Но в мире есть иные области, Луной мучительной томимы. Для высшей силы, высшей доблести Они навек недостижимы. (Н. Гумилев) Когда я добрался до высокого особняка, расположившегося на пологом холме на берегу холодного северного моря, солнце уже давно закатилось и окрестности окутала ночная тьма, едва нарушаемая далеким огоньком маяка. Я не бывал в этих краях уже более семи лет, и пустынный прибрежный пейзаж нагнал на меня гнетущую, необъяснимую тоску. Мрачные скалы, шум разбивающегося о них прибоя, редкая блеклая растительность, раздирающие сердце вопли морских птиц… С извозчиком я рассчитался в ближайшей деревне, расположившейся несколькими верстами западнее, и остаток пути преодолел пешком, опираясь на длинный посох, с небольшой котомкой за плечами. В мои планы не входило задерживаться здесь дольше нескольких дней. Впрочем, я не ведал, с какой целью старик-отец призвал меня в свою приморскую обитель. На холм я поднимался с трудом – холодный пронизывающий ночной ветер дул мне в лицо, и в его завываниях мне слышалась не то угроза, не то предостережение. Однако я шел, не сбавляя шаг, хотя мой легкий плащ оказался неважной защитой от холода. Шел навстречу темной громаде каменного дома, лишь в одном из верхних окон которого мерцал слабый свет. Кабинет отца. Значит, старик ещё не спит. Ожидает меня? Ведь я задержался – не так-то просто ни с того ни с сего покинуть университет. Но что-то в том письме заставило меня мгновенно напрячься и почти буквально сорваться с места, оставив все дела. Отец писал мне редко. Очень редко. И никогда, никогда не звал себя навестить. Одно время мне даже казалось, что он и вовсе обо мне позабыл. Двери мне отворил степенный пожилой лакей (кажется, его звали Карл), и, сухо поприветствовав, повел вглубь дома. Дощатые полы скрипели, а запутанные темные коридоры заставляли кружиться голову и рассеиваться взгляд. Сейчас я ещё яснее понимал, насколько успел отвыкнуть от здешних покоев, когда-то казавшихся мне почти родными. Давно, будто целую вечность назад, покинул я родительский дом, в глубине души не собираясь никогда в него возвращаться. Но вот я здесь. Снова иду по мрачным галереям, снова ступаю на роскошные ковры, устилающие паркет в просторной гостиной комнате с горящим камином, вновь вижу примостившееся около него отцовское кресло-качалку, ни капли не изменившееся за эти годы… и выходящую мне навстречу хрупкую женскую фигуру в сером домашнем платье. Тика. Моя сестра-близнец. При виде меня девушка слабо улыбнулась и тут же принялась, как некогда в детстве, водить по воздуху своими тонкими смуглыми руками, одновременно шевеля всеми десятью пальцами и энергично моргая глубокими темно-зелеными глазами. Однако я печально помотал головой, за считанные мгновения осознав, что почти забыл тот загадочный и изощренный язык жестов, которым немая от рождения Тика пользовалась для общения. Вернее, лишь для общения со мной – никто другой никогда не мог, да и не пытался понять этот замысловатый танец. Сестра бесшумно вздохнула, но не растерялась и тут же извлекла откуда-то роскошный девичий альбом, наподобие тех, каким пользовались знатные барышни в светском обществе. Только Тике он служил для повседневного общения, и сейчас, подойдя к небольшому столику и взяв перо и чернила, она принялась что-то быстро-быстро писать своим элегантным убористым почерком. Странное дело. Я знал, что сестра, несмотря на свою немоту, прекрасно слышит и понимает чужую речь, однако заговаривать с ней мне почему-то не хотелось. Представлялось почти кощунственным нарушать таинственную тишину, окружавшую это несчастное создание. Когда-то самое родное мне среди всех других существ. А теперь… теперь я стоял и беспомощно смотрел на неё, в нетерпении ожидая, когда она, наконец, протянет мне альбом, и я, возможно, хоть что-то узнаю о цели моего визита. Если, конечно, раньше сверху не спустится отец, которому исчезнувший Карл наверняка уже доложил о моем прибытии. Почему-то мысль о появлении старика в эти минуты показалась мне отвратительной. Хотелось подольше побыть наедине с Тикой и её молчанием. Таким близким некогда и таким забытым и пугающим ныне. Но вот сестра завершила свое послание, и я тут же, под мерное шуршание листьев альбома, впился глазами в изящно выведенные французские слова. Слова языка, от которого я успел отвыкнуть в германских землях: «Дорогой Рауль! Благодарю Пресвятую Деву за то, что ты сумел ныне добраться до нашей скромной обители. Мы ожидали тебя многие недели и почти утратили надежду, видя, что дни сменяют друг друга, а тебя по-прежнему не видать. Отец сильно переживает и спрашивает о тебе каждый день, хотя ему все тяжелее покидать свои покои. Он уже давно чувствует себя неважно и его гнетет страх смерти. Я стараюсь заботиться о больном, отдавая ему дочерний долг. И я очень тосковала о тебе. Все эти долгие тяжкие годы. Отец не позволял мне писать тебе. Он говорил, что ты сам не хотел бы этого. Возможно, он был прав. Но я тосковала дни и ночи и теперь счастлива тебя видеть». От слов Тики веяло книжной безжизненностью. Но откуда еще она могла перенять выражения? Ведь в ее присутствии все сами будто теряли дар речи. Но тоска и нежность, исходившие от круглых зеленых глаз, не были поддельными и вымученными, а потому я склонил голову и даже, в порыве нахлынувших эмоций, стремительно обнял Тику за плечи. - Ваш батюшка ожидает вас, господин, - хриплый голос Карла, донесшийся откуда-то сверху, должно быть, с лестницы, резко разорвал тишину. - Сию же минуту, - отозвался я, отбросив в сторону плащ и котомку. Махнув рукой все еще казавшейся опечаленной сестре, я устремился вверх по ступеням. Мои шаги гулко отзывались по всему дому, окутанному безмолвием. Тихо, безлюдно. Неужели отец распустил всех слуг, за исключением Карла? Странно, он ничего не писал о денежных проблемах. Считал ниже своего достоинства? Или причина в чем-то ином? Но вот передо мной высокая, обитая металлом дверь кабинета. Я осторожно берусь за небольшой молоточек и стучу три раза. За гулкими ударами следует далекое ворчание, шорох каких-то бумаг, и, наконец, звучание низкого баритона, за прошедшие годы сделавшегося еще более зловещим: - Заходи, сынок. Я переступаю порог. В небольшой комнате, напоминающей корабельную каюту, как будто ничего не изменилось. Портреты королей Франции на стенах, огромное барочное Распятие в дальнем углу, изображения парусных кораблей над отцовским столом, все так же заваленным многочисленными стопками бумаг. Сам хозяин в дубовом кресле, похожем на точную копию расположенного в гостиной, повернулся ко мне, набивая табаком огромную черную трубку. Его некогда черная борода успела изрядно поседеть, как и длинные струящиеся волосы, прикрывавшие огромный безобразный шрам на правой щеке. Единственный голубой глаз мрачно смотрел на меня, место, где некогда сиял второй, скрывала длинная черная повязка, огибавшая всю голову. Во рту сверкала пара золотых зубов. Потомок старинного графского рода, сделавшийся морским разбойником, а ныне доживавший свой век здесь, у Балтийского моря, вдали от страждущей родины. Зачем же ты позвал меня к себе? - Здравствуй-здравствуй, Рауль, - старый Этьен по давней привычке прищелкнул ногтями длинных пальцев, и его лицо тут же исказила гримаса боли. Подагра? – Рад, очень рад тебя видеть. Как добрался? - Все благополучно. Ваше письмо, отец, застало меня врасплох, потому я… - следующие несколько минут ушли на описание перипетий моего неожиданного путешествия. Затем старик принялся расспрашивать меня про жизнь, про университеты, про Германию, про последние события. Я отвечал, не сводя с него глаз и все ожидая, когда же, наконец, речь зайдет о главном. Но отец не торопился. Я только заметил, что он то и дело бросал тревожный взгляд в сторону окна, выходившего на морской берег. - Что же, рад за тебя, - промолвил он, завершая расспросы. – Полагаю, хватит на сегодня. Тебе нужно отдохнуть. Карл приготовит твои покои. Завтра в полдень встретимся у Черного Утеса. Надеюсь, ты помнишь дорогу туда? - Помню, - растерянно кивнул я. – А вы… Вы сможете… - Я? – отец вдруг расхохотался. – Не недооценивай старика. Пусть руки и дрожат, но ходить я все еще могу. Иди, отдыхай. Господь с тобой. Вновь бредя по темным коридорам особняка, я поймал себя на том, что понимаю все меньше и меньше. Утес… Зачем нам идти к утесу? Что он не может поведать мне здесь? Опасается Карла? Старого верного Карла? Видать, отец сделался еще более мнительным, чем раньше. Но о чем же все-таки речь? О наследстве? Перед глазами вновь блеснул встревоженный взгляд отца, устремленный за окно. Господи Боже, неужели он снова начал опасаться давно канувших в Лету якобинцев? … Какое-то странное, невыразимое чувство заставило меня пробудиться посреди ночи. Точно не звук, ибо царила полная тишина. И вряд ли свет растущей Луны, едва пробивавшийся сквозь темные шторы. Нечто иное вырвало меня из объятий сна, несмотря на чудовищную усталость. Я как будто чувствовал, что кто-то зовет меня издалека, влечет к себе, подавая я таинственные знаки. Какое-то время я просто лежал, глядя в потолок, стараясь заставить себя снова заснуть. Я давненько не бывал в этом доме, успел отвыкнуть от его каменных стен и просторных холодных комнат. Стоит просто успокоиться, расслабиться. Возможно, встать на колени и помолиться перед небольшой статуей Мадонны… Последняя мысль заставила меня усмехнуться – ведь я давно оставил сумеречную средневековую веру предков. Но чувство не проходило, и, устав бороться с ним, я, наконец, встал, в одной сорочке приблизился к окну, и, повинуясь загадочному желанию, раздвинул шторы. В привыкшие к темноте глаза ударил лунный свет – до полнолуния оставались считанные дни. Но вскоре я различил мерно колыхавшиеся у подножия холма волны, грудью встречавшие брызги соленой воды унылые серые камни и… хрупкую фигурку, купавшуюся в свете Луны и медленно, повинуясь неслышимой для меня мелодии, танцевавшую на скользких валунах. Тика? Неужели она?! На таком расстоянии я не мог разглядеть лицо девушки, но все сомнения развеялись, не успев возникнуть. Это её бронзово-смуглая кожа, её неспешно-изысканные движения, её нежные руки, вздымаемые ввысь в подобие молитвы и распущенные темные волосы, струящиеся по обнаженным плечам. Обнаженным, как и все тело ночной танцовщицы. Несколько минут я увлеченно наблюдал за ней, а потом, рассердившись на себя, резко задернул шторы и повалился на постель. Бедная девочка. Она, должно быть, больна. Лунатизм – так это называют. Интересно, отец знает? Вряд ли, а то бы принял меры. Сказать ли ему? Нет, лучше не стоит. Это не моя забота – я приехал всего на несколько дней, погостить. Хочет Тика танцевать по ночам – пусть её танцует. Должны быть какие-то радости у человека. Все равно здесь никто не увидит ее наготу. Наутро же ночные картины как-то поблекли, почти стерлись из памяти, и в конце концов я решил, что, если я и видел нечто, то, вернее всего, во сне. … Черный Утес венчал собой уходившую далеко в море каменистую гряду. Идя по ней к назначенному месту встречи под шум прибоя при свете бледного северного Солнца, я невольно вспоминал те дни, когда, детьми, мы с Тикой то и дело бегали к утесу, взбирались на него и часами глядели на уходящую в неведомые дали морскую гладь. Странное дело – там, в Германии, я почти не думал о сестре. Пожалуй, вспоминал о ней даже реже, чем об отце, все же маячившем где-то на жизненном горизонте. Тика же как будто канула в небытие вместе с ушедшим детством, оставшись где-то среди сказок про ведьм и игр в пиратов. Но здесь, в этом затерянном уголке остзейских земель, насквозь пропитанном воспоминаниями, они как будто заиграли новыми красками, и я почти не переставая думал о Тике. Моей милой бедной Тике. Как она сейчас? Сегодня утром я ее не видел… Громко вскрикнула морская птица, и я ускорил шаг. Не стоит опаздывать, это может разозлить старика. - Здравствуй-здравствуй, Рауль, - взобравшийся на утес Этьен, облаченный в походный плащ, выглядел заметно свежее, чем вчерашним вечером. Я с удивлением приметил блеснувший у него на поясе эфес шпаги. – Солнечный денек, здесь такие редки. Особенно в зимнюю пору. Не мерзнешь? – морской ветер пробирал меня до костей, но я отрицательно помотал головой. – Я так и не смог привыкнуть к здешним местам. Так и не смог. Холод, ветер, снег, германцы… То ли дело Франция. Моя любимая бедная Франция. - Вы могли бы вернуться, отец… - осторожно проговорил я, но он ответил суровым взглядом: - Вернуться? Куда? На пепелище? На руины? Конечно, да, после разгрома Корсиканца я мог бы возвратиться в Париж. Мог бы. Никто бы меня не тронул. Ещё и с деньгами… Но нет, Рауль, нет. Прошлое ушло навсегда, его не вернуть. Верно я слышал, - вдруг спросил он без всякого перерыва, - что ты перешел в лютеранство и вступил в масонскую ложу? - Первое да, второе нет, - ответил я, лишь слегка покривив душой. Но отец отреагировал на удивление спокойно. Лишь бросил грустный взгляд куда-то вдаль: - Так тому и быть, сынок. Так тому и быть… Думаешь, я такой уж католик и роялист? Смешно. После того, что было – смешно. После гильотины, после Вандеи, после… Тысяча чертей! Это память моих предков, только и всего. Мне осталась лишь память. И я держусь за нее, чтобы не впасть в безумие. А оно подкрадывается все ближе, ближе… Теперь оно совсем рядом. Однако, пустое. Я хотел поговорить не о том, - он снова обернулся ко мне и по его губам вновь пробежала болезненная гримаса. – Мой срок близок. И я хочу, чтобы ты знал. Знал… - Знал что, отец? – почему-то он снова смотрел на море. Смотрел на него со смесью жгучей ненависти и неизбывного страха. - Мое богатство… Наше богатство, на которое я приобрел эту землю, и то, что еще хранится в сундуках. Откуда оно? Ты знаешь? - Пиратство, - тихо произнес я, глядя на изуродованное одноглазое лицо. - Так да не так, - Этьен досадливо махнул рукой. – Одно время я был пиратом. Жестоким морским волком, грозой океанов. Я даже командовал кораблем, плававшим под Веселым Роджером. Но все же сокровища, мой мальчик, имеют совсем иное происхождение. Я долго полагал, что тебе и не стоит знать, какое. Но сейчас… Сейчас, когда я начал видеть во сне его... Я решил рассказать. Когда я умру, все останется тебе. И родовое имя, и сокровища, и… - он, как мне на мгновение показалось, с отвращением взглянул в сторону особняка. – Решать тебе. А я лишь открою тебе правду. Я молча смотрел на него. Он, будто тоже выжидая, смотрел на меня. То ли не мог решиться, то ли все еще опасался, что нас подслушают… Здесь, на каменной гряде, видимой как на ладони сплошь до самого побережья? Спустя пару минут он обернулся к морю. А затем снова ко мне. И, тяжело вздохнув, начал говорить: - Вы, ученые люди, и представления не имеете о том, что скрывают моря и океаны. Особенно далекие, неизведанные южные воды, в которых мне довелось побывать. Любой из твоих профессоров наверняка поднял бы меня на смех, сказав, что старик выжил из ума. Но ты, Рауль мне поверишь. Придется поверить. В конце я представлю тебе доказательство, которое ты не сможешь оспорить, - старый пират оскалил зубы. – Раньше я мало говорил тебе о прошлом. Тебе известно, что одно время я был пиратом, но неизвестно, как, когда и где я им стал и какие моря бороздил. Все потому, что я не хотел вспоминать о пережитом ужасе. Ужасе много большем чем тот, что царил в революционном Париже… Но я снова отвлекся. Все началось у берегов Австралии. Шел 1799 год от Рождества Христова, минуло уже несколько лет со дня моего бегства из Франции, и я, сын графа, потомок старинного рода, ныне лишившийся всего, служил младшим помощником капитана на британском бриге «Шэмрок». Я хорошо владел навигацией, и потому мне доверяли многое, несмотря на иноземное происхождение. Так случилось, что на корабле произошел бунт. К подготовке которого я на первых порах не имел ни малейшего отношения. В команду затесалась кучка беглых каторжников, планировавших захватить судно и уйти в пираты. А настроить матросню против капитана Робертса не составляло труда – редкостный был самодур. Без конца кричал на всех, ругал по-черному, чуть что – порол и протаскивал под килем. А двоих так и вовсе вздернул на мачте. За воровство. Судя по всему, они были не виноваты… Хотя какая теперь разница? В общем, каторжники во главе с Джеком Саймером почти все подготовили для выступления, но столкнулись с проблемой – среди мятежников не оказалось опытных моряков, способных повести корабль. И после некоторых раздумий они решили вовлечь в предприятие меня. Из всей верхушки экипажа я показался им наиболее подходящей кандидатурой. И немудрено – такой же обездоленный морской бродяга, как и они. Только умный и образованный, - отец рассмеялся и продолжил: - Конечно, Саймер сам имел капитанские амбиции и соглашался сделать меня лишь первым помощником. Но я согласился – терять было нечего. Хам и пьяница Робертс сидел у меня в печенках, дальнейшая служба в британском флоте не сулила никаких перспектив, а пиратская доля влекла и казалась единственным путем, достойным воина. В конце концов, меня ограбили – я ограблю. Да и кто такие наши предки? Франкские варвары, бароны-разбойники, уповавшие на меч и силу, а не на интриги и салонные учтивости, которые нас и погубили. Так мы и совершили свою революцию в миниатюре, - он извлек из-за пазухи трубку и принялся набивать ее табаком. - Вы их убили? – спросил я, чтобы нарушить молчание. – Капитана и остальных. - Конечно, - кивнул Этьен. – А что еще было с ними делать? Впрочем, живым никто из них и не дался, дрались как звери. Старший помощник, защищаясь, прострелил башку Джеку Саймеру, а потому наша пиратская команда, к которой примкнуло большинство матросов, изначально не вовлеченных в заговор, осталась без капитана. После нескольких дней споров, изредка переходивших в поножовщину, все признали предводителем меня. Это было верное решение – никто другой не смог бы управлять бригом без меня, а подчиняться я отказывался наотрез. Мне удалось сжать их всех в железный кулак, хотя ты можешь догадаться, как английская матросня относится к французским аристократам. Я понимал, что хожу по тонкому льду, и ничего не оставалось, как сразу же приняться за грабежи. Благо торговые пути располагались совсем рядом, а местные дикие острова представлялись отличным убежищем, - на мгновение отец умолк и затянулся. – Сладкое было времечко, сладкое. Я чувствовал себя морским волком, а не загнанным зайцем, прячущимся от революционного отребья в далеких уголках мира. Правда, грабить приходилось в основном британские корабли. Хотя и французские попадались… Ох, как попадались! Я не держался в стороне, не прятался в рубке, но сам бросался на абордаж впереди всех. Меня предостерегали, боялись потерять капитана, но мне было плевать. Впервые за долгие годы я мог насладиться честной схваткой. За два года я потерял глаз и заработал вот это украшение, - он провел пальцем по шраму на щеке. – Согласись, не так уж много, учитывая, что мы потеряли почти половину первоначальной команды. Набрали новых, ведь ты знаешь, что за место Австралия… А меня судьба берегла. Если бы я мог догадываться, для чего, то, возможно, пожалел бы о том, что не получил пулю в лоб в одном из абордажных боев. Если бы я искренне верил, подумал бы, наверное, о божественном воздаянии. - Так что же произошло, отец? – задал вопрос я, чувствуя, что все это время он говорил не о том, ходил вокруг да около, опасаясь заговаривать о причине своего загадочного страха. - Произошло, эх… Знаешь, Рауль, я бы больше всего хотел считать все случившееся кошмарным сном, навеянным морскими чертями. Но нет. Ибо мне хватило глупости забрать с собой сокровища и… Кое-что еще. Кто-то из древних сказал однажды, что деньги не пахнут. - Римский император Веспасиан Тит Флавий, - подсказал я. - Так точно. Полагаю, он был не вполне прав. Наши с тобой деньги очень даже пахнут. И не кровью убитых моряков, нет… Однажды наш «Шэмрок» попал в чудовищный шторм где-то к востоку от голландских островов, на просторах Тихого океана. Тихого, прости Господь… Одна из самых чудовищных бурь на моей памяти застала нас врасплох. Ураганный ветер рвал в клочья паруса, волны захлестывали палубу. Судно получило несколько пробоин и матросы не успевали вычерпывать воду. Мы без конца падали и взлетали, то и дело роняя кого-нибудь за борт, а я стоял на капитанском мостике, выкрикивая почти бесполезные приказы сквозь рев взбесившейся стихии. Я почти потерял надежду, когда вдали неожиданно показалась земля. Наш искалеченный корабль швырнуло к неведомому берегу, и мы, злые, мокрые, продрогшие, но спасенные, выбрались на сушу, поросшую густым тропическим лесом. Остров, как мы вскоре поняли. Небольшой, не отмеченный на картах, не имеющий названия. Остров, на котором нас ожидало… Рауль! – вдруг вскрикнул отец, указывая в сторону моря, над которым постепенно собирались облака, закрывавшие собою Солнце. – Смотри! - Куда? – не понял я, следя за его рукой. Волны мерно колыхались, где-то вдали резвились чайки. – Я ничего не вижу. - Да, - медленно кивнул старик. – Теперь и я не вижу. Но это был он. Он. Думаю, довольно на сегодня. Я устал говорить, ты, должно быть, тоже устал слушать. Да и холодает. Пойдем домой. Завтра, в то же время, здесь же. Мы направились в сторону особняка. Вся дорога прошла в тягостном молчании. Я так и не осмелился задать ни один из мучивших меня вопросов. Что же померещилось ему в морских волнах? Чего или кого он так опасается? И почему, несмотря на свой страх перед морем, беседует со мной здесь, а не в теплом доме у камина? Безумие. Должно быть, оно уже почти овладело разумом бывшего пирата Этьена. А потому мне следует проявлять осторожность. Одному Богу известно, что может прийти в эту истерзанную мучительными воспоминаниями голову. … Остаток дня прошел в неясной тревоге. Я, не переставая, думал о рассказе отца, понимая, что он так и не смог (или же не захотел?) дойти до самого главного. Одновременно я упорно избегал встречаться глазами с Тикой, помогавшей старому Карлу накрывать на стол во время обеда и ужина (еда подавалась мне одному, ибо отец безвылазно сидел наверху). Я читал в ее взгляде и движениях молчаливый упрек. Забыл, бросил, похоронил под томами книжной учености. Ее, спутницу моего далекого таинственного детства. Чудесную игрунью, с которой провел самые счастливые часы и дни своей короткой жизни. Почему, ведь мы были так близки, как бы говорила мне сестра. Почему, ведь она всегда обо мне помнила. Должно быть, постоянно думала только обо мне. А о ком еще? Ведь я единственный, кто когда-то ее понимал, кто считал ее не больной и ущербной, а равной себе, кто исходил с нею все здешние окрестности. Некогда мы вместе внимали шуму прибоя, крикам чаек, шелесту листвы, крепко держась за руки и не помышляя о разлуке. Когда же все рухнуло? Или когда начало рушиться? Должно быть, когда отец научил меня читать по книгам. А может и раньше, гораздо раньше. Когда я заговорил, а Тика так и осталась молчащей. Уже тогда наша нежная детская связь стала рваться. Сперва медленно, а затем быстрее и быстрее. Покуда я не покинул дом и не отправился за далекими чуждыми знаниями. Тогда я думал, что бегу от старика. Неужели в действительности я бежал от тебя, Тика? Милая маленькая Тика, я не в силах говорить с тобой, равно как и ты со мной. В таком взволнованном настроении я и отправился ко сну и долго ворочался, не в силах сомкнуть глаз. Что-то не переставая мучило меня, сверлило голову изнутри, не давая ни минуты покоя. Я ощущал, что надо мной нависла опасность. Но какая, почему, в чем ее природа – на эти вопросы я не имел ответов, отчего угроза казалось лишь еще более зловещей. Не схожу ли я с ума? Не проникся ли настроением отца, высматривающего в морской глади несуществующих врагов? Отчаявшись заснуть, я встал и принялся мерить шагами комнату, когда шторы вновь озарились лунным светом, казавшимся ярче, чем вчера. Повинуясь неслышимому зову, я отдернул занавеску и выглянул наружу. Тика, обнаженная Тика, кружащаяся в медленном танце на кромке ночного прибоя. Сияние Луны заливает ее с ног до головы, и смуглая кожа приобретает особый очаровательный оттенок. Я ущипнул себя за руку. Нет, это не сон, не сон. Плавные движения завораживали своей грациозностью, и я, казалось, целую вечность глядел на нее, забыв про сон и дневные треволнения. Пока не увидел, что Тика замерла на одном месте, ее лицо оказалось обернуто ко мне (несмотря на расстояние, я ясно различил зеленоватые огоньки глаз), а выставленные вперед ладони принялись вновь и вновь сгибаться в призывном жесте. Она увидела меня. И звала к себе. Я с досадой задернул шторы и, обессиленный, рухнул на кровать. Господи Боже, что за сумасшедший дом? Скорее бы выбраться отсюда. А то того гляди и сам… … - В живых осталось всего двенадцать человек, - продолжал Этьен, когда мы вновь встретились у Черного Утеса следующим полднем. Сегодня он выглядел спокойнее и уравновешеннее, чем вчера. Я тоже отряхнул с себя ночные кошмары и приготовился слушать продолжение рассказа. – Однако лесные заросли давали надежду на то, что нам удастся починить корабль и добраться до голландских островов, где мы могли рассчитывать на помощь. Да, как ты понимаешь, все это время мы сбывали награбленное