роман-соитие 1 — Замысловатое объявление! — вздохнула женщина, тщательно изучив мои расскакавшиеся востроногие словеса на бумажном клочке. — Ещё бы не замысловатое, любезная Анна Львовна, — подтвердил я. — Это вы удивительно справедливо приметили. Но надеюсь, это не послужит помехой? Хотелось бы непременно такой текст… — молвил ещё с некоторым беспокойством. Не приведи бог, чтоб сокровенное моё предприятие, чтоб милое моё мракобесие с первого своего шага пошло не по задуманному. — Какие у нас тут студии? — развела ещё руками. — Откуда? — Сам удивлен и не знаю подробностей. Лишь выполняю данное мне поручение. — У нас — и кино! — делая пометку на бумажном клочке, сказала женщина. Анна Львовна — птицевидная дамочка тридцати двух лет, мать-одиночка пигалицыного росточка; я знал её немного, поскольку приходил не так давно в редакцию с объявлением о продаже последней своей коровушки с телёночком.

Станислав Шуляк Мёртвый блюз что-то чёрное С а н я, 17 лет М и т я, 16 лет С о н я, 15 лет (и возможно, Б р и л л и а н т о в а я Ф е й к а) М а т ь (и чем чёрт не шутит! – ещё и Н а ч а л ь н и ц а) О т е ц, а также ещё – У л и ч н ы й Т о р г о в е ц и С л о в о р у б. Г о р д е й С п и р и д о н о в и ч, а может, иногда – И в а н И в а н ы ч, то бишь - К о л л е ж с к и й а с е с с о р и П а т о л о г о а н а т о м Первое действие Странный дом. С гнетущими стенами, потолком, воздухом. В нём даже на минуту очутиться – и то жутко, а уж жить-то в нём каково?! Комната двух братьев – С а н и и М и т и. Время к ночи, младший (М и т я) лежит в постели, потом натягивает одеяло по самые глаза, укрывается с головой, некоторое время лежит так. Неподвижно. Но дышать-то тоже надо. Осторожно высовывает часть лица из-под одеяла, переворачивается на бок, потом снова ложится на спину, вздыхает. Входит С а н я. Медленно раздевается, разбрасывает одежду, собирается ложиться.

Станислав Шуляк Мир и бормотание Сколько воздуха проходит мимо моей груди!.. Собственно, весь воздух, за исключением какой-то малости, проходит мимо, мне с ним не встретиться, мне его не ощутить, мне его не испробовать. Хотя, разве лучше он всего прочего воздуха? Не может он быть лучше. Если повезёт – он окажется таким же точно, если же не повезёт, так окажется хуже, безобразнее, безжалостнее, может, даже смертельнее. В выходные из лечебницы не выписывали, в понедельник не было заведующего отделением, так что вытолкали меня взашей из теплого, насиженного и налёженного местечка только во вторник под обед. Обеда же я, разумеется, не получил. Это я предвидел и за завтраком насовал хлеба в карманы, а потом незаметно сумел переложить его в другую мою, уличную одежду. Хлеба было много, здесь его вообще не жалеют. Меня никто не встречал, я и не ожидал, что будут встречать. Ни оркестра не ожидал, ни цветов, ни фейерверков. Для чего бы мне их дурацкие встречи?!

Станислав Шуляк Сигнальщики Был ли он действительно рыжим, или такое впечатление создавали лучи солнца, путающиеся в его густой шевелюре с едва наметившейся рыжиной? Возможно, что и второе. Но правда ли, что было так уж жарко? Да, жарко, но всё же эту жару не следовало бы назвать сверхъестественной. Бывало и жарче в наших муторных краях, в воздухе над нашими суровыми русскими территориями. А напряжение? Я ощущал его, отчётливо ощущал; возможно, его ощущал и тот рыжий, идущий впереди. Прочие же, наверное, нет. Хотя, быть может, и кроме нас были ещё избранные; да нет же, они точно были, не могли не быть!.. Они лишь прятались, они маскировались под личинами обывателей. Они, нарочно собравшиеся в нужную минуту в рассчитанном месте. Невский, ничтожный, заносчивый Невский! Худший из всех проспектишек, воображающих себя центрами мира. Я бы сбил с него спесь, если бы ещё осталось время. Но времени не было. Ни у него, ни у меня. Хорошо, но что тогда было за напряжение? Каким оно было?

Иногда мне кажется, что я не человек, вовсе не человек, но какое-то сложное соединение хлора. Быть может, таких не было прежде. Или, если и бывали когда-то, то после их существования они многие века, долгие десятилетия пребывали в забвении. Но тогда какими же путями пришлось пройти мне, через какие взаимодействия, чтобы ныне иметь возможность восхититься собой, чтобы содрогнуться от себя. Чтобы вдоволь испить подлой и невозмутимой своей инаковости. Да-да, какая-то надсадная, вечная alteritas угнездилась в воздухе груди моей, в околоноготных заусеницах пальцев, в жёстких волосках кожи моей, всё более седеющих и гаснущих, как я с грустью замечал, в последнее время. Я встал со скрипучей кровати и сразу вспомнил, что меня нарочно оставили одного ночевать в этом дрянном деревенском доме. Чтобы я привыкал к нему, чтобы я обживался. Накануне же, при свете, я не успел даже разглядеть его толком.

