Приятный запах жареной картошки заполнял кухню. Масло шипело на остывающей сковороде. Я выключил газ и бросил взгляд на Ольгу. Она полусидела-полулежала в старом потертом кресле, запрокинув голову и глядя в потолок. Усталость брала свое. Я и сам с трудом переставлял ноги. На тусклом свету немногих уцелевших лампочек в висевшей на низком потолке люстре ее лицо вдруг показалось мне особенно бледным и изможденным, а морщины сделались глубокими и бросающимися в глаза. - Готово, - тихо произнес я. – Садись. Она с видимым усилием поднялась и прошла на кухню. Я уже раскладывал по тарелкам золотистые ломтики. Разливал в кружки кефир. Надеялся, что она скажет хоть слово. Ожидал похвалы. Но она молчала, апатично глядя на еду. Где-то рядом шумели проносившиеся мимо машины, делая повисшую в нашей крошечной квартирке тишину еще более гнетущей и нестерпимой. - Ничего, - бросил я, наконец, попробовав улыбнуться. – Прорвемся. Все еще… - Куда? – ее голос звучал слабо. – Некуда… На тебе лица нет. Как ты только справляешься? - Справляюсь вот. Как и ты. Да ты ешь, неплохо вроде получилось… Знаешь, кого сегодня во сне видел? – вдруг спросил я, решив переменить тему. Заговорила – уже хорошо. Нужно отвлечь ее от мрачных мыслей. - Тебе еще что-то снится? – довольно безучастно отреагировала Ольга. – И кого же? - Веронику, - я встретил непонимающий взгляд жены. – Веронику Звездную. Одноклассницу нашу. Темненькую такую. Я за ней ухаживал? Да неужели не помнишь?! – сам не зная, почему, я вдруг начал раздражаться. А с чего бы? Прошло двадцать лет. И каких лет… Сам я едва ли вспомнил бы половину тогдашних знакомых. Почему бы Оле не забыть Веронику? Но накопившееся за день напряжение дало о себе знать. - Что-то помню, - она отвернулась. – Что теперь вспоминать… Прости, я хочу спать, - Ольга отодвинула опустевшую менее чем наполовину тарелку. - Постой, - я прикрыл ее ладонь своей. Кожа показалась шершавой и неприятной на ощупь. – Ты должна поесть. - Я ничего не помню, - прошептала она, вдруг отдернув руку. – Ничего не вижу. И не слышу. Во сне. Никогда, - она опасно склонилась набок и чуть не упала со стула. Я с трудом успел подхватить на руки хрупкое тело некогда любимой женщины в застиранном домашнем халате. Я поднял ее и отнес на кровать. Она тут же свернулась в комочек, и я лишь прикрыл ее пледом. Затем вернулся на кухню. С отвращением отвернулся от картошки, поочередно осушил две кружки холодного кефира. Погасил свет. Отодвинул занавеску и выглянул в окно. Седьмой этаж. Не высоко, не низко. В глаза ударили разноцветные огни большого города. Чужого неприветливого города. Я поднял глаза к черному небу. Мрак, пустота, ни одной звезды. Звезды. Звездочки. Вероника Звездная… … Вероника Звездная умерла. Погибла. С тех пор погибли, сгинули, исчезли, пропали без вести, растворились без следа в кровавом водовороте многие. Столь многие, что не упомнить их имен. Столь многие, что удивляет лишь то, что мы с Олей вопреки всему живы до сих пор. Но Вероника умерла раньше. Десятилетия назад. Тогда, когда мало кто мог представить себе дальнейшее, смерть молодой девушки, ни с того ни с сего, напившись на собственном Дне Рождения, выбежавшей вместе с бойфрендом на скоростную трассу прямо под несущийся на предельной скорости грузовик, казалась трагедией, способной поколебать течение повседневности, смешать все карты и наполнить наши сердца страхом и смутной тревогой. Тревогой, которая вскоре оправдалась в виде всемирной бойни, ядерных ударов по городам-миллионникам и эпидемии синей смерти, выкосившей почти половину человечества. Как же все поблекло, перемешалось, забылось. Образы исказились, имена перепутались, лица стерлись из памяти. Но она по-прежнему стоит передо мной как живая. Черные волосы, пронзительные темно-зеленые глаза, точеный носик, крохотные губки… Эх, Вероника! Это звучит глупо, но для меня именно твоя смерть стала началом конца. … Я не пошел тогда на похороны. Меня никто и не приглашал. Только лишь бросили клич по чатам нашего класса. Класса, уже год как в полном составе окончившего гимназию, но продолжавшего еще влачить некое призрачное существование, которому предстояло вскоре обратиться в пыль вместе со всей привычной жизнью. Я подумал, что ты не захотела бы видеть меня… Хотя что за ерунда! Это я не хотел видеть твою изуродованную, обезображенную, изорванную в клочья оболочку. Нет. Я хотел оставить в своей памяти прежний образ. Образ сумеречной темноволосой красавицы, некогда отвергшей мою пылкую мальчишескую влюбленность. Я не пошел на похороны. В тот день я долго лежал на постели лицом вниз и плакал, Плакал о той, кто в случае моей смерти едва ли думал бы обо мне больше двух-трех минут. Впрочем, чушь. Я плакал не о тебе, а о себе. Я испугался черной воронки, вдруг зримо возникшей передо мной и поглотившей ту, кого я менее всего мог