Станислав Шуляк Опровержение Из книги "Последствия и преследования" (мифы и притчи) – Мне приносят по ночам телеграммы о рождениях всех абсолютно незнакомых мне младенцев, – в усталом полувозбуждении Ф. говорил, сглатывая слюну и будто во рту перекатывая камешки. – Я не понимаю, что это. И на каждой написано: "Царю Ироду". Я не понимаю, почему именно мне. За что мне? Чего от меня ожидают? Оттого ли, что повторения могут служить оправданием уже случившемуся? И этот еще запах рыбы повсюду. – О каком запахе ты говоришь? – Запах, который повсюду. От телеграмм, от рук почтальонов, от их жен, от скрипок, на которых играют их дети, от меня самого. Весь божий мир провонял рыбой. Есть от чего сойти с ума, как уже сошли с ума почтальоны. – Не заблуждаешься ли ты, когда отдаешь предпочтение простым объяснениям? – сухо спрашивал Ш. – Но мне одному не разобраться в их мороке. Я давно сумел понять это и тогда решился бежать.

Станислав Шуляк Ловушка (из книги «Последствия и преследования». Мифы и притчи) И в оконце выползая, выходящее вровень с землею, Ш. посмотрел в небо и увидел стену над собою и громаду трех этажей. Полуобернувшись, смотрел. После отряхнулся, увидел приятеля, махавшего ему рукой, и побежал к тому, не разгибаясь, торопливо и словно в тревоге. – Сказать тебе, что там происходит сейчас? – Ш. говорил, не успев отдышаться и увлекая Ф. за собою. – Так ведь ложь всегда была твоею подручной, – презрительно возражал его визави. Ф. возражал. – Наши злоключения не должны противоречить правилам парадной новеллы, героями которой являемся. – У меня и сейчас еще дрожат пальцы – взгляни. Что – если б я ошибся? Что - если бы я не успел убраться? Я видел уже одну, когда еще был там; она высунулась из-за ящиков и настороженно нюхала воздух. – Они там голодные как смерть. И оттого забыли о страхе.

Станислав Шуляк КАИН ЖИВ вторая книга откровений Да будет всякая молитва твоя исковым заявлением твоего метафизического неустройства, отчетом твоей мистической неопытности!.. А все же многие ль нигилисты имеют за душою своей лицензию на безверие? А то ведь повадились, натурально повадились лишать нигилизм его первозданной гносеологической легитимности. Каков же главный напиток, данный тебе от мира для утоления твоей метафизической жажды? Отворотное зелье... Нет такой смерти, которая не может быть славной новостью, нет такого конца света, из которого нельзя сделать великолепный клип. А способен ли ты сам в вибрациях своих изможденных нервов распознать мадригалы мизантропии, да гимны нигилизма? Береги, художник, в себе свой талант судорожный, свой ум оголтелый и свое трагическое реноме!.. Следовало бы и за завесой обыденного уметь распознавать пульсации, символы и смятения мира...

Станислав Шуляк ПЛОЩАДЬ УБЛЮДКОВ Комедия недоумения в двух действиях Д е й с т в у ю щ и е л и ц а И з а б е л л а Р о з а Ч у ж а к С т а р и к Е м е л ь я н о в и ч К р а с а в ч и к В а л е н т и н С и р о т а П е р в ы й С о л д а т С п а с е н и я, он же П е р в ы й С а н и т а р В т о р о й С о л д а т С п а с е н и я, он же В т о р о й С а н и т а р ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ Городские трущобы. На сцене часть кирпичной стены, вокруг которой – груды битого кирпича и всевозможного хлама. В хламе роется С т а р и к, он безуспешно пытается что-то отыскать там, где и не может быть ничего мало-мальски примечательного. На обитом изнутри оцинкованном железом деревянном ящике с открывающейся и закрывающейся, как у сундука, крышкой сидит немолодая женщина и вяжет, поминутно отрываясь от своего занятия.

Станислав Шуляк День Адама "Наступил первый солнечный закат после изгнания из рая. Похолодело от страха сердце Адама. – Горе мне! – возопил он. – За грех мой погас светильник дня, и мир снова обращается в хаос. Это смерть, посылаемая в наказание мне небом. Всю ночь просидели Адам и Ева, каясь и плача. Когда же снова взошло солнце, они поняли, что таков порядок в природе, и жертвоприношением возблагодарили Господа". (Трактат Авода-Зара, 8) – Скажи слово, странник, напиши тоску свою, Адам, ибо ты был первым, первым пришел ты, и первым исторгнут был, когда рыбы еще были в трепете перед постылой водой, и птицы не привыкли еще к небу; ты полагал себя лепетом солнца, ты находил себя созданием воздуха, правотою травы. Облегчи гортань свою, освободи грудь, ты, мнивший себя властителем золоторогих коз, заступником мелких млекопитающих, гением неги, ты, игравший радостью, в мире херувимов снискавший венец первенца. Ты был прежде наций и прежде народов – сколько их было потом!

Станислав ШУЛЯК У телефона (Приговоренный) Монодрама Свет понемногу возникает отовсюду, и как будто теплеет пространство, и вот понемногу появляются О н, небольшой стол, стул и на столе телефон. Взгляд человека прикован к телефонному аппарату. Наконец человек снимает трубку, быстро отстукивает пальцами на кнопках семизначный номер, и вот в трубку начинает литься его речь, вдохновенная и безудержная. О н. Итак, продолжаем. Вот вы возвращаетесь вечером домой, с работы или с прогулки. Уже темно, вы входите в свой подъезд, видите, что в нем совершенно нет света, и тревога охватывает вас. Вы понимаете, что это давно подспудно вас беспокоило. Почему это нет света? Вам нужно пройти девятнадцать шагов в кромешной темноте, потом повернуть налево, дальше начинаются ступени, числом ровно десять, весь этот путь нужно проделать на ощупь, затаив дыхание, а времена сейчас сами знаете какие.

Станислав Шуляк Птичий полустанок Удачный повод для того, чтобы высказаться. Я вдруг усомнился в возможностях и смысле традиционного гуманизма. Ничего не поделаешь – не принимаю, и все. Обычно его пытаются отыскать на пересечении интересов людей, составляющих общежитие. Твои единичные интересы, мол, это замечательно, но попробуй их согласовать с интересами людей, с тобой соприкасающихся. Вот когда интересы всех людей столкнутся, да помнутся, да потрутся, да поконфликтуют, и вот тут-то, если, мол, вы живыми останетесь, и залегает где-то поблизости гуманизм. Так-то оно так, да не совсем. Ибо и здесь сквозит корысть, а если гуманизм замешан на корысти, то какой уж тут гуманизм, а скорее надувательство одно.

Станислав Шуляк Ночь под землей Об этом уже было немало писано-переписано и молодыми газетчиками, вроде меня, и отпетыми хищниками пера, теми, которым раз плюнуть написать любой очерк или любую статью, теми, что вхожи в какие угодно высокие кабинеты, поэтому взялся я за новое редакционное задание без особенного энтузиазма, но и без внутреннего протеста. Ночью я приехал на опустевшую станцию метро, здесь царила непривычно выпуклая тишина, вестибюль освещался несколькими полупридушенными лампами, сонная уборщица ходила по залу с пылесосом, и здесь меня встретил человек, с которым я заранее по телефону обусловил встречу. – У нас не так уж много времени, – сказал мне он. – Ночная смена заканчивается через два часа. Мы спустились на станцию, стены которой были облицованы густо-зеленой керамической плиткой.

Станислав Шуляк Человек-закон Я ехал на поезде в К. с целью временного проживания и работы; мне давно уже стало невмоготу мое пребывание в теперешнем привычном, неизменном, хотя, по утверждению многих, и довольно выгодном качестве. Меня ожидали в том городе, мне писали оттуда мои товарищи, мои компаньоны и подчиненные, прежде меня оказавшиеся там. Они уговаривали меня, призывали; время уходит, писали они, мне нужно оставить мою нерешительность или то, что меня вообще останавливает, никакие работы не могут начинаться без меня, и вообще никто не понимает причины моей задержки, далее следовали даже туманные угрозы, что они всё бросят и уедут из К. и по приезду, мол, я не увижу ни одного из них, ныне пока еще горящих желанием уйти с головой в нашу работу.

Станислав Шуляк Непорочные в ликовании Роман-особняк Ч а с т ь в т о р а я Гл. 34-44 34 Из машины они не стали даже выходить, Ш. блевал в свое окно слева, Мендельсон блевал в свое – справа. Наконец они обрушились на сиденья свои оба и долго дышали в беспорядке, понемногу приходя в себя. – Разве можно смотреть на эту жизнь трезвыми глазами? – Ш. говорил. – Нет, нельзя трезвыми, – возразил Феликс. Ш. не хотел принимать никаких возражений, он не согласен был их принимать, от кого бы те ни исходили, все равно бы не согласился принимать Ш. Дружба дружбой – блевотина врозь, сказал себе Ш.; и, чем больше он любил Феликса, тем меньше он готов был с ним соглашаться. Впрочем, и блюющие вместе, они все равно не вполне могли обрести новое содружество, сообщничество и соединение. – А какими можно?

Станислав Шуляк Непорочные в ликовании Роман-особняк Ч а с т ь в т о р а я Гл. 23-33 23 – Ванда! – кричал Ш. Он стоял, пошатываясь и за капот машины держась рукой своей неуверенной. – Ванда! Слышишь? Ты скажи этой суке, что он сука! Феликс, подтверди! – Сука! – крикнул и Мендельсон. – Это ты привел их? – спросила женщина, к Ф. обернувшись. – Отойди от окна, – с усмешкой говорил он. Ванда отошла в глубь гостиной, и как раз вовремя. Стекло зазвенело, посыпались осколки стекла вниз, потянуло холодом, и слышнее сделалась брань гостей их непрошенных. – Попал! – крикнул Ш. – Великолепный бросок!.. – подтвердил Мендельсон, мочась на колесо. – Сука! – крикнул он на всякий случай еще раз. – Чтобы Ш. вдруг не попал?! – Нет, это невозможно, – говорил товарищ его. – Сука! – снова крикнул он, рукою держась за автомобиль. Мендельсон был корректен, дружелюбен, покладист, как никогда. – Вот! – крикнул и Ш. – Слышала? Она слышала! Кто сука? – Ф. – сука! – пояснил Мендельсон. – Громче!

Станислав Шуляк Непорочные в ликовании Роман-особняк Ч а с т ь в т о р а я Гл. 12-22 12 Иванов сам сел за руль и повел фургон, и Гальперин втайне даже чуть не перекрестился. В этом было нечто непостижимое и удивительное. Неужто тот опять взялся за ум, сказал он себе, неужто он бросил свои глупости и вновь решил стать человеком? Иванов замурлыкал что-то наподобие песни, должно быть, от удовольствия, которое получал, ведя машину, слов Гальперин не знал, но мотив казался знакомым, Гальперин хотел даже подпеть, но Иванов неожиданно оборвал свою полуприметную неказистую песню. – Ох, – элегически сказал Иванов, – если бы ты только знал, как я раньше любил психологию!.. – А что, – отозвался Гальперин, – я тоже любил, я и сейчас люблю. – Нет-нет, я больше. Я, буквально, грезил. Я еще в школе знал, что обязательно стану психологом. Никем не хотел больше быть. – А, ну тогда – конечно, – отозвался Гальперин.

Станислав Шуляк Непорочные в ликовании Роман-особняк Ч а с т ь в т о р а я Гл. 1-11 Старуха, кряхтя и бормоча невнятно, вошла в помещение без окон, где всегда стояла зима, хотя без снега и без метелей. В последнее время она полюбила приходить в это угрюмое место, она лишь надевала пальто, обвязывала голову облезлым пуховым платком, включала в зале неоновый свет, а когда не было электричества, так – керосиновые лампы, садилась на стул и задумывалась о чем-то своем, о старушечьем. Здесь и дышалось-то по-другому, не сказать, чтобы легче или свободней, но как-то, пожалуй, правильней и надежней; старуха здесь начинала доверять своему дыханию и после, когда, поозябнув немного, она снова поднималась наверх, так чувствовала себя приободрившейся и помолодевшей. Здесь она черпала свою силу и свое хладнокровие, здесь был ее храм.

Станислав Шуляк Непорочные в ликовании Роман-особняк Ч а с т ь п е р в а я Гл. 34-44 34 – Куда? – спросил его секьюрити, прохаживавшийся по вестибюлю. Ш. посмотрел на того снизу вверх, хотя и низким не был отнюдь. – К Мендельсону иду. Слышал, небось, о таком? Мне этот ваш Мендельсон нужен, – Ш. говорил, озираясь небрежно. С высоты своего исключительного роста секьюрити смотрел испытующе. – Нет его, что ли? – занервничал Ш. Но охранник еще выдержал паузу, после неторопливо отошел к застекленной вахтерской и спросил у старухи, читавшей газету. – Посмотри, где сейчас Феликс. Не ушел? – У него «окно», – говорила старуха, с сожалением отрываясь от газеты. – Должно быть, как всегда в учительской дурью мается. – Это ведь на втором этаже?.. – постарался осведомленность изобразить Ш. и ошибся. – Туда! – махнул рукой секьюрити. – Туда! На первом. В коридоре было полутемно, и лишь пол затертый блестел на свету из окна в торце коридора. Ш.

Станислав Шуляк Непорочные в ликовании Роман-особняк Ч а с т ь п е р в а я Гл. 23-33 23 Сверху продолжало громыхать, тревожно и глухо, в минуту по нескольку раз. С потолка осыпалась местами какая-то труха и штукатурка, но Ш. это не слишком беспокоило. Он нашел себе место и не собирался никому его отдавать. Ф. пребывал в своем излюбленном равнодушии, в позе на корточках и с закрытыми глазами, со спиною прижатой к холодной стене. Существование свое решил укреплять он изощренной арматурой безверия, к тому же еще порою решался он держать пред собою экзамен на высокое звание недочеловека. Поодаль группами здесь еще сидели люди, также пережидавшие обстрел. И была канонада нового дня наступившего как будто какое-то свинцовое предисловие. – Ты тут спишь, а у меня там машина гибнет, – говорил Ш. в сердцах его и в содрогании. – Люди гибнут за металлолом, – отозвался Ф. со своим бездыханным сарказмом.

Станислав Шуляк Непорочные в ликовании Роман-особняк Ч а с т ь п е р в а я Гл. 12-22 12 В узком проезде между двумя корпусами цехов Ш. свой безукоризненный автомобиль остановил и сам тоже с полуповоротом презрительным головы его к пассажиру привычному замер. – Старикашка ворота закрыл, а выезжать как-то надо, – одними губами Ш. говорил, единственно самого себя поражая своим прогрессирующим здравомыслием. Ш. говорил. – Акции мои по-прежнему растут в цене, – Ф. головою кивнул, потянувшись только своею сухой кистью к двери. По мере необходимости этой рукою своей он мог совершить как недюжинный подвиг, так и непревзойденное безобразие. – Иди, иди, – бормотал Ш., – без победы не возвращайся. – Где Ф., там и победа, – бесцветно его оспорил изобретательный Ф. – Между этих двух ушей иногда зарождаются кое-какие соображения, – присовокупил он еще себе самому отдельной строкою своих рассуждений.

Станислав Шуляк Непорочные в ликовании Роман-особняк Ч а с т ь п е р в а я Гл. 1-11 1 Затормозили тихо, как и ехали не спеша. Двое в песцовых сумерках, ненавидящие друг друга, с тяжелым наследством взаимности; сидения поскрипывают в салоне душном, один барабанит пальцами, другой презрительно пофыркивает, подобно жеребцу. – Бог моли подсовывает ей сладкие вкусные платья из шерсти и шелка для пропитания ее потомства, а ее сатана пересыпает те нафталином. И не понимает смысла ни того ни другого действия, и никакие молитвы толком не избавляют ни от благостей, ни от козней обоих. Остаются только смутные ощущения и вечный страх, ее тоже дергают за ниточки, ее тоже гоняют с места на место, едва только оставляя призрак свободного выбора. И ей не понять, кто и зачем добивается ее смерти, – Ш.

СЕВЕРНЫЙ ВЕТЕР радиопьеса Голоса: МАРАТ МАРК МЕССИЯ ХЛЕБСКИЙ (мужская ипостась) ХЛЕБСКИЙ (женская ипостась) Из бесцветной и нерадостной тишины возникают приближающиеся шаги. МАРАТ. Ах да, я обещал рассказать вам, как все было на самом деле. (Пауза.) Я не большой любитель всего странного, и странное тоже обходит меня стороной. Но в этот раз я был совершенно уверен в своем ясном рассудке. Нет, не с того начал... Нужно по-другому... (Пауза.) Итак, я сидел на скамейке в парке. Нужны подробности? Пожалуйста. Парк имени Хлебского. Восемь вечера. Осень. Кто такой Хлебский не надо объяснять? Да, поэт. Тот самый, который... ну, не важно. Они меня тоже спрашивали о названии парка. Что я делал в парке? Читал газету. Вы говорите, я не мог читать газету? Потому что в восемь уже темнеет? Ну значит в шесть, мы ведь не на следствии. Я стараюсь рассказывать все как можно точнее. Было еще светло, я помню. Почему я читал газету в парке вместо того, чтобы делать это дома?

Станислав Шуляк Инферно роман-пасквиль Все, происходящее здесь, – вымысел. Настоящее гораздо хуже. Гл. 36-38 36. Пошлый банкет Однако, какой там, к черту, суп?! Он был невозможен несмотря даже ни на какие добрые намерения Татьяны Григорьевны. Кажется, кто-то все же за супом пошел, но что из того?! Ничего, разумеется! Пойти – не значит дойти, и уж тем более не значит – принести суп. И был какой-то шум, там, за стенами, кажется, даже и снова взрыв или какое-то крушение. Что же могло происходить там? Что могло рушиться или взрываться? «Бореевские» сидельцы вздрогнули, но не пали духом, каждый лишь старательнее приник к своему нехитрому дельцу, к своему супу, к своему чаю, к своему пиву, к своему разговору. – Когда сейчас шел сюда, видел Топорова, – говорил бородатый Сергей Носов, сидевший за одним столом с писателем Коровиным. – Где? – меланхолически отозвался Коровин. – Да рядом. Стоит возле «Борея» и смотрит. «Вы тоже сюда, Виктор Леонидович?» – я спросил.

Станислав Шуляк Инферно роман-пасквиль Все, происходящее здесь, – вымысел. Настоящее гораздо хуже. Гл. 32-35 32. Нападение Да, но куда его все же влекло? отчего он не мог остановиться? отчего ему не упасть прямо тут, на месте, не упасть обессиленному? разве не был он обессиленным? Да нет же, обессиленным он был, был точно. Однако вот же не падал на месте, а все стремился куда-то, все куда-то бежал! Голоден он уже не был, а если бы и был, то ему ничего не стоило бы удовлетворить свое чувство голода, почти не сходя с места. Пьян теперь он был тоже лишь слегка, но и это не следовало считать его, Фряликова, проблемой. Тогда что же? Ответ прост: он искал Сумарокова! Может, он хотел получить от Сумарокова деньги? Да-да, долг, долг, старый долг, долг платежом красен, как говорится (или, может быть, зелен); его собственные деньги, которые Павлик, Павел Васильевич взял у него давным-давно и до сих пор не вернул.