в одном из тамошних портов. Но неважно. Тогда все были на седьмом небе от счастья от того, что нам удалось пережить бурю, и мало кто задумывался о будущем. Оставив большую часть уцелевшей команды возле разбитого судна, я взял с собой двух человек и отправился на разведку вглубь острова. Следовало сразу выяснить несколько вещей: обитаем ли этот клочок земли? Если да, то опасны ли местные жители? Есть ли на острове пресная вода, плодовые деревья, годные в пищу животные? Ведь почти все наши запасы пошли на дно. И потому мы с Джоном и Беном, не теряя времени, углубились в заросли. Разумеется, взяв с собой оружие. Даже при отсутствии аборигенов нам могли встретиться хищные звери. Довольно быстро мы обнаружили небольшую речушку с чистой прозрачной водой. Но стоило мне склониться над ней и глотнуть из горсти, как Бен издал предупредительный возглас. Я обернулся и увидел две фигуры, появившиеся на другом берегу и с интересом уставившиеся на нас. Низкорослые, смуглокожие, с тонкими губами, длинными мочками ушей и ярко-зелеными глазами, - я вдруг ощутил, что единственный глаз отца буквально сверлит меня пристальным взглядом, и невольно поежился. – Мужчины, что я понял сразу, ибо на них были лишь короткие набедренные повязки, но без всякой растительности на лице, зато с длинными темными волосами, собранными в косички. В руках аборигены держали короткие заостренные палки. Несколько минут наши маленькие отряды молча рассматривали друг друга (моя рука все время лежала на рукояти револьвера), а потом они, все так же беззвучно, не сговариваясь, развернулись и скрылись в лесной чаще. - Держимся вместе, - приказал я своим подчиненным, когда мы продолжили путь. – Возможно, они безобидны лишь с виду. - Я уже тогда почуял нечто зловещее в глубине их зрачков. Это не тупые глаза животных, нет. И не глаза иных дикарей, коих мне довелось повидать немало. В них чувствовался ум, но ум иной, отличный от нашего. И враждебный. Они почуяли чужаков. Помимо воды мы вскоре обнаружили множество деревьев, плоды которых, как нам показалось на первый взгляд, могли быть вполне пригодны в пищу. Однако я уже не слишком переживал на сей счет – раз здесь выживают аборигены, то и мы как-нибудь продержим. В траве скрывалось множество разноцветных змей, и неуклюжий Джон чуть было не наступил на одну из них – его спас мой резкий окрик. Мы уже собирались возвращаться назад, туда, где наши спутники уже должны были разбить лагерь, когда Бен вдруг замер и указал в сторону небольшого просвета между деревьями. Мы направились туда и вышли к пологому, поросшему зарослями холму, вершину которого венчали каменные развалины. - Каменные развалины? На острове?! - Я удивился не меньше твоего, Рауль. Однако они были там. Искусно обтесанные камни с замысловатыми орнаментами и таинственными иероглифами валялись тут и там, поросшие травой и кустарником. Мы шли меж ними, задумчиво перешептываясь. Даже мои простоватые матросы чувствовали себя не в своей тарелке, я же то и дело останавливался и рассматривал высокие мраморные (или то был не мрамор?) колонны, повалившиеся или же продолжавшие гордо стоять, исполинские каменные блоки и украшавшие их фигурки невиданных крылатых зверей, силясь разобрать загадочные надписи. Позже я успел кое-что срисовать, и потом показывал образцы знающим людям. Они нашли тамошние иероглифы похожими на китайские, но все же не смогли их прочесть. Хотя, возможно, всему виной моя неискушенность. Но мы шли дальше и приблизились к небольшому строению, стены которого обвалились лишь частично, и массивная колоннада продолжала удерживать покосившийся портик. Нас привлекло к нему странное сверкание, казавшиеся сперва неким искажением солнечных лучей, но, вступив под сень полуразрушенного здания, мы увидели то, что вызвало у всех троих вопль восторженного удивления. В центре него, поросшая плющом, возвышалась огромная, в три человеческих роста, женская статуя в длинных струящихся одеждах, с семизубчатой короной на голове и воздетыми к небу четырьмя руками. Однако более всего нас потрясло не это. Вся, от головы и до мельчайших складок одеяния, статуя была отлита из чистого золота, сверкавшего на вечернем солнце. Преодолев оцепенение, я подошел и осторожно постучал по изваянию. Ошибки быть не могло – она не полая изнутри и, вернее всего, полностью из настоящего золота. Да и откуда там было взяться фальшивому? - Это удача, кэп, - великан Джон в радостном порыве хлопнул меня по плечу. – Знал же морской черт, куда нас забросить! - Мы ведь ее утащим? – Бен уже рассматривал статую со всех сторон. - Успеется, - остановил его я. – Давайте лучше посмотрим, нет ли здесь еще чего-нибудь. Мои спутники недовольно запыхтели, но вскоре мы были вознаграждены. В развалинах нашлось еще несколько золотых статуэток. Помельче первой, но все же все вместе они тянули на солидный куш. Многорукие мужчины и женщины, восьминогие единороги, крылатые тигры, птицы с роскошным оперением. Забегая вперед, скажу, что развалин на острове оказалось немало, и все они полнились золотыми статуями, украшениями, а также нередко и цельными слитками. В общем, настоящий рай для пирата. И не только. Покидая городище и спеша обрадовать оставшихся у корабля, мы заметили собравшуюся на поляне меж руинами толпу аборигенов, мужчин и женщин, сидевших на траве и молча смотревших друг другу в глаза без движения. Я отметил, что если мужчины имели набедренные повязки, то женщины были полностью обнажены и лишь некоторые из них носили странные ожерелья из ракушек. На нас они не обратили ни малейшего внимания, и лишь когда Джон, видимо, желая поделиться своим счастьем, что-то крикнул в их сторону, самый старший (что явствовало из множества морщин на лице) повернул голову и смерил нас тяжелым мрачным взглядом, от которого по коже пробежали мурашки. И пока матросы, как ни в чем не бывало, распевали песни, я думал над загадочной связью между здешними обитателями и таинственными руинами, принесшими нам богатую добычу. Почему-то на ум пришли слова одного искушенного в науках савойского дворянина, сказанные им как-то в одном из парижских салонов. Потом мне еще не раз доводилось их припоминать. - Ошибочно думать, - говорил он тогда, - что дикари – это люди, которым только предстоит достичь цивилизованного состояния, своего рода ранняя ступень нашего