представить мертвой. Раз ты оказалось смертной, то и я смертен. Всему придет конец, все разложится, истлеет. Истлело же твое нежное личико. Канула в небытие игривая улыбка. Сгинул пронзительный, будто смеющийся над всем миром взгляд. Оля пошла на похороны. Она видела тебя в гробу. Сказала, что не узнала тебя. А теперь она тебя забыла. Возможно, теперь я единственный человек на свете, помнящий изумрудное сияние твоих нездешних глаз и звук высокого, напоминающего небесную музыку голоса. А значит, окончательно ты умрешь только вместе со мной. И с моими непрошеными безумными снами, в последние дни не дающими мне покоя даже в краткие часы ночного забытья. … Спасти Королеву! Одна-единственная мысль яростным пламенем горит в моем сознании. Темный коридор, едва освещенный тусклым лунным светом, оглашается криками, стонами и лязгом железа, доносящимися снаружи. Снаружи ли? Не знаю. Возможно, они уже ворвались внутрь. Не подхожу к окну. Тогда мне придется пусть на долю секунды, но упустить из поля зрения чуть приоткрытую дверцу, выходящую на лестницу. Это мгновение может оказаться роковым. Не только для меня, но и для той, что скрыта за тяжелой дубовой дверью, покрытой прихотливым золотым орнаментом. Я страж покоев Королевы. Я должен думать о ней и только о ней. Если она погибнет, погибну не только я, не только весь двор, не только все королевство. Погибнет все. Я это знаю и еще крепче сжимаю рукоять шпаги, когда слышу шум приближающихся выстрелов. Сомнений нет – дворцовая стража сметена, мятежники уже близко. Хрупкая дверь, прикрывающая лестницу, за пару мгновений разваливается на куски под градом ударов. Хорошо, что я не закрыл ее полностью – их бы это не задержало, но я заметил опасность на пол минуты раньше и, выхватив левой рукой из-за пазухи револьвер, дважды выстрелил в толпу вооруженных до зубов головорезов, ринувшихся в атаку скопом и в итоге застрявших в узком проеме. Вспышки пороха, озаряющие полумрак. Гром выстрелов. Два рухнувших на дощатый пол тела. Пригибаюсь, прежде чем они отвечают мне беспорядочной пальбой из винтовок. Пули, ударившиеся в позолоченную дверь, бессильно сыплются на пол. Стремительно бросаюсь вперед. Шпага поражает одного, второго, третьего… Адская боль в виске. Яркий свет… Падаю. Вижу огонь, охвативший стены. Стены. Каменные стены. Они не должны, не могут гореть… Привстаю, опираясь на локоть. Вижу, как дверь королевских покоев будто сама собой падает с петель, заставляя торжествующих мятежников податься в стороны. Она стоит на пороге в длинной атласной сорочке. Спокойный, холодный взгляд. Устремлен на меня. Зеленые глаза на снежно-белом лице. Немой упрек. Не смог, не справился, не уберег. Вражеские пули как рой разъяренных пчел налетают на Королеву. Клинки пронзают ее со всех сторон. Рубашка окрашивается алым. Но она стоит и смотрит. Смотрит на меня. Силюсь подняться, но тщетно. Что-то тяжелое придавило грудь. Кричу. Кричу, глядя на хищное пламя, алчно пожирающее ее фигуру. А следом и лицо. Лицо Вероники. - Проснись, - Ольга трясет меня за плечи. В нашу каморку лениво заползает тусклый свет очередного тоскливого утра. – Тебе плохо? Ты кричал? Сон. Очередной сон. Почему, зачем? Заставляю себя подняться, ощущая, что меня почти физически, будто свинцовой гирей, тянет вниз. Нет, Вероника, нет! Зачем я проснулся, если я должен был погибнуть, защищая тебя? … Весенний вечер. Москва. Лучи закатного солнца прощально озаряют небольшую аудиторию на двадцать человек. Но сейчас в ней только пятеро. Огромный рыжебородый историк, громовым голосом диктующий нам даты княжеских съездов, я, тринадцатилетний подросток, стремящийся поступить в неведомый лицей и старательно записывающий в тетрадь то, что мне в принципе и так давно известно, сидящая рядом со мной Оля, то и дело заглядывающая мне через плечо (не успевает за темпом учителя)… И где-то поблизости еще двое, признаться, их имена я давно забыл. Они и неважны. Да, вовсе неважны. Историк как раз завел очередной отвлеченный монолог (на сей раз о князьях-изгоях), когда дверь со скрипом отворилась и на пороге появилась девочка в коротком темном платье: - Я опоздала? – я уже во все глаза смотрел на нее. В первый момент ее красота показалась мне неземной. Потом я заметил отдельные неправильности, но… Я с трудом отвел взгляд. - Более чем, - недовольно пробурчал учитель. – На час. Ты новенькая? - Да, я записалась. - Видел. Звездная Вероника? - Я, - не дожидаясь разрешения, она вошла, бросив сумку на парту прямо у меня за спиной. – Что проходите? - Одиннадцатый век, - машинально ответил историк, не успев среагировать на вопиющее нарушение дисциплины. – Итак, продолжим… - Вообще-то пора на перерыв, - вдруг вмешалась Ольга. Еще бы. Перерыв – ее цель. Те десять минут, когда я полностью в ее власти. Но сейчас я о ней не думаю. Я напрягаю все свои силы, чтобы не