Стояла сырая зимняя ночь. По улице подмосковного дачного поселка, в сторону станции шел худой сутулый человек в пальто с поднятым воротником, кепке и темных очках. Этого человека звали Чарли Паркер. Он был английским шпионом. Возле коттеджа за номером 27 б, по улице Златоустов Паркер остановился и заглянул в приколоченный к забору почтовый ящик. В этом почтовом ящике был тайник или, вернее сказать, почтовый ящик и был тайником. Шеф Паркера, полковник Хопкинс оставлял там инструкции, а Паркер опускал в ящик свои рапорты. Почтовый ящик был большой точно скворечник, с тяжелой, обитой рубероидом, крышкой. Паркер сунул руку внутрь и нащупал на дне ящика капсулу. Капсула была не больше желудя и выглядела, как обыкновенный желудь. Паркер спрятал капсулу в карман пальто и закрыл ящик. За забором, в одноэтажном коттедже светилось окно. Оно было задернуто выцветшей оранжевой шторой и по шторе, как в китайском театре теней двигалась тень полковника Хопкиса.

САМОВОЛКА После занятий по химической защите я вышел из казармы, прошел на хоздвор и там перелез через забор. За забором я свинтил с воротника гимнастерки петлицы танковой части, а вместо них прицепил общевойсковые. Сперва я пришел на сарапульский рынок, стрельнул у двух юношей сигаретку и стал смотреть, как торгуют чурбаны. Я знал, в какой стороне вокзал и никуда не торопился. Покурив, я затушил бычок носком своего начищенного до блеска сапога и уныло поплелся по дороге, которая уходила вдаль, за дома. Я шел по городской окраине, утопая в грязи, перемешанной с птичьим пометом и козлиным гавном, пока не увидел здание вокзала. У меня было семь копеек. Я зашел в привокзальный буфет и купил булочку. Съев ее в зале ожидания, я почувствовал, что хочу еще. И тут я увидел Хому – сан. инструктора из нашей части. Он тоже меня увидел, подошел и сел рядом: - Здорово, солдатик. Ты откуда? - Э... Из курского батальона, - отвечаю. - Вот пошел за хлебом и отстал от поезда.

Ветрено, пыльно. Дождя не было, наверное, со дня Победы. По небу бегут тучки, промеж туч то и дело выглядывает солнце - свет белый, нестерпимо-яркий, словно отражается от новенького листа кровельного железа, и всё сразу начинает сверкать - и проселочная дорога, идущая по кромке поля, и жирная майская зелень, и наш походный столик, стоящий рядом с палатками. Я прикрываю глаза, но, вот солнце уходит… Я валяюсь под плакучей ивой, на берегу Осетра и смотрю, как из бегущих по небу туч льется на поле приглушенный коричневатый свет. Я чувствую пыль у себя на коже, на зубах, прихлебываю минералку из бутылки, у минералки почему-то мерзкий привкус золы. За столиком сидит Наташка, подперев подбородок кулачком, она смотрит куда-то вдаль по берегу, ветер треплет ее коротко стриженные, крашенные в цвет соломы волосы. Ромка, он же Кот, лежит на коврике, возле стола, пузом вверх. Шашлык мы съели, большую часть водки выпили. Птичкин, мой брат (троюродный) сидит рядом с мангалом и чистит шампуры.

…просыпаюсь под утро, когда мама собирается на работу. Она тихо-тихо включает радио на кухне, но в утренняя тишина такая тонкая, что я все равно слышу… слышу, как шумит кран, как звякает чайная ложка, потом под дверью моей комнаты загорается полоска света, шуршит одежда, постукивают по ковру каблуки, наконец, свет в прихожей гаснет, щелкает замок, и чуть скрипнув, закрывается входная дверь… Как же она старается не шуметь, не разбудить никого, не потревожить ненароком, думаю я беспокойно и не замечаю, как опять засыпаю… В другой раз я просыпаюсь, когда за окном уже рассвело. За тюлевыми занавесками летят крупные хлопья снега. Я валяюсь на тахте и слушаю, как на кухне в полный голос бубнит радио. Дед и бабушка завтракают, громыхает посуда, дед то и дело что-то переспрашивает, он глуховат, а бабушка по десять раз ему повторяет, все повышая и повышая голос, она сердится, а дед переспрашивает снова, я думаю это дед из вредности, чтобы ее позлить.

…зимой со мной такое бывает, случается время от времени, частенько находит, я, будто все время сплю, будто умираю и смерть эта вязкая, как болотная жижа, и я все барахтаюсь и никак не могу захлебнуться, и толком ничего уже не различаю, все время путаюсь, то я брожу без цели по этому заляпанному сумерками, бесприютным городу, а то стою в бистро возле шаткого, обгрызенного по краям столика и передо мной чашка, тоже ущербная, треснувшая, с недопитым и давно остывшим чаем, разве что лед не замерз, а чай я боюсь допивать, потому что на другую чашку у меня попросту может не хватить денег.

ТАРХАНКУТ …второй день идем по Тарханкусткой степи, шагаем по присыпанной белой пылью грунтовой дороге, над обрывом, по сложенному из известняковых плит отвесному берегу, бредем по колкой сухой траве, вдоль вереницы столбов линии электропередач, тянущейся за горизонт, мимо брошенных ракетных шахт, недостроенных пансионатов, мимо покинутых стоянок с черными пятаками кострищ и будками сортиров. Вокруг нас, куда ни глянь, лежит безлюдное, лишенное смысла пространство, солнце печет немилосердно и ветер дует с такой силой, что на него опереться можно. Наконец, вдалеке, за скошенным пшеничным полем, среди тусклой листвы вековечных лип я вижу шиферные и жестяные крыши деревенских домов. - Марьино, - говорит Олежка. Он стоит посреди дороги, словно цирковой медведь на задних лапах, пышет жаром, как печь и утирает с округлого доброго лица обильный пот. На толстых Олежкиных щеках горят лиловые пятна, стекла его очков запотели. Рядом с Олегом останавливается маленький понурый Хома.

музыкальный клип https://youtu.be/fhLGIwgbIXo

https://youtu.be/kLzdkkBAY8Q музыкальный клип

Старина Жюль стоит в дверях заведения и смотрит, как река неторопливо течет среди полей. На поля и на реку медленно падает снег. Крупные снежинки похожи на клочки бумаги. Река не широкая и не узкая. Вода в реке темно-серого цвета и кажется густой, словно сироп. Стоит час ранних сумерек. На другом берегу реки, там, где излучина горят в предвечерней мгле сиреневые огоньки. Трактирщик не спеша раскуривает трубочку и глядит свозь сизый табачный дымок на далекий свет. Он слышал от одного постояльца, что на том берегу стоит силикатный завод имени святого Мефодия. Жюль решил, что как-нибудь обязательно сходит к заводу на своей утлой лодчонке, и однажды, погожим осенним утром, напившись кофе с пряниками, он почапал на веслах вверх по течению. Излучина реки была совсем близко, и старина Жюль уже различал сквозь осеннюю хмарь пыльные коробки корпусов, стоящие на обрывистом берегу, как тут у него из уключины выскользнуло весло и стремительно унеслось в низовья реки.

Андрей Почти глубоко, с удовольствием затянулся, выдохнул в морозное небо отработанный сигаретный дым и направился в обход охраняемой территории. Андрей шел не торопясь, на ходу покачивался немного из стороны в сторону, под ногами у него скрипел снег, и мороз пощипывал щеки. Эх, хорошо, думал Андрей Почти и щурился, как кот на стоящее над горнолыