Осташевский А. А. Любовь и виртуальная маска. рассказ Владимир Михайлович, в отличие от большинства других мужчин, почти двадцать пять лет работал учителем и жил на окраине города, одинокий, на нищенскую зарплату, а чтобы как-то сводить концы с концами, работал за двоих в школе, которая тоже находилась на окраине города. Устав от бессонных ночей, он устроился на третью работу: по ночам охранял книжный магазин, где готовился к урокам и проверял тетради. Поэтому за два года он скопил немного денег на лечение своего застарелого простатита в медицинском учреждении высокого класса с красивым названием “Clinic For Favorites” («Клиника для любимых, или избранных»). Здесь, в мягком неоновом свете, учитель как всегда почувствовал, что не вписывается в окружающую обстановку: неуютно ему было в присутствии двух милых девушек, сидящих за регистраторской перегородкой. Учитель стыдился своего старого костюма, длинной, сухой и сутулой фигуры, лица с отвисшими щеками, большим носом и небритой щетиной. Одна из девушек поздоровалась, представила себя и записала его данные, а другая, похожая на бледное улыбающееся солнце в белом халате, встала и подвела его к витрине с новыми лекарствами, где он увидел нечто необычное…. На полке среди солидных и красивых пузырьков дорогих лекарств лежал ряд почти прозрачных овально серых предметов, а над ними высилось вырезанное из фанеры лицо лилейно улыбающегося врача, говорящего: «Подберите мне образ того характера, который милее вашей душе!». Эти образы, или маски, назывались виртуальными, и Владимир Михайлович разглядел на каждой черную кнопочку, которая, очевидно, запускала характер врача в виртуальный режим. Рядом зазвучал мелодичный голос той же девушки в белом халате: -Наша клиника придает большое значение психологическому состоянию пациента, которое существенно влияет на процесс лечения. Пациент сам выбирает тот склад характера врача, который подходит ему больше других, и тем самым обеспечивает себе наилучший психологический настрой на весь курс лечения. -Здорово!-восхищенно произнес учитель.-Значит, теперь и душу человеческую шьют под заказ!...-и стал рассматривать таблички под масками. «Строгий, вежливый тип профессионала-549 руб. в неделю. Классический тип интеллигентного доктора-299 руб. в неделю»… Из них самой дешевой была маска «Человеколюбивый тип», каждая неделя ее использования обходилась всего в 199 рублей. Учитель купил эту маску, потом заплатил за предварительное обследование и, наконец, предстал перед своим врачом. Приземистый, коренастый, с чуть заметным пушком светлых волос на голове врач улыбался так доброжелательно мило, проявил такой живой интерес к Владимиру Михайловичу, что тот засомневался: а не зря ли купил для него маску человеколюбия. Доктора тоже звали Владимиром, но Николаевичем, и у него буквально все кипело в руках. Быстро проведя обследование, он нашел у Владимира Михайловича две болезни простаты и сказал, что лечение, вместе со скидками, стоит 42 тысячи. Учитель долго молчал, а потом в растерянности предложил врачу купленную виртуальную маску человеколюбия. Тот натянул ее на голову, как прозрачный чулок, но ни в чем не изменился и сказал, что можно платить в рассрочку. Владимиру Михайловичу удалось взять в банке деньги, и теперь он ездил к Владимиру Николаевичу каждую неделю, отдавая за встречу и лекарства 4-5 тысяч. Врач первый жал ему руку, расплываясь в улыбке, беседовал с ним по душам, вникая во все его проблемы, связанные с болезнью, так что ходить на лечении стало для Владимира Михайловича чем-то вроде праздника души, хотя купленной человечности врача он не верил. Шло время, уже третий месяц продолжались их встречи, и одинокий, задавленный школой учитель не заметил, как полюбил своего дорогого во всех отношениях доктора, который всегда величал его по имени-отчеству и ни разу не назвал по фамилии, даже перед своими сотрудниками. Но вот подошел к концу оплаченный срок лечения и человеколюбия, а их встречи продолжались