обернуться. - Хорошо, - кивнул бородач после недолгого колебания, взглянув на часы. - Выйдем? – Оля требовательно посмотрела на меня. Я кивнул. Вероника осталась в аудитории. Но я уже знал, что мне никогда не забыть эти глаза. Что произошло тогда со мной? Как? Почему? Я не знал. Мы с Олей сидели на подоконнике, я слушал очередной ее рассказ о нелегкой жизни, когда Вероника вдруг вышла в коридор и замерла прямо возле двери. На мгновение ее взгляд пересекся с моим. Затем она отвернулась. Как показалось мне тогда, раздраженно. Быстро стемнело, но свет в коридоре не зажгли, и ее силуэт постепенно растворился в вечернем сумраке. А Оля все говорила о том, как мать запрещает ей сидеть в соцсетях... Подготовительные курсы продлились еще три месяца. За все время я так и не решился подойти к Веронике и заговорить с ней. Только после одного из вступительных экзаменов (кажется, по литературе, хотя могу ошибаться) она сдала работу одной из первых, и я, стремительно сделав то же самое, вышел следом за ней. - Привет, - тихо произнес я тогда, догнав девочку на улице. - Привет, - с видимым безразличием отозвалась Звездная. Мы оба сдали все экзамены на «отлично». Впереди нас ожидали четыре года вместе… … Руки связаны грубой веревкой, затянутой в несколько тугих узлов. Сухое сено. Деревянные стены старого, повидавшего виды сарая. Зловоние животного навоза и грубые голоса охранников, разговаривающих на непонятном языке где-то снаружи. Я лежу на стоге, глядя в покошенный потолок. Боль от множества синяков. Сухость в горле. Затекшие суставы. - Не надейся, - тихо прошептала лежавшая рядом Вероника. – Просто перестань надеяться. Так будет легче, - смотрю на нее. Полуобнаженная, в одной рваной футболке, связанная по рукам и ногам, с разбитыми губами, множеством царапин и гематом на лице, руках и ногах, остриженная наголо… - Тебя били? – сглотнув, спросил я. - Да, и что? Ты тоже неважно выглядишь, - так и осталась все той же холодной насмешницей. Даже сейчас. - А тебя не… - Какое это имеет значение? Почему я не спрашиваю, не поимели ли тебя? Снова молчание. Да скорее бы уже! Скорее бы уже рассвет… Или нет? Разве ты не сам хотел побыть рядом с ней подольше? Вот же – будь. Мечты сбываются. Хотя и не всегда так, как представлялось в фантазиях. - Как же так… - шепотом проговорил я, чтобы хоть что-то казать. - Как – так? А ты чего хотел? Да, наутро нас пристрелят. Уничтожат. Обратят в пыль, - она попробовала потянуться настолько, насколько это было возможно. – И хорошо. Это милосердие. Все лучше, чем провести остаток жизни рабыней в тюрьме или безродной беглянкой где-нибудь в европейских трущобах. Мне немного жаль только тех, кто остается жить. Боюсь, как бы нас не помиловали. - Погоди. Не теряй. Не теряй веры. Все еще может повернуться… - Повернуться куда? Зачем? Нет больше смысла. России больше нет, нашего мира нет, ничего нет! В новом мире мы лишние. Парии, отбросы или рабы. Плюнь на все. Надежды нет и никогда не было. Мы родились, чтобы умереть. Именно так, как умрем. Мы умирали всегда, с самого начала. Все истреблено, сожжено, разгромлено. Так ради чего нам оставаться последними из могикан? Перестань храбриться, это ни к чему. Мне все равно, даже если ты разревешься или упадешь на колени перед расстрелом. Может, я и сама сломаюсь. Плоть слаба. А если жить незачем, то и отвагу демонстрировать – тоже. - Все не потеряно. Не потеряно, пока ты жива, - приглушенный выстрел вдали. Или показалось? – Я смотрю на тебя и чувствую, что надежда есть. Вопреки всему. Ты должна жить. - Я не хочу жить! – Вероника резко повысила голос. – И ты не смеешь идти против меня! Ты никогда не смел. Хочешь, я скажу, почему отталкивала тебя все время? Потому, что ты передо мной вечно стелился. Ковриком. Это невозможно, это ужасно. Я предпочитала тебе тех, кто считал меня равной или даже ниже. Я всегда знала, что ты лучший. Не сомневалась. Но быть богиней для меня слишком напряжно… Черт, закурить бы… - Я не хочу видеть твою смерть, Ника. Не могу. - Попросись, чтобы тебя пристрелили первым. Или может мне попросить позволения сделать это самой? Не все ли равно? Превратимся в два кровоточащих куска мяса, какими в общем-то были всегда. Только эта мерзкая оболочка наконец перестанет болеть. - Оболочка, - я вдруг зацепился за это слово. Будто вспышка света на мгновение блеснула перед глазами. – Всего лишь оболочка. А души останутся. Улетят. На свободу. Ты не верила в Бога, я в общем тоже, но… - Будь проклят Бог, если он есть! – вдруг не своим голосом вскричала Вероника, от волнения впившись зубами в нижнюю губу и прокусив ее до крови. – Будь он проклят! Грохот оружейного залпа. Еще один. Треск. Яркий свет. Порываюсь вскочить, разорвав путы и… Тяжело дыша, вскакиваю с кровати. В комнате темно. Ольга мирно сопит, повернувшись к стене. Снаружи доносится пыхтение какого-то грузовика. Просто очередной сон, развеявшийся, как пар над электрочайником. Но все же я рад, что снова увидел тебя, Вероника. Прощай. До следующей встречи. … - Я хочу власти, - просто сказала она однажды. – Я должна. Только я смогу все исправить. - Ты? – усмехнулся бородач-историк. Он очень любил «обламывать» нас в то и дело возникавших спорах. Я затаил дыхание, пристально глядя на Веронику.