с вами развития, как полагают многие ученые. О нет! Неужели вы думаете, что премудрый Господь сотворил сперва подобных жалких существ, предоставив им затем развиваться самим? Неужели считаете, что дикарь способен сделаться человеком, встать на один уровень с нами? Каждый, кто хоть раз сталкивался с ними, лишь посмеется над подобным нелепым предположением. О нет. Дикари – не наше прошлое, но наше возможное будущее. Это потомки людей, совершивших в прошлом чудовищные грехи. Грехи, подобные которым мы не можем даже помыслить себе. Древние нечестивые цивилизации, погрязшие в пороках, некогда подверглись суровой, но справедливой небесной каре и были сметены с лица земли, а их потомки сделались теми несчастными созданиями, коих мы знаем, как дикарей. Они продолжают жить лишь в назидание другим людям, в назидание нам, с тем чтобы мы никогда не повторили их гибельного богопротивного пути. - Дальше все пошло своим чередом. Мы рубили деревья и чинили корабль, одновременно по очереди отправляясь вглубь острова, отыскивая новые сокровища и унося их в свой небольшой лагерь. Клочок земли оказался небольшим, и за несколько дней мы обрыскали его почти полностью. Перетаскивание добычи заняло значительно больше времени. То и дело встречавшиеся нам аборигены никак не пытались препятствовать «грабежу» и не вступали в конфликты. Была в них одна странность, которую мы не сразу заметили и долго не могли понять, в чем дело. Однако спустя несколько дней стало ясно – местные не разговаривали. Не только с нами, хотя обычно, впервые встретив иноземца, дикари пытаются обратиться к нему на своем наречии. Но эти не говорили и между собой. Первое время я думал, что они не делают это при нас в силу некоего загадочного суеверия. Однако нам не раз удавалось подглядеть за ними исподтишка. Особенно по ночам, когда группы аборигенов высыпали на побережье неподалеку от нас и, не обращая ни малейшего внимания на чужаков и разведенные костры, принимались безмолвно плясать у кромки воды. Их танцы почему-то стали меня привлекать, и я мог любоваться ими часами, когда уставшая за день команда погружалась в сон. Они танцевали в лунном свете, плавно вращаясь, водя руками по воздуху, сливаясь друг с другом в сладостных объятиях. Я на своем веку повидал немало балов, но тогда мне казалось, что те тихие дикарские пляски превосходили по красоте их все. Пока в одну из ночей это очарование не обернулось подлинным кошмаром. - Кошмаром? – я слушал, затаив дыхание, поскольку рассказ отца начал мне кое-что напоминать. Я судорожно отгонял эту мысль, как назойливую муху, но она возвращалась вновь и вновь, не оставляя меня в покое. - Да. Было полнолуние, и я еще с вечера заметил странное беспокойство среди начавших собираться на побережье аборигенов. Еще никогда их не приходило так много – не меньше сотни. И все они собрались около огромного валуна, прекрасно видимого из нашего лагеря, расположившегося на небольшом возвышении. Валун до половины уходил в море, и они скапливались рядом с ним, стоя по щиколотки в мелкой прибрежной воде. Я понял, что мне, должно быть, предстоит некое особенное зрелище, и, когда матросы легли спать, заранее выбрал себе подходящую позицию, подойдя довольно близко к дикарям. Они почти не замечали нашего присутствия, и потому я мог чувствовать себя спокойно. И, когда в небе появился круглый лунный диск, начался безмолвный танец. Множество фигур одновременно задвигались, будто следуя неведомой мелодии, которой, впрочем, не было видно. Они танцевали размеренно, в такт, проделывая сложнейшие пируэты и па. Думаю, любой парижский танцмейстер, окажись он на моем месте, задохнулся бы от зависти. Я следил за ними, не отрывая взора, постепенно сам погружаясь в оцепенение. Но вдруг мой взгляд привлекли три фигурки, отделившиеся от остальных и взобравшиеся на валун. Двое, мужчина и женщина, насколько я смог рассмотреть, оба в ожерельях из раковин, вели под руки третью, юную обнаженную девушку. Они уложили ее на камень лицом вверх, а затем принялись, также медленно, в такт танцу, связывать ее руки и ноги длинными лианами. Тут я почувствовал таинственный страх. Мне почему-то захотелось отвернуться, но я справился с собой и продолжал наблюдать. Двое отошли, девушка продолжала лежать в лучах лунного света, ласкавшего ее кожу. Темп танца убыстрялся, руки аборигенов молитвенно воздевались ввысь. И тут я услышал громкий всплеск, нарушивший тишину. А потом увидел, как из воды на валун выползает нечто огромное и отвратительное, окрашенное в кроваво-алый цвет. Не сговариваясь, все плясавшие отвернулись и помчались прочь, скрываясь в лесных зарослях. Лишь одна продолжала беспомощно лежать, обратив взор к небесам. А к ней подползал исполинский красный спрут, выбросивший вперед свои толстые щупальца с мерцающими присосками. Вот они впились в тело жертвы и рванули его на себя, без труда разорвав лианы. Обнаженное тело беспомощно билось в мертвой хватке чудовища, уволакивавшего ее под воду. А я… Я стоял, не в силах шевельнуться, пока ее темноволосая голова не скрылась в морских глубинах вместе с омерзительным монстром. За все время девушка так и не издала ни звука. Рауль! – старик завопил, чуть не выронив дымящуюся трубку. Я проследил за его взглядом, но увидел лишь круги на воде и тень чего-то огромного, стремительно уходившего на глубину. – Это он! Он! Дьявольский спрут! - Вам показалось, - как можно спокойнее произнес я, хотя от рассказанного отцом меня трясло. – Пойдемте в дом. - Да-да… Завтра… Завтра закончу. Осталось немного. Совсем немного… … Я стоял перед высоким зеркалом в одной из комнат особняка и задумчиво рассматривал свое лицо, силясь отогнать неприятное ощущение, возникшее у меня после сегодняшнего рассказа. Конечно же, я сын Этьена. Никаких сомнений. Те же черты лица, пусть это и сложно сказать сразу, учитывая то, как он изуродован. Голубые глаза. Чуть темнее, чем его единственный, но все же голубые. Кожа, пожалуй, потемнее, чем у него. Но его мать из Прованса, удивляться не стоит. Во всяком случае, в Германии моя смуглость ни у кого не вызывала удивления – все списывалось на французское происхождение. Волосы темные. Да и у него раньше были темные, пусть и не настолько. Что-то мешало… Спустя минуту я понял – мочки ушей. Никто никогда их особо не рассматривал, но если вглядеться, то