Колючий куст возвышается посреди бескрайней пустыни. Одинокое неприхотливое растение на фоне огромных песчаных барханов, гнется и стонет оно под хищным ветром, принимает удары стремительных вихрей, плавится под безжалостным солнцем днем и дрожит от леденящего холода ночью. Шипы острее лезвия надежно защищают куст от немногочисленных ящериц и зверьков, иногда навещающих бесплодную равнину. Изредка человек, отважившийся на трудный и опасный путь через пустыню, проходит мимо зеленеющего среди желтых песков колючего куста. Но не стоит прикасаться к нему – острые шипы без труда пронзят кожу, после чего ядовитый сок растения проникнет в кровь, и спустя часы кожа человека начнет сморщиваться и желтеть, как у древнего старика, а через несколько дней безумие поглотит его разум и бедняга навсегда сгинет в безводных песках. Не стоит и надрезать стебель, желая напиться сока, даже если вы измучены жаждой – кровь, текущая по жилам диковинного кустарника, несет безумие и смерть.

Посвящается Софи М. Меня зовут Антуан Резас. Я сын торговца второй гильдии. И на рассвете завтрашнего дня я умру. Так повелел Князь и так случится. В моей камере нет часов, и я не слышу их тиканья, отмеряющего неумолимый ход времени, но я знаю, что оно не замирает ни на секунду, продолжая стремительным потоком рушиться вниз с гибельного обрыва. За решетчатым окном уже сгустилась ночная тьма, слегка нарушаемая немногочисленными огнями засыпающего города. Сколько осталось еще часов? Десять, девять, восемь? Самое глупое сейчас – пытаться измерить то, чего становится все меньше. Снова оглядываюсь по сторонам. Застеленная кушетка (сна ни в одном глазу), деревянный стол, стул, горящая свеча, раскрытая передо мной толстая, пахнущая добротной бумагой тетрадь (зачем столько листов, я не успею исписать их, даже если примусь до самого утра, не разгибаясь, строчить бессмысленные закорючки), карандаш… Иногда я начинаю думать, что лучше бы эти томительные часы поскорее иссякли.

Приятный запах жареной картошки заполнял кухню. Масло шипело на остывающей сковороде. Я выключил газ и бросил взгляд на Ольгу. Она полусидела-полулежала в старом потертом кресле, запрокинув голову и глядя в потолок. Усталость брала свое. Я и сам с трудом переставлял ноги. На тусклом свету немногих уцелевших лампочек в висевшей на низком потолке люстре ее лицо вдруг показалось мне особенно бледным и изможденным, а морщины сделались глубокими и бросающимися в глаза. - Готово, - тихо произнес я. – Садись. Она с видимым усилием поднялась и прошла на кухню. Я уже раскладывал по тарелкам золотистые ломтики. Разливал в кружки кефир. Надеялся, что она скажет хоть слово. Ожидал похвалы. Но она молчала, апатично глядя на еду. Где-то рядом шумели проносившиеся мимо машины, делая повисшую в нашей крошечной квартирке тишину еще более гнетущей и нестерпимой. - Ничего, - бросил я, наконец, попробовав улыбнуться. – Прорвемся. Все еще… - Куда? – ее голос звучал слабо. – Некуда… На тебе лица нет.

Я почти задремал, сидя на трамвайной остановке и наблюдая за тем, как окрестные пятиэтажки медленно погружались в вечерний сумрак. Мимо проносились машины, проходили люди, пару раз останавливались трамваи. Какие-то припозднившиеся старички и старушки что-то пыхтели, ожидая своего маршрута. Падал снег, своими вечерними хлопьями делая декабрьский вечер светлее. Где-то вдалеке играла тихая музыка. А я сидел и думал. Думал о том, что совсем-совсем скоро окажусь далеко-далеко отсюда и едва ли когда-нибудь вернусь в этот тихий уютный район на окраине огромного мегаполиса. И несмотря на предвкушение будущих блистательных заграничных перспектив, в сердце нет-нет, да и стучалась таинственно-необъяснимая тоска. Билет был куплен, вещи собраны, чемодан ожидал меня дома. Завтра ранним утром послушное такси помчит меня в аэропорт, а там я поднимусь на борт авиалайнера и навсегда покину эти края. Перед такими событиями я никогда не мог справиться с переполнявшей меня тревогой.