- И что же ты сделаешь, скажи на милость? – с хитрым прищуром посмотрел он на тринадцатилетнюю девчонку. - Идти вперед и не останавливаться. До конца. До поста президента, например, - тут она слегка помедлила, видимо, не сумев подобрать нужные слова. - Президента? И что ты думаешь оттуда изменить? - Получу право судить. И я не буду судить. Потому что никто не вправе судить. - Так ты президентом хочешь быть или судьей? Я не помню, что тогда ответила Вероника. Думаю, любой на ее месте потерялся бы и запутался. Но фразу «никто не вправе судить» она повторила еще не раз. … Небольшой слабо освещенный зал, битком набитый жмущимися друг к другу людьми. Звенят стаканы, кто-то покашливает сзади, в воздухе висит тяжелый запах множества немытых человеческих тел. Узкий стул подом мной опасно скрипит, я обнимаю за плечи сидящую рядом Ольгу, в пол уха слушая певицу, отвратительно-визгливым голосом распевающую «Катюшу» на узкой сцене, едва видимой из задних рядов. Впрочем, гораздо лучше я слышу двух старушек, сидящих почти прямо перед нами и громко шепчущихся о дефиците продуктов. Я ненароком поймал скучающий взгляд охранника в полицейской униформе, прогуливавшегося туда-сюда по небольшому проходу, делившему зал пополам. Интересно, каково ему здесь? Впрочем, что я, он же по-русски не понимает… - Может, домой? – в который раз не выдерживаю я, глядя в потускневшие глаза Ольги, тупо смотрящие на сцену. – Что тут сидеть, они даже петь толком не умеют. - Нет, погоди, - она, как на замедленной пленке, долго поворачивает голову. – Банкет же еще. Поедим. - Да какая здесь еда, дома все есть. - Нет, ты помолчи. Люди же здесь. Наши люди. Спорить бесполезно. Придется отсидеть до конца весь этот чертов концерт. Благотворительный концерт, организованный крупной немецкой компанией для русских эмигрантов. Организованный на какие-то жалкие гроши (впрочем, по нынешним временам всеобщего разорения и это большая жертва) и приуроченный к полузабытой военной победе, одержанной десятилетия назад. Или не одержанной. Никто точно не знает. Нет страны, название которой гордо написано на висящем над сценой транспаранте. Нет городов, названия которых только что торжественно перечислялись дребезжащим голосом ведущего в хрипящий микрофон. Не стоит и говорить про прочее. Остались только мы. Жалкая горстка обездоленных, лишенных всего, кое-как приютившихся на чужбине и изо всех сил цепляющихся за прошлое, чтобы хоть как-то удержать рвущиеся связи между собой. Концерт закончился. Мы, кое-как протиснувшись сквозь узкий коридор, мгновенно заполнившийся изголодавшейся публикой, пробрались в соседнее помещение, где уже стояли стулья и столики, накрытые довольно скудной снедью. Оля машинально рухнула на один из стульев у самой двери. Мне пришлось сесть рядом, понимая, что это не лучший выбор. Люди, преимущественно мужчины и женщины от сорока до пятидесяти лет (тех, кто старше, оставалось немного, и они редко выходили из дому, тех же, кто младше, подобные мероприятия интересовали мало), продолжали толпиться и толкаться вокруг, иногда пихаясь локтями и переходя на старый добрый мат. Повара и официантки из местных, чинно застыв по углам, стоически наблюдали эту картину. К нам внезапно протиснулась какая-то старушонка в рваном чепчике. - Погадаю по руке за двадцать центов! – цыганка что ли? Нет, не похожа. Впрочем, нынче что русский, что цыган… - Давайте, - прежде чем я успел среагировать, Ольга уже швырнула бабке монетку. - Так-так, - скрюченные пальцы сморщенной старухи с пожелтевшей кожей уже сжали руку моей жены. – Вас ждет хорошая жизнь. Не то чтобы безоблачная, с трудностями. Но небольшими. Худшее уже позади. Спокойная тихая жизнь с любимым человеком. Маленькие радости, которые нужно уметь видеть. И оставить гнетущую вас память о прошлом, - Оля улыбнулась. Пожалуй, то же самое можно было нагадать большинству собравшихся здесь. Повинуясь странному порыву, я сам бросил старухе монетку и протянул руку. Но, дотронувшись нестрижеными ногтями до моей ладони, она вдруг дернулась, как от удара. - Линия жизни, - суетливый голосок резко изменился, задрожал, перешел на тихий шепот. – Она порвалась. Разделилась надвое. Когда-то вы сделали неверный выбор. Пошли не той дорогой. И тогда все, все… - ее взгляд встретился с моим. Глаза старухи на мгновение сверкнули зеленоватым сиянием, а затем она, со стоном выпустив мою руку, покачнулась, слабо вскрикнула и растянулась на полу. Одна из официанток