мои длиннее, чем его. И ни бороды, ни усов. Они никогда у меня не росли. Ни одного волосочка. И… Неожиданно рядом со мной выросла Тика. Я не слышал, как она вошла. Просто ее изображение вдруг появилось в зеркале рядом с моим. Зеленые глаза. Более круглое, чем мое, лицо. Приплюснутый нос. Но, в остальном – дикое, невероятное сходство. Сестра улыбнулась, как мне показалось, слегка насмешливо. Я отшатнулся и на мгновение зажмурился. Через секунду ее уже не было рядом, а я продолжал стоять и смотреть, гадая, какую страшную тайну хранит мое происхождение. Ведь я ни разу в жизни не видел свою мать. И никогда не слышал ни слова о ней от отца. … На сей раз внезапное ночное пробуждение меня почти не удивило, зато напомнило сердце страхом. Ибо перед глазами тут же встали картины, навеянные рассказом старика. Я поспешно подбежал к окну и раздвинул шторы. Тика снова танцевала на фоне прибоя. Прибоя чуть более сильного, чем вчерашний, а потому ее то и дело окатывало снежно-белой пеной с ног до головы, однако девушка не обращала на это ни малейшего внимания. Сиявшая в небе Луна казалась почти полной, я с трудом различил исчезающе маленький темный уголок. Окаменев, наблюдал я за сестрой, представляя на месте суровых остзейских вод теплое южное море, густые джунгли вместо мрачных серых скал, и ожерелье из раковин на шее Тики. «Кто ты?», чуть было не закричал я. «Кто ты на самом деле?». Тогда она на секунду замерла и махнула мне рукой. Зеленые глаза призывно подмигнули, и на сей раз я не смог противиться, но, быстро одевшись, помчался по пустым коридорам к выходу. Выбежав на улицу в попавшейся под руку легкой накидке, я, к собственному удивлению, не почувствовал холода. Наоборот, по всему телу разлилось приятное, сладостное тепло, делавшееся все сильнее по мере того, как я со всех ног бежал к побережью, не замечая острых камней и колючей травы. Но вот я уже рядом с ней. Смотрю в глубокие зеленоватые очи и снова проваливаюсь в детство. В ту счастливую пору, когда мы с немой сестрой без труда понимали друг друга. Протягиваю руку, чтобы обнять Тику, но та мягко ее отстраняет, и мы, едва касаясь кончиков пальцев друг друга, поднимаем вверх соединенные ладони. Опускаем. И снова поднимаем. Одновременно медленно вращаясь вокруг своей оси. Я заранее угадываю ее движения, мы движемся в такт друг с другом, и я беззвучно смеюсь, глядя на Луну. Моя одежда, бесполезная, сковывающая движения, мешающая коже дышать, летит на прибрежные камни. И вскоре скрывается под набежавшей волной. Терзающая меня вопросами и сомнениями память летит вслед за ней, забирая с собой университеты, книги, науки, Германию, отца. Пространство и время исчезают, растворившись в морской пене. Остается только танец. Бесконечный безмолвный танец. … Не помню, сколько часов мы плясали. Не помню и то, когда и как я вернулся в свою постель, с тем чтобы на утро проснуться необычайно свежим и отдохнувшим, но с ощущением смутной тревоги. Взглянув на настенные часы, я понял, что полдень уже близок. Одеваясь, я, совершенно безотчетно, зачем-то повесил на пояс ножны со шпагой. Опасность была где-то рядом, хоть я и не мог осознать ее природу. Пока я наскоро перекусывал в обществе молчаливого Карла, сказавшего, что отец уже вышел на прогулку (слуга не знал о месте наших встреч), в столовой неожиданно появилась Тика. Она глядела на меня долго и пристально, а затем, тряхнув головой, достала альбом и стремительно написала на чистой странице всего два слова: «Будь осторожен». Я в свою очередь посмотрел на нее и увидел в глазах, выглядевших ночью такими радостными, беспокойную тоску и страх. Страх, который терзал и меня самого. Что-то нависло над нами обоими. Что-то неведомое, враждебное и злое. Однако я положил правую руку на грудь, улыбнулся, и, кивнув сестре, отправился вслед за Этьеном. Последнюю встречу, как шептал мне таинственный внутренний голос. - Где-то за месяц мы починили корабль, - начал говорить старик, как только я подошел к утесу. Сегодня он, как и я сам, выглядел невероятно взволнованным и то и дело озирался по сторонам, время от времени бросая подозрительный взгляд и на меня. Однако делал над собой усилие и продолжал свой зловещий рассказ: - За это же время мы нагрузили его таким количеством сокровищ, какое он в принципе мог вместить. Мне даже пришлось остужать пыл некоторых матросов, объясняя, что и так хватит на всех. Мы заранее решили покончить с пиратством, и, высадившись на голландских островах, поделить добычу поровну и отправиться каждому своей дорогой. «Не стоит дальше искушать судьбу», сказал я тогда. И все со мной согласились. Однако сам я… Сам я поступил вопреки собственным словам. Все это время аборигены продолжали свои ночные пляски на побережье, и я, глядя на них, не переставал думать о чудовищном красном спруте, ожидающем своего часа где-то на морском дне. С тех пор, как я увидел эту тварь, мне не удавалось побороть впившиеся в меня одновременно страх и отвращение. Монстр казался мне омерзительнее всех членов Комитета Общественного Спасения вместе взятых. Пожалуй, еще никогда, даже в Вандее, не чувствовал такой глубокой, подсердечной ненависти, пусть и смешанной с ужасом перед неведомым. И в голове постепенно зрел план. Одновременно безумный и глупый, совершенно бессмысленный, как сказал бы любой из моей команды, если бы осмелился. Но я не мог, просто не мог уплыть с острова, не бросив вызов подводному чудищу. - По мере нашей подготовки к отплытию, - он раскурил трубку, - вновь приближалось полнолуние. Я уже знал, что должно случиться, и готовился заранее. Я решил лишить спрута его добычи. Да, почему-то мне даже в голову не приходило попробовать убить его, настолько могущественной и неуязвимой представлялась мне эта уродливая тварь. Но я все же решился пойти против него. Конечно, у меня имелись и иные мотивы сделать то, что я сделал. Загадочная безмолвная раса зачаровала мой разум, хотелось узнать о ней как можно больше, а, покинув остров, я, скорее всего, никогда не вернулся бы туда вновь. В общем, вечером полнолуния, когда «Шэмрок» уже поднялся на воду и был готов в любую минуту поднять якорь и натянуть паруса, я приказал команде не ложиться спать, а приготовиться к схватке. Никого из них я не посвятил свой замысел, но они доверяли капитану, пусть и невольно, но принесшему