на том же уровне, хотя срок действия маски тоже истек. «Значит, мы стали друзьями, настоящими друзьями, раз он лечит меня бесплатно и по-прежнему добр ко мне…»-размышлял учитель в своих ночных дежурствах и тихо плакал от счастья. Однажды его тезка, как обычно ласково и уважительно пожав ему руку, расспросил о состоянии здоровья и сказал, что курс лечения закончен. -Но у меня все еще болит («…душа,»-хотел сказать учитель)… при мочеиспускании…. -Все сроки вышли, Владимир Михайлович,-твердо ответил врач, улыбнулся и добавил,-но мы вам за счет заведения как дисциплинированному пациенту проведем еще курс лечения лазером, а потом покупайте в аптеках средства от простатита. -Но я же… («…люблю вас!»-хотел сказать Владимир Михайлович)…спасибо….-сказал он. И долго молчал, опустив голову, как виноватый школьник, а потом тихо сказал: -Владимир Николаевич… мне очень хочется дружить с вами… вместе проводить время… общаться… не только на медицинские темы, но и в душевном разговоре… чтобы я в чем-то помог вам, а вы-мне…. Я ведь очень одинок… у меня никого нет. Владимир Николаевич заинтересованно, но с затаенным презрением посмотрел на старого учителя: -То есть вы хотите долечиваться по полной программе бесплатно или по приемлемой для вас плате? -Нет, не о лечении я говорю, как вы не понимаете, а о простой, человеческой дружбе…. Я не попрошайка и не гомосек, я просто за все наши встречи успел по-человечески полюбить вас, ваши манеры, ум, обхождение, характер, вот и хочу быть к вам поближе…. Я душу вашу полюбил, Владимир Николаевич!... Подцепив на шее пальцами обеих рук «чулок» виртуальной маски, врач с большим трудом стащил ее с головы. Лицо его медленно прояснялось, он вышел из-за стола, подошел к своему бывшему пациенту, наклонился и долго смотрел ему в глаза, будто хотел понять, проверить что-то в душе Владимира Михайловича. Наконец, убедился и опустил руки, голову, грустно смотря в сторону: -Дорогой мой Владимир Михайлович…. Близким другом я быть вам не смогу, как бы я этого ни хотел. В первую очередь, вам необходимо закончить лечение… а для этого потребуется еще не меньше тридцати тысяч на лекарства и процедуры… и я, как настоящий друг, должен вам помочь материально… а я этого сделать не смогу. И еще…. Я не играл перед вами, а старался раскрыть в себе самое лучшее, чтобы больше расположить вас к себе и к своему лечению, так что виртуальную маску я надел только для вашего спокойствия. Но я вовсе не предполагал, что вы вдруг полюбите меня как человека и будете страдать. Простите мне мой профессиональный грех, дорогой Владимир Михайлович!... -Вы извиняетесь за то, что оказались не только врачом, но и человеком? Владимир Николаевич беспомощно пожал плечами. Владимир Михайлович извинился, поблагодарил, попрощался и пошел домой, в свою одинокую комнату. Кое-как он выкарабкался из автобуса и увидел вдали, в зареве заката, золотом пылающий купол церкви. Сокрушенное сердце устремилось к нему, и учитель двинулся за своим сердцем, опустив голову в неизбывной тоске. А храм будто и сам шел к нему навстречу: вырастал перед ним по мере его приближения, желая помочь ему, защитить его, принять в себя. Вместе с храмом поднималась и голова Владимира Михайловича, росла смутная надежда в его груди. Наконец, храм предстал перед учителем во всем своем величии и силе, вознося к багрово сияющему небу золотой Крест Христа Спасителя. А старый учитель все шел и шел к нему, пока не поднялся к его древним дверям, раскрытым для объятия. В теплом, затаенном свете колеблющихся огоньков свечей перед иконами, продолжающих возносить трепетные молитвы стоявших здесь людей, Владимир Михайлович смотрел в глаза Иисусу Христу и видел в них сострадание, нежность, и понимание, и любовь: он был дорог Христу намного больше, чем ему был дорог Владимир Николаевич. Совсем близко зазвучал тихий, проникновенный голос священника: «Воззовет ко Мне, и услышу его: с ним есмь в скорби, изму его, и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое». Малыш (Из цикла рассказов «Все это было бы смешно…». Ч.1. В начале жизненного пути.) Упиться вдруг неведомым, родным… А. Фет «Оби-и-дели-и, меня оби-и-дели!»