Вечерний сумрак опускается над древним лесом, окутывая темной дымкой вековые деревья с огромными массивными ветвями и зловеще шелестящей на тихом ночном ветру листвой. Не слышно ни щебета птиц, ни стрекотания насекомых, мрачная чаща погружена в тишину, не нарушаемую ни единым живым существом. Ибо здесь, среди заросших дикой травой и исполинскими корнями костей и развалин забытого королевства нет места для живых тварей. Сотню лет ни один из них не проходил по этим тропам, не продирался сквозь заросли, не рассекал крыльями воздух, не приближался к отвесной скале, притаившейся в глубине смертоносной чащобы, и не заглядывал в разверзшееся в ней отверстие пещеры. Той, что столетия назад сделалась моим вечным пристанищем. Но сегодня необычная ночь. Близится священный час Самелы, когда на черном небосводе восходит Кровавая Луна. А значит, пришло время вновь покинуть заточение и выйти на охоту.

(Соавтор - Сола Клао) Воспоминания… Вновь и вновь роятся они вокруг меня, пока я дремлю, склонив голову на грудь, в мерно покачивающемся скоростном поезде, или же, скучая, гляжу в окно на проносящуюся мимо бескрайнюю выжженную степь, застилающую все вокруг до самого горизонта. Солнце уже высоко, прошло немало времени. Не знаю, сколько. Я не смотрю на часы. Я не хочу думать ни о том, что осталось позади, на окутанном утренним сумраком перроне вокзала, ни о том, что ожидает меня впереди, там, где звонко постукивающий колесиками длинный состав, наконец, завершит свой путь сквозь проклятые земли. С собой у меня книги, три самые любимые книги, которые я еле успел бросить в старый черный рюкзак, сохранившийся со времен молодости, и очередная неоконченная рукопись, но я не в силах ни читать, ни писать. Глаза слипаются, голова трещит от боли, и все же я не засыпаю. Я никогда не засыпаю в дороге, даже будучи смертельно усталым. А потому воспоминания.

Но в мире есть иные области, Луной мучительной томимы. Для высшей силы, высшей доблести Они навек недостижимы. (Н. Гумилев) Когда я добрался до высокого особняка, расположившегося на пологом холме на берегу холодного северного моря, солнце уже давно закатилось и окрестности окутала ночная тьма, едва нарушаемая далеким огоньком маяка. Я не бывал в этих краях уже более семи лет, и пустынный прибрежный пейзаж нагнал на меня гнетущую, необъяснимую тоску. Мрачные скалы, шум разбивающегося о них прибоя, редкая блеклая растительность, раздирающие сердце вопли морских птиц… С извозчиком я рассчитался в ближайшей деревне, расположившейся несколькими верстами западнее, и остаток пути преодолел пешком, опираясь на длинный посох, с небольшой котомкой за плечами. В мои планы не входило задерживаться здесь дольше нескольких дней.

Черный барон Ибо, несмотря на покой, принесенный мне забвением, я никогда не забываю о том, что я – изгой, странник в этом столетии и чужак для всех, кто пока ещё жив. Г. Ф. Лавкрафт Вступление Запах обильно пролитой крови и начавшей разлагаться плоти заполняет воздух. Груды мертвых тел, вперемешку человеческих и лошадиных устилают собой освещенную бледным лунным светом равнину до самого горизонта. Давно стихли крики и стоны, зловещая тишина опустилась на поле брани, позволяя душам погибших отойти в загробный мир. Не видно ни шакалов, ни грифов – они в ужасе бежали от страшного побоища. Тут и там виднеются огромные ямы в земле, доверху заваленные обгоревшими трупами. Кое-где от людей остались только скелеты, а то и вовсе разбросанные во все стороны кости. Пары ядовитых испарений все ещё висят в воздухе, отпугивая всех живых тварей от проклятого места.