уже стояла рядом и щупала рукой пульс. - Die Herzanfall, - спокойно произнесла она. И, склонив голову, добавила: - Es ist vorbei, - а какая-то солидная на вид дамочка, уже, присев на корточки, украдкой подгребала к себе упавший на пол тряпичный мешочек, в который гадалка собирала выручку. … - Вы что, правда верите в Бога? – со снисходительной улыбкой произнесла Вероника, окидывая взглядом группу одноклассников. – Это же глупо. Эти слова прозвучали как вызов. Впрочем, ничего нового для первой красавицы и первой же смутьянки девятого «А» класса. Немногочисленные мальчишки, окружавшие ее плотным кольцом, недоуменно переглядывались. Резко возразить нельзя – спорить со Звездной себе дороже. Проглотить – тоже. Упадут в глазах друг друга. Вообще для меня до сих пор остается загадкой, почему в моем поколении некая непонятная «вера в Бога» (как правило, не подкрепленная глубокой воцерковленностью и знанием догматов) сделалась почти повальным увлечением. Вряд ли они унаследовали мировоззрение своих родителей – либо советских атеистов, либо диссидентов, для которых религия никогда не была самоцелью. Наверное, что-то вроде попытки возродить «национальную традицию», потерпевшей полный крах, судя по нашим младшим ровесникам, среди которых вскоре вновь вошло в моду воинственное безбожие самого пошлого рода. - Нет, ты неправа, - нашелся, наконец, Никита. Признанный вожак и главный претендент на внимание Вероники. Которому, впрочем, приходилось терпеть ее ветреность и прочие причуды. Я вдруг ощутил в себе желание немедленно встать с последней парты, подойти и со всей силы ударить в его смазливое холеное личико. Она не может быть неправа! – Бог, он… - тут лидер класса потерялся, и ему на помощь пришел хулиган Вася, на каждой перемене бегавший курить в туалет и с трудом разговаривавший без использования мата. Сейчас, впрочем, ему это удалось: - Ты не понимаешь! Ты же русская. Значит, должна быть православной. Вот. Бог – он помогает тем, кто в него верит. И все. - Даа? – с сарказмом протянула Вероника. – Вы все боитесь просто. Сдохнуть боитесь. И хотите кому-то кланяться. Только сами этого стесняетесь. Так что лучше будете кланяться тому, кого никогда не видели и о ком ничего не знаете. Вставать на коленки и биться лбом об пол. Как меня нянька в детстве заставляла. Отвратительно. Надеясь, что это вас убережет. Что кто-то все сделает за вас. Все решит для вас. А ваш Бог себя-то защитить не смог, не то что вас, - она рассмеялась и, победно оглядев умолкших оппонентов, направилась к выходу. Говорить Звездная умела. Сам звук ее звонкого голоса будто выбивал из колеи. - Я согласен, - вдруг быстро бросил я, не успев сформулировать яснее. – Я тоже так думаю, - но она уже выходила из класса, даже не обернувшись, а все прочие бросали на меня ироничные взгляды. Черт возьми, я ведь правда так думал, а не хотел ей понравиться. То есть хотел, конечно, но… … Догорающие костры посылали в темноту последние яркие искры. С неба струился бледный свет множества звезд, озарявших унылую степь. Луна еще не взошла, а может, было новолуние. Лагерь засыпал. Все, кроме часовых, расходились по палаткам, начищая проржавевшее оружие и пересчитывая оскудевшие патроны. Я задумчиво рассматривал собственную винтовку старой модели, провожая взглядом свой взвод, отправлявшийся на ночлег. Я решил сегодня сам встать в караул. Так спокойнее. Я знал, что все равно не засну. А ребятам нужно отдохнуть. Невольно повернулся к западу, туда, где застыли безжизненные опустевшие постройки того, что когда-то давным-давно называлось промышленным городком. Он пуст и тих, бетонные коробки зловеще чернеют на фоне чистого летнего неба. Во всем городе не осталось ни одного выжившего. Я знаю это, хотя и не заходил в него уже несколько дней. Между ним и нашим лагерем раскинулся другой, озаренный множеством рукотворных факелов, которые не желают гаснуть и продолжают мельтешить в ночи. Спят ли они? Кто знает… Там притаился враг. Те, кого мы называли чужими, измененными, мутантами, нелюдью, а то и просто ублюдками. Никто из нас не знал, кем были они на самом деле. - Все спокойно, товарищ лейтенант? – ко мне подошел полковник. Пухлый, широкоплечий, в измятой и порванной фуражке. Когда-то он действительно был полковником. Или, по крайней мере ,капитаном. А я лейтенантом не был никогда. Я вообще не был военным. Впрочем, уже неважно. - Тишина, товарищ полковник, - рапортую я, отдав честь. – Думаю, ночью не сунутся, - почему я так думаю? Понятия не имею. - Хорошо, если так. Мы ударим на рассвете. Будь готов. Снова отдаю честь. Он уходит. Я продолжаю смотреть на их странные остроконечные шатры, сложенные, видимо, из какого-то кустарника. Измененные… Я предпочитал это слово. Хотя никто не знал, как и откуда они взялись. Одни говорили, что дело в радиации, извратившей их природу. Другие, что