-кричал Малыш и несся по коридору, куда-то вглубь, в темноту, сшибая все на своем пути. Квартира постепенно поглощала его крик, самого Малыша, и теперь только где-то вдалеке было слабо слышно: «Меня оби-и-дели!...». -Ты зачем телефон сломал-он теперь на полу валяется, весь разбитый? А?!-мама, как огромная статуя с горящими глазами, внезапно возникла перед ним в полутьме маленькой, тесной комнаты.-Кто будет чинить, ты? Как я теперь по нему разговаривать буду, а?! Малыш увидел в ее правой руке извивающуюся змею папиного ремня. -Не надо, мамочка, не надо, я больше не буду!-Малыш заверещал, как котенок, захлебнулся слезами.-Не надо, не надо, не бей меня, мамочка, я больше не буду!! -Каждый день что-нибудь ломаешь, игрушки раскидываешь, каждый день истерика-сколько это можно?! Змея все больше извивалась, приближалась и, наконец, больно стегнула его по попке и по ногам, обвилась вокруг них и укусила. Малыш громко заревел и почему-то уставился на клетку с синичкой, которую недавно подарил ему папа на день рождения. Птичка нервничала, посвистывала, часто прыгала с жердочки на пол клетки и обратно, и Малыш впервые всей душой почувствовал, что птичке очень плохо в этой серой, тесной клетке. Он оглянулся и сквозь ручьями бегущие слезы вдруг увидел вокруг себя не стены, а решетку, как в клетке у птички. Стены, потолок-везде была та же серая, некрасивая решетка, она надвигалась на Малыша со всех сторон, и почему-то никого вокруг не было. -Мама, мамочка, выпусти, выпусти меня из этой клетки, мамочка! Он чувствовал, как перед ним задыхается синичка, как она мечется, бьется о стальную решетку. И ей очень больно, ее слабому красивому тельцу не пробиться сквозь железные прутья. Нет, это он сам бьется, это он сам задыхается в этой клетке, это ему тяжело и больно. Малыш собрал все силы, вскарабкался на стул и открыл дверцу клетки. Синичка вылетела и стала весело летать по комнате, посвистывая. А Малыш сел на пол и отчаянно разревелся, но ему стало легче, а решетка пропала. Вдруг кто-то схватил его за руку и сильно дернул вверх, поставил на ноги: перед ним опять стояла мама-статуя. Все вокруг Малыша тоже вытянулось, как будто тоже встало на ноги. -Зачем ты это сделал? А кто будет синицу ловить: тебе ведь папа ее на день рождения подарил: сам просил? -Мама, мамочка, ну выпусти ее совсем, открой окно, выпусти ее на улицу! Мама опять дернула его за руку: -Да ты что, с ума сошел, ведь за нее деньги заплачены, и за клетку тоже! Ты канючил, просил синичку тебе купить, а теперь не надо-выбрасывай? -Мамочка, ей плохо в клетке, выпусти ее! -Я вот тебе сейчас дам «плохо», избаловался совсем!-тяжелая рука мамы ударила по больной попке. -Будешь сидеть дома, и никакого телевизора! Малыш опустил голову, а мама закрыла дверь и стала ловить птицу тряпкой. До вечера Малыш ходил по дому, не зная, чем заняться. Все валилось из рук, и везде ему мерещилась то тяжелая мамина рука, то извивающаяся змея ремня. В другой комнате, победней, жила бабуля, но заходил он туда редко, потому что с бабулей жил ее муж, учитель-Чужой дядя. Он на Малыша совсем не смотрел, и Малыш перестал интересоваться этим старым дядей. Вечером пришли гости, папа «врубил» музыку, и все стали топтаться, сгибаться, извиваясь по-змеиному. Сначала Малышу было весело смотреть на них, танцевать самому, подражая им, но тяжелый рок «бил» по голове и в грудь, а это вынести было трудно. Малыш посмотрел на синичку в клетке: она нахохлилась, вздрагивая от каждого «удара». Громче, тяжелее «бил» рок-дружнее топтались и сгибались взрослые, исступленно делая непристойные движения, а Малыш вдруг увидел, как потолок с висячей люстрой тоже стал дергаться с ними в такт. Кто-то дико завизжал, выплескивая наружу свои чувства, и вдруг стены с висящими картинками, столик с выпивкой и закусками, сами