Станислав Шуляк Дорога к храму Зачем нужна эта дорога, если она не ведёт к Храму? (Из к/ф «Покаяние». Реж. Тенгиз Абуладзе) П е р в ы й В т о р о й Ж е н щ и н а I. Чёрт его знает, что за местность такая: вроде ведь, и не поле, и не степь, и не пустыня, но что-то такое невообразимое, неказистое, такое, что и слова не сразу подберёшь, чтоб описать это. А коль слов не хватает, так не станем даже и пытаться. Одно несомненно, что посреди всего этого – дорога. Не так, чтобы широкая; тут даже не две машины, но два велосипедиста разъедутся с трудом. И вот по дороге идёт человек. Поначалу далеко, чёрною точкой кажется он. Потом всё ближе, и вот он уж прошёл мимо нас, прошёл своею гадкой походкой. На минуту замедлил свой шаг, потом даже как будто двинулся на цыпочках. И вот вдруг вернулся назад. Тоже на цыпочках. Остановился у обочины – и разглядывает что-то такое у себя под ногами. Или, может, в канаве. П е р в ы й. Эй!.. (Пауза.) Эй!..

Тринадцатого марта 2007 года умер Гена Григорьев. Поэт, человек, персонаж. По странному совпадению, тринадцатого же марта 2004 года в сети был размещен мой роман-пасквиль «Инферно», в коем Гена Григорьев в числе прочих был выведен в качестве персонажа. Тогда же мной был проделан странный опыт, каковой я ни до того, ни после не проделывал более. Я стал собирать все письменные отклики на «Инферно», собирать их в некие своды и размещать также в сети. Продолжалось это ровно год. И сейчас вдруг подумалось, что последний из таких сводов, – есть настоящий памятник. Памятник той ситуации, памятник тому времени, памятник человеку, памятник персонажу, памятник Поэту. И вот я размещаю его теперь здесь как памятник Первому Из Ушедших Персонажей – замечательному поэту Геннадию Григорьеву (окончание): UUU Неожиданно для себя обнаружил на страницах Живого Журнала целую дискуссию о романе-пасквиле "Инферно". Впрочем, не о романе, конечно, но о персонажах романа.

Тринадцатого марта 2007 года умер Гена Григорьев. Поэт, человек, персонаж. По странному совпадению, тринадцатого же марта 2004 года в сети был размещен мой роман-пасквиль «Инферно», в коем Гена Григорьев в числе прочих был выведен в качестве персонажа. Тогда же мной был проделан странный опыт, каковой я ни до того, ни после не проделывал более. Я стал собирать все письменные отклики на «Инферно», собирать их в некие своды и размещать также в сети. Продолжалось это ровно год. И сейчас вдруг подумалось, что последний из таких сводов, – есть настоящий памятник. Памятник той ситуации, памятник тому времени, памятник человеку, памятник персонажу, памятник Поэту.

Станислав Шуляк КНИГА ИОВА Пьеса в двух действиях Действующие лица Кудесов Соавтор Первый актер Второй актер Третий актер Травести Продюсер Кон Охранники Кона Шарковский ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ Картина первая. Дом Двое - Кудесов и Соавтор, стоят спиной к зрителям, стоят долго и неподвижно. Гонг. КУДЕСОВ. Итак, мы начинаем. Следует пантомима: Кудесов и Соавтор удят рыбу. Оба насаживают невидимых червей на невидимые крючки, взмахивают невидимыми удилищами, забрасывают крючки в воду. Наконец Кудесов вытаскивает рыбину, Соавтор завистливо смотрит на него, помогает снять ее с крючка. СОАВТОР. Я далек от мысли тебе подражать. КУДЕСОВ. Причиной моих прежних неудач было, по-видимому, то, что я никак не мог прибиться ни к какой вере, ни к какой этической системе или философии. СОАВТОР. Тебе нечего было сказать, ты и не хотел. Модная болезнь...

Станислав Шуляк Дети леса драма М а к а р В а с с а М а т ь, она же Л ж е м а т ь С т а р о с т а, он же В о е н н ы й К о м и с с а р, он же П р о х о ж и й, он же А р х и т е к т о р П а р е н ь Д е в у ш к а Деревенский дом. Бедность ужасающая, хотя когда-то этот дом, возможно, был неплох и справен. М а к а р сидит на лавке и чинит сапог: приколачивает подмётку гвоздиками, прошивает голенище суровою ниткой. Он совсем ещё мальчишка – М а к а р. Одетая В а с с а лежит на постели под двумя одеялами. Она чуть младше М а к а р а. К а р т и н а п е р в а я В а с с а. Если бы у нас была коза, мы бы её съели. (Пауза.) Ты слышал? М а к а р. Да. В а с с а. И что? М а к а р. У нас нет козы. В а с с а. А раньше? М а к а р. Не знаю. В а с с а. Почему? М а к а р. Меня тогда ещё не было. В а с с а. А я была? М а к а р. Тем более – нет. В а с с а. А разве ты старше? М а к а р. Будешь ещё про глупости, я тебя иголкой в глаз тыкну. В а с с а.