в какой-то болезни, сродни синей смерти, только не убивавшей людей, а превращавшей их в чудовищ. Третьи, что мы столкнулись с искусственной расой, выведенной в лабораториях то ли американцами, то ли китайцами. Впрочем, измененные не щадили никого из людей, методично убивая всех без различия пола и возраста. Четвертые, что это странное племя испокон веку обитало где-то не то в дебрях тайги, не то в горах Кавказа или Урала. Впрочем, чем тогда объяснить невероятную жестокость орды, истреблявшей все на своем пути? Я не знал ответа Знал только, что против нас на войну вышел жестокий и беспощадный противник, способный стереть в пыль то, что еще осталось от нашего народа. Тогда, когда обе столицы сгорели в пламени ядерных взрывов, страна погрузилась в хаос. Каждый город, каждая деревня оказались сами за себя, коммуникации распались, власть исчезла, контроль захватили многочисленные банды, тут же начавшие делить территорию. А потом, когда никто не ожидал новой напасти, появились они. Измененные. И началась бойня. Кто мог, бежал за пока еще безопасные европейские границы. Кто не мог, упокоился в братских могилах. Лишь мы, немногие, оставались в строю, зная, что бежать некуда. Трехцветный флаг, водруженный над нашим станом, развевается на ночном ветру. Есть ли надежда? Мой взгляд внезапно становится острее. Я начинаю различать фигуры, бродящие по вражескому лагерю. Тут и там свалены горы трофейных винтовок, автоматов, пистолетов и прочего. Измененные ведут дикий кочевой образ жизни. Из технологий используют лишь то, что может служить для убийства. И используют успешно. Где-то на холме стоят их зенитные орудия… Но они все стекаются к центру, где стоит возвышается огромный шатер, окруженный ярко освещенной открытой площадкой. Они стягиваются туда. Молча, бесшумно. Они вообще очень молчаливы. В тишине берутся за руки и начинают двигаться вокруг своей центральной ставки в подобии хоровода. То и дело подбрасывают вверх острые боевые ножи и делают странные пассы руками. Чего-то ждут. Кого-то зовут. Пусть и беззвучно. И дожидаются. Из шатра появляется высокая фигура в длинном черном балахоне с капюшоном. В руке длинный кинжал, сверкающий в свете факелов. Толпа подается назад. Кинжал поднимается над головой. Неожиданно налетает порыв ветра. Капюшон слетает с головы. И я вижу лицо. Отвратительную маску, изъеденную множеством уродливых зелено-голубых пятен, напоминающих проказу. Черные провалы вместо глаз. Торчащие изо рта звериные клыки. И все же это ее лицо, обрамленное развевающимися на ветру черными волосами. Лицо Вероники Звездной. Мой истошный крик и новое тягостное пробуждение к тоскливой реальности. … Их было пятеро. Они подкараулили меня на выходе со школьного двора. Не знаю, зачем им понадобилось собирать такую толпу против одного ботаника. Как бы то ни было, они внезапно обступили меня со всех сторон, и толстомордый Серега мрачным голосом произнес: - Не подходи к Звездной. К Веронике. Понял? – по крайней мере трое из них сами имели виды на Веронику. Я так и не узнал, что заставило их временно объединиться против заведомо безопасного конкурента. - Не ваше дело, - зачем-то ответил я, вместо того, чтобы в обычной манере начать юлить и изворачиваться. Тут же удар в живот. Чудом не в сплетение. Я сжал зубы и неумело ударил кулаком в лицо Никиты, стоявшего поодаль. Его роль вожака не вызывала сомнений. От неожиданности тот даже пошатнулся. - Ах ты … - выругался он и кинулся на меня. Его подручные налетели на меня с боков. Я вскоре упал на одно колено, но продолжал бить, пытаясь попасть по этой мерзкой вылизанной морде, пока мне не скрутили руки. Меня ударили головой об бордюр. Еще раз. Дикая боль. Кровь залила глаза. Кажется, я громко кричал… - Вы что, охренели? – звонкий голос Вероники. Меня отпустили, я поднял голову. Вася потирал руку, только что больно вывернутую хрупкой на вид девичьей кистью. – Оставьте больного мальчика в покое. Силу девать некуда, так со мной померяйтесь, - они смущенно отступили на шаг. Она, в джинсах и короткой куртке, стояла в боевой стойке, загораживая меня. Дико болели ребра, попытки подняться оказывались тщетными. - Мы девочек не бьем, - ответил Никита, вытирая кровь с лица. - О, кажется, красавчика подбили? – усмехнулась Звездная. – Боишься, так иди отсюда. Один на один я любому из вас косточки пересчитаю, не сомневайтесь даже, - Вероника кричала уже вслед мальчишкам, стремительно скрывшимся за гаражами. – Чего лежишь, вставай, - она обернулась ко мне. Я вцепился рукой в бордюр, но снова вспыхнула боль в груди. Как я узнал позже, два ребра оказались сломаны. - Не могу… - я слабо простонал, сплюнув на асфальт кровавую слюну. - Аа. Может помочь? – хихикнула Вероника, поднимая руку, и тут же влепила мне затрещину. Голова все еще болела, а от нового удара взорвалась огнем. – За меня ведь получил? Так