взрослые как-то изломились, разорвались. Подчиняясь тяжелому, бездушному металлическому ритму, их части в адском танце стали мешаться друг с другом. Малыш увидел, что полстолика танцует на двух тоненьких женских ножках, кресло приросло к потолку и бьет в такт людей по головам, а папа ниже пояса одет в мамину юбку, и ноги у него тоже мамины, в узких туфлях белого цвета, которые мама всегда надевала при гостях. В глазах у Малыша потемнело, и он оглянулся на синичку: она лежала на спинке, ее лапки дергались. Но Малыш уже не в силах был ей помочь: «удары тяжелого металла» повалили его на пол, выбивая остатки мыслей и чувств. Из последних сил он рванулся к двери, но на ней оказалась решетка. «Выпустите, вы-ыпустите меня из клее-етки-и!»-закричал Малыш и забился о прутья. Но никто не слышал, не понимал его: сзади все вертелось, стонало, визжало и грохотало. Недолго рвался Малыш: вместе со слезами он уже выплакал и все силы, он уже только задыхался и хрипел. Наконец, кто-то вышел в туалет, и Малыш прополз за ним в приоткрытую дверь. Здесь, в коридоре, как-то сразу стало тихо и темно. Отголоски дикой музыки разбегались по более темным углам, и Малыш вдруг услышал дивную мелодию. Ее пела скрипка под чуть слышный аккомпанемент оркестра. И так она взяла за душу, эта скрипка: она плакала слезами Малыша и омывала его душу этими слезами. Все, все поняла она в Малыше, все его обиды и страдания, и жалела, ласкала его, звала в иной мир, в иную жизнь, где он будет свободен, где его поймут и полюбят, оценят каждое его чувство, каждое его слово. Малыш встал и, как зачарованный, медленно пошел к комнате, откуда звучала эта дивная, но такая близкая и родная музыка. Ее волны мягко стелились перед ним, но вот они поднялись, взяли Малыша за руки и повели за собой. Протянув руки вперед, Малыш подошел к комнате бабули и увидел через полуоткрытую дверь на экране телевизора танцующих девушку и юношу в белых одеждах. Он сразу понял их: это было то настоящее, чего так долго жаждал Малыш все свои малые, но долгие годы жизни: юноша и девушка любили другдруга, стремились друг к другу. Малыш очень захотел подойти к ним, это скрипка вела его, подойти и сказать: «Любите меня тоже, ведь скрипка меня любит, а мне так тяжело без любви!». Но из-за двери вдруг появился Чужой дядя с книгой в руке и закрыл перед Малышом дверь. А скрипка все пела и звала, а Зигфрид и Одетта все танцевали и любили друг друга. И Малыш расплакался, да так горько, с таким отчаянием, что упал на пол. Но недвижима осталась дверь комнаты, и кончилась чарующая мелодия скрипки. А Малыш все лежал и лежал на полу, в бессильном отчаянии закрыв голову руками, лежал около двери той комнаты, где впервые услышал и увидел любовь. Густые тени из углов обступали его, нависали над ним, опускались на него. Тяжело, как маленький старичок, он медленно встал и пошел в свою комнату. Гости уже разошлись, мама убирала посуду, а папа разложил на журнальном столике толстые пачки денежных купюр и пересчитывал их на калькуляторе. Вид его был совершенно трезв и чрезвычайно серьезен: казалось, не было на свете для него более важного дела, чем это занятие. Все было как обычно: Малыша простили, и он смотрел телевизор, синичка резвилась в клетке, а комната была по-прежнему тесной и сумрачной, чему способствовала и темно-коричневая обивка большого дивана и высоких кресел. Но никто не замечал новый взгляд Малыша, новое биение его сердца: везде теперь он слышал чарующую мелодию скрипки: в интонациях разговоров, музыки, даже в скрипе кресла, но особенно в себе-и чувствовал себя увереннее, свободнее. Ее голос теперь всегда был с ним, он любил и понимал Малыша, давал ему радость и надежду, звал за собой. Но не знал Малыш, что этот голос и проклял его навсегда. Долгие годы, до самой смерти, будет он стремиться за этим голосом в «незнакомый, но родной» мир любви, будет страдать и отчаиваться, наконец, разочаруется во всем, но так и не найдет этот мир на земле. у спасение Мое».