им невероятное богатство. В положенный час, когда ночное светило засияло на небосклоне, толпа дикарей вновь высыпала на берег и погрузилась в сомнамбулический танец. Мы заранее подошли как можно ближе, заняв удобные позиции с разных сторон, но нас по-прежнему не замечали. Я нетерпеливо следил за пляской, пока вновь не различил девушку, предназначенную в жертву, и две фигуры, укладывавшие ее на гигантский валун. Выждав, для верности, пару мгновений, я с громким криком выхватил из ножен боевую шпагу с широким клинком. По моему сигналу затаившиеся в кустах пираты принялись стрелять по застигнутой врасплох толпе, и аборигены, пусть без всяких воплей, но устремились врассыпную также, как в прошлый раз при появлении. Я же, не теряя времени, уже мчался к валуну. Вскоре я уже стоял над девушкой, и ее темно-зеленые глаза смотрели на меня со страхом и недоумением. Клинок быстро рассек путы, но тут из воды появились красные щупальца. Я схватил дикарку в охапку, но одна из омерзительных присосок успела впиться в смуглую обнаженную ногу. Не раздумывая, я взмахнул шпагой и рубанул по проклятому отростку. Металл звякнул о камень, а воздух наполнило нестерпимое зловоние. Меня окатило мерзкой красноватой жижей, и, пока я со всех ног несся к кораблю со своей ношей на руках, она успела разъесть мою одежду, превратив ее в лохмотья. Шпага тоже покрылась ржавчиной и вскоре пришла в негодность. Однако ни я, ни девушка не получили ранений. Поднявшись на борт, я приказал поднять паруса. Но, когда мы отплывали, из воды показалась огромная красная башка, покрытая вязкой слизью, и взгляд ее огромных желтых глаз проводил нас до самого горизонта. С тех пор я навсегда потерял покой. Даже сюда я бежал вовсе не от революционеров. Просто я надеялся, что вдали от южных морей эта тварь меня не найдет. Но океан… Океан един. - Но что такого страшного в этом спруте? – не удержался я. – Да, огромное, хищное животное, видимо, поедал людей, но… Он не неуязвим. Вы даже смогли его ранить. Мало ли, какие существа бывают на свете. Здесь он едва ли может появиться. - Ты не говорил бы так, Рауль, если бы хоть раз его увидел. Я повидал на своем веку всякое, но чудовищнее него никого не встречал. Он долго искал меня, но теперь нашел. В последние дни он постоянно является мне во сне. И если бы только во сне, - Этьен бросил взгляд на море, но затем вновь обернулся ко мне. Я заметил, что у него на поясе шпага, и сейчас он задумчиво ощупывает эфес. Я подавил желание проделать тоже самое. - А что стало с девушкой? – спросил я, наконец, хотя этот вопрос мучил меня долгое время. Но я боялся задать его, и только сейчас повисшее между нами мрачное молчание не оставило мне выбора. - С девушкой? – старик оскалил золотые зубы в чудовищной ухмылке. – Сперва она все время лежала пластом, почти не двигалась. С трудом начала принимать нашу пищу. Сойдя на берег, я забрал ее с собой и постепенно приучил к более-менее приличной жизни. Она начала носить одежду, пользоваться ножом и вилкой, все остальное. Вот только она так и не заговорила. Показывал ее докторам, они сказали, что с гортанью у нее все в порядке, а почему не говорит – они не знают. Ничего не помогало. Пробовал даже научить ее писать по-французски, и несколько фраз она таки усвоила. А потом она… Забеременела. - От вас? - От кого же еще, черт возьми? И родила. Еще когда мы жили в Голландии, здешнее поместье я купил спустя пару лет. Роды проходили тяжело, она вся истекла кровью, и под конец, изойдя беззвучным криком, вдруг заговорила. Точнее, это сильно сказано. Просто сидела на кровати, и повторяла, глядя в пустоту, всего два слога: «Ти-ка, ти-ка». Может часам подражала, не знаю. Однако когда она вскоре скончалась, я посчитал эти звуки ее последней волей. И назвал этим именем нашу дочь, похожую на нее, как две капли воды. Чувствую ли я свою вину? Не знаю. Я спас ее от куда более кошмарной участи. Старался, как мог, сделать из нее человека. Думал, что общий ребенок нам поможет. А смерть при родах… С кем угодно может случиться. - Значит, это неправда, - я безотчетно отступил на шаг назад, - что я и Тика – близнецы? - Правда, звереныш, правда, - моя шпага выскользнула из ножен почти одновременно с оружием старого пирата, и два клинка со звоном сшиблись, высекая искры. – Я долго надеялся, что ты станешь человеком, Рауль, - старик тяжело пыхтел, готовясь снова броситься на меня. – Все равно, каким. Лютеранином, пруссаком, гугенотом, масоном, да пусть даже якобинцем! Но человеком. Да, я надеялся, верил. Ведь ты заговорил, в отличие от нее. Но… Я видел вас этой ночью, - с ненавистью бросил он. – Ты такой же, как она. Вы не люди, вы жуткие лунные твари проклятого острова. А я, несчастный, дал вам жизнь. Но теперь этому конец! – он снова атаковал, но я отразил удар. - Вам лучше успокоиться, - тихо произнес я. В море, за спиной отца, вдруг вздыбился огромный водяной горб, начавший стремительно расти. – Я никому не позволю тронуть Тику. - Он… Он пришел за вами! – бешено кричал Этьен. – И как я сразу не догадался? Не сокровища нужны ему, нет! Только вы, вы двое! Но я прикончу вас и сброшу в море и тогда, тогда… - он налетел на меня с удвоенной силой. Я защищался, но чувствовал, что мне долго не выстоять против столь опытного бойца. Но тут… Два огромных красных щупальца, напоминавших корабельные канаты, вырвались из-под воды и в мгновение ока вцепились мерцающими присосками в плечи отца. Лицо его исказила гримаса боли, он закричал, выронил шпагу, а затем потерял равновесие и, увлекаемый лапами подводного монстра, рухнул в море, окатив меня веером брызг. Вода тут же окрасилась кроваво-алым. Я стоял и тупо смотрел на водную гладь, пока не увидел, как из глубины поднялась гигантская, размером с лодку, продолговатая красная голова с желтыми глазами. Она смерила меня долгим прощальным взглядом и снова скрылась из виду. И тут я, совершенно потеряв самообладание, пулей понесся в сторону дома. Тика поджидала меня на крыльце. Видимо, она заранее предчувствовала, что вернется лишь один из нас, и со страхом и надеждой ждала приговора судьбы. А потому сейчас беззвучно разрыдалась и с детской непосредственностью бросилась мне на шею. Так мы целую вечность стояли перед мрачным особняком, проливая сладкие слезы радости. Зная, что этой ночью нас позовет полная Луна.