тебе и надо. Нечего на меня с задней парты глазки пялить. Хорошо устроился. Ну пока, я пошла. - Вставай, помогу, - надо мной уже склонилась Оля. Опираясь на ее руку, я кое-как встал и отряхнулся. Потом с ее помощью добрался до травмпункта. А когда меня выписали из больницы, мы официально начали встречаться. Веронику же я твердо решил оставить в прошлом. … - К сожалению, вынуждена сообщить, что вы уволены, - секретарша протянула мне через окошко заранее собранную кипу бумаг. - Что? – я смотрю в голубые глаза на точеном лице светловолосой Моники. Смысл ее слов доходит до меня не сразу. - Сокращение, - холодно ответила девушка. – Треть сотрудников увольняем. - Но я… У меня же диплом, стаж… - Вопрос не ко мне. Сейчас мы отдаем предпочтение молодым. - Простите, но это какая-то ошибка, - блин, мне ведь и правда уже за сорок. – Позвольте, я… - Ничего не могу поделать, у меня четкая инструкция. Возьмите документы. - Но почему так? Без предупреждения. - О сокращении было известно за месяц, - она отвернулась к экрану монитора. – Что вы стоите? Почему вы, русские, такие истеричные? Идите домой, отдохните, проведите время с семьей. - Но мне не на что! – начал распаляться я. – Моей жене сократили зарплату, плату за квартиру повысили… - Обратитесь за пособием по безработице. А вообще, - она посмотрела на меня исподлобья, металлический голос вдруг зазвучал зло, - наша страна не обязана вас кормить. Сотни миллионов африканцев и азиатов осаждают наши границы. И они работают лучше вас. Уходите, а то позову охрану, - хищная улыбка. Беру папку с документами, бросаю взгляд на огромный портрет канцлера в роскошном пиджаке, с трудом удерживаюсь, чтобы не плюнуть в его жирную рожу и направляюсь к выходу. Куда идти? Что сказать Ольге? … Вино лилось рекой. Тост следовал за тостом. Группка молодежи, рассевшихся вдоль длинного дубового стола в просторном дачном доме, стремительно напивалась, еще толком не умея, и потому теряя берега от вседозволенности. Девятнадцатилетняя именинница, сидевшая во главе стола, была едва ли не самой старшей. Этой ночью дача родителей Вероники была полностью в нашем распоряжении. Шел какой-то разговор, я невпопад подавал реплики, больше прислушиваясь к ветру, шумевшему снаружи. Сильный ветер. Деревья изгибались и скрипели ветвями, приоткрытые форточки опасно стучали о ставни (пришлось их закрыть несмотря на духоту), обычные в июне комары попрятались по щелям. Того и гляди провода порвет, в темноте окажемся… При этом вечер оставался ясным, более того, светила, заглядывая в окна, полная Луна. - Штормит, - проговорила невысокая Арина, сидевшая рядом с Вероникой. – Почти ураган. - Да какой ураган, - усмехнулся Арсений, занявший место по правую руку от Звездной. Ее новый кавалер. Очередной. Тяжело смотреть на него без злости, хотя парень неплохой. Отличник, спортсмен, студент математического факультета. – Ураган – когда воот такие деревья (он картинно раздвинул руки) с корнем вырывает. А это – так… - Ребят, а я что-то погулять захотела, - вдруг рассмеялась Вероника. В зеленых глазах горел пьяный огонек. – Кто со мной? Пройдемся до озера, тут недалеко. - Ник, ты чего? – слегка ошарашенно спросил Сеня, глядя, как она встала из-за стола и сняла с вешалки легкую куртку. – Сдует тебя. Да и деревья… - Сам же сказал – не ураган. Что, не хотите? Я одна пойду. Там Луна в воде так красиво отражается сейчас… - Я пойду, - вдруг услышал я собственный голос. Медленно встал, отодвинув бокал. – Пойдем вместе. - Ээй! – Арсений волком посмотрел на меня и тоже поднялся. – Ты-то куда? Нет, я иду. - Кто первый встал, того и тапочки, - бросил я, краем глаза заметив улыбку Вероники. «За меня нужно драться», всплыла в голове услышанная год назад фраза. - Так, мужики, стоп, - очкастый Антон предупреждающе поднял руку. – Успокойтесь оба. Никто никуда не пойдет. Ночь, ветер. Туда через лес тащиться. - Я вообще-то пойду, - срезала его Вероника. Выражение ее лица не оставляло сомнений в том, что девушка перебрала лишнего. – У меня День Рождения или у кого? - Ну, ребят, - Сенька растерялся. Он не хотел ее отпускать, не хотел с ней спорить и в то же время боялся выходить. – Нельзя же отпускать ее одну. - Нельзя, - я уже стоял рядом со Звездной. – Я иду с ней. Если хочешь, присоединяйся, - Вероника кивнула, но он уже отвернулся. Мы вышли на залитое лунным светом крыльцо. Ветер тут же налетел на нас, заставив меня вздрогнуть (я надел лишь легкую ветровку) и растрепав по плечам волосы Вероники. - А ты ни че так, - ее ладонь легла на мое плечо. – Можешь, если захочешь. Давай наперегонки! – и она уже стремительной газелью помчалась в темноту, заставив меня со всех ног броситься вслед за нею. Открываю глаза. Ночь. Тяжелое дыхание Ольги. Сбрасываю одеяло. Встаю. Зачем это приснилось мне? Почему? Ведь я не был на той вечеринке. И не мог быть. Меня