерзающие окна большой современной школы солнце поздней осени освещало фигуру молодой учительницы, рассказывающей на педсовете о своей работе с учениками. Она стояла в большом актовом зале перед множеством сидящих учителей – очень тонкая и стройная, сильная и в то же время простая, беззащитная, как мелодия Моцарта. «Да, она прекрасна, - с грустью подумал старый учитель и перевел глаза на амбарный замок на крышке пианино, стоящего на сцене. – А я?..» А он, нелепо зажатый креслами сидящих учителей, с нелепо торчащими длинными ногами, казался себе отжившим и никому уже не нужным. Сгорбленный, некрасивый, непропорционально сложенный, почти старик. Прошла зима, наступил май, но весна запоздала: по-прежнему было холодно, почти так же, как прошлой поздней осенью.

Кошмар в колледже. (Из цикла рассказов «Все это было бы смешно…». Ч.1.). Ближе к полуночи сторож Федотыч, ветеран на пенсии, по обыкновению вышел во двор колледжа выкурить сигарету. Был он худой и старый, но сила в нем еще держалась, поэтому сидел он на бревне прямо, голову не опускал, а ногами крепко упирался в матушку-землю, которую когда-то защищал. Казалось, защищал совсем недавно, и Федотыч хорошо помнил, как часто обманчива бывает тишина на посту, как часто только мгновения остаются, чтобы выручить себя и своих товарищей. Вот и сейчас Федотыч не верил этой мрачной тишине, окружающей его: редко прошумит проезжающая где-то машина, а потом становится еще тише и еще мрачнее. Колледж, утром полный света и звуков от солнца и детей, теперь смотрел на него громадой наступающей ночи, полной тьмы и затаившегося зла. Вдруг Федотыч насторожился и стал вглядываться подслеповатыми глазами за угол зловещего здания, в глубину двора.

Швабра. (Из цикла рассказов «Все это было бы смешно….», ч.1. Школа….). Завуч школы, высохшая, бледная, с жестким и аскетическим лицом монаха, фанатично преданного своей вере, цинично и мрачно разглядывала молодого учителя, будто он был экзотическим животным. Длинный, нескладный, с мальчишеской физиономией, он уже заранее виновато смотрел на своего начальника, переступая с ноги на ногу. Кабинет завучей был темным, единственное окно занавешено тяжелой портьерой, и казалось, что солнце сюда никогда не заглядывает. Осмотрев все это, учитель почувствовал себя узником ордена иезуитов, чужим не только здесь, но и во всей школе. Именно так, по-иезуитски, подловато-насмешливо, даже садистски, улыбнулась ему завуч и обратилась как к пустому месту: -Иван… А-фриканович… э-э, на вас жалуются… Тамара Трифоновна….

Почему ты такой? (Из цикла рассказов «Все это было бы смешно….». Ч.2. Школа: ученики, учителя, администрация.). «А прежде? Если рос, бывало, смышленый парнишка, хорошо учился, что о нем говорили взрослые? Вырастет-учителем будет. И это было высшей по хвалой». Василь Быков «Обелиск». Сегодня в 5-м б классе было слишком тоскливо: стены кабинета казались особенно грязными и обшарпанными, а линолеум на полу еще больше отклеился, углы его протестующе поднимались вверх. -Ну что, Вадик, какое выучил стихотворение? Рассказывай…. Вадик, похожий на грустную матрешку с опущенными глазами, вышел к доске, тоскливо посмотрел на Марью Васильевну, свою учительницу, и тонким, проникновенным голосом продекламировал: Учитель любимый, Учитель родной! На тебя все давно Махнули рукой. В классе стало необычайно тихо.

Осташевский А. А. Любовь и виртуальная маска. рассказ Владимир Михайлович, в отличие от большинства других мужчин, почти двадцать пять лет работал учителем и жил на окраине города, одинокий, на нищенскую зарплату, а чтобы как-то сводить концы с концами, работал за двоих в школе, которая тоже находилась на окраине города. Устав от бессонных ночей, он устроился на третью работу: по ночам охранял книжный магазин, где готовился к урокам и проверял тетради. Поэтому за два года он скопил немного денег на лечение своего застарелого простатита в медицинском учреждении высокого класса с красивым названием “Clinic For Favorites” («Клиника для любимых, или избранных»). Здесь, в мягком неоновом свете, учитель как всегда почувствовал, что не вписывается в окружающую обстановку: неуютно ему было в присутствии двух милых девушек, сидящих за регистраторской перегородкой.