никто и не приглашал. Они ушли вдвоем с Арсением. Пьяные, в ураган. И не вернулись. А я не видел ее с самого выпускного бала. Почему же она продолжает мне сниться? Я зашел в ванную. Зажег свет. Посмотрел в зеркало. Обрюзгшее, покрывшееся морщинами лицо. Редкая неряшливая бородка. Одутловатые щеки. Начавшая лысеть седеющая голова. Где ты, моя молодость? Там, на пригородной трассе, раздавленная колесами грузовика… … - Уволили меня, - тихо, без эмоций, бросил я, разливая чай по кружкам. – Не нужен я здесь больше никому. - Вот как? – она едва взглянула. – И что думаешь? - Что тут думать. Сейчас всех увольняют. Гуманитарии давно не нужны. Клерков теперь всех можно заменить киборгами. Полы подметать и окна мыть будут азиаты за гроши. Чтобы им только жить дали. А мы одна сплошная обуза. - И что? – Ольга зачем-то посмотрела на часы. – Моей зарплаты едва на квартиру хватает. Такими темпами нас выселят. А надо же есть что-то. Написать опять в соц. Поддержку? - Не стоит, - отмахнулся я. – У меня осталась заначка. Нужно ехать. Хватит и на билет, и на первое время там. - Ехать? Куда? – посмотрела на меня, как овца на новые ворота. - А вот не знаю. Тебя хотел спросить. Хоть куда. В Америку. В Аргентину. В Корею. Там люди вроде еще держатся. Можно работать на Границе. - На Границе? Мы что, электрики, техники, кибернетики? Или ксенопсихологи? - Я кое-что в этом шарю. Там не здесь. Нужны мозги, а не бумаги. - Ты все еще на что-то надеешься, - она откинулась на спинку стула. – Как ты не поймешь, - голос сделался тише, почти неслышимым. – Не поймешь, что нельзя все время убегать… - Как будто ты лучше! – вдруг рявкнул я так, что посуда зазвенела. – Да может я из-за тебя… - я замолчал. Отвернулся. Вышел из-за стола и бессильно плюхнулся на диван. … Снова перед глазами украшенный цветами и гирляндами школьный актовый зал. Торжественные речи директора и учителей, музыка, танцы… Облаченное в бальное платье фигура Вероники, танцующей с биохимиком Димой. Скоро она с ним расстанется, совсем скоро. Но пока он счастлив, обнимая ее за плечи. А я молча страдаю, то и дело бросая на них печальный взгляд. Не могу отвлечься, не могу заставить себя радоваться, с трудом сдерживаю рвущиеся наружу слезы Все кончено. Я проиграл ее. Проиграл окончательно. И нового шанса не будет. Никогда. Сердце учащенно билось. Я задыхался. Помнится, присел раньше времени на стул. Удивительно, что не упал в обморок. Я должен был, обязан был что-то сделать. Пока еще не стало поздно. Но я лишь подошел к ней во дворе и тихо произнес: - Прости меня. - Простить? За что? – Вероника игриво усмехнулась. – Ты одного так и не понял. За меня нужно драться. … Стон. Звон упавшего стакана. Звук падения чего-то тяжелого. Я вырываюсь из полусна. Открываю глаза. Вижу Ольгу, растянувшуюся на старом изодранном коврике. Подбегаю. Рядом валяются пустой стакан и упаковка снотворного. Трясу ее за плечи. Ловлю бессмысленный взгляд. Пульс слабеет. Бросаюсь к телефону. Набираю номер скорой. На ломаном немецком вызываю врача. Снова склоняюсь над ней. Но она не дышит. Тупо смотрит в потолок и стремительно холодеет у меня на руках. Переношу ее на диван. Изо всех сил давлю на грудную клетку. Она начинает синеть. Все плывет перед глазами. Голова взрывается болью. Вдалеке воет сирена. Скорее же! Давлю еще, но сам начинаю задыхаться. Гаснет свет. Сирена все громче. Я падаю. Закладывает уши. Я проваливаюсь в темноту… Открываю глаза и просыпаюсь. Я лежу в постели. Сирена все еще воет. С трудом поднимаю разрывающуюся на части голову. Это не сирена, это мобильный телефон. Вскакиваю с кровати. Подхожу к столу. Не глядя, нажимаю на «прием». И слышу голос. Ее голос. - Алло. - Алло. - Привет. Это Вероника. - Привет… - оглядываюсь по сторонам. Моя комната в родительской квартире. Запыленный стол. Стул, на котором лежит домашняя одежда. Книжный шкаф. Измятая постель. Так, значит… - Знаешь, у меня День Рождения сегодня. - Поздравляю, - Господи, где я? Что происходит? - Решила вот тебя пригласить. Вечером едем ко мне на дачу с ребятами. Сможешь? - Конечно, Вероник, - бросаю я, не думая. Я не помню своих планов на день. – Где, когда? - Запоминай… - она диктует мне место встречи. – Ты прости, если я тебя обидела. Люблю я очень это дело – обижать, - смеется. - Ничего. Ты извини, я проснулся только. Поговорим еще… - Горазд ты дрыхнуть, до десяти! Ладно, поболтаем вечером. Пока. Отключилась. Я, не одеваясь, бегу в ванную. Все еще спят. Смотрю в зеркало. Вижу свое лицо. Кое-где лезут проклятые прыщи. Пробивается пушок на подбородке и верхней губе. Ниспадающие на лоб русые волосы. Черт возьми, мне снова восемнадцать! Значит, ничего не было. Ни войны, ни эпидемии, ни эмиграции. Ни смерти Вероники. Сон, просто дурной сон… Или нет? Как бы то ни было, сегодня я еду туда. Я знаю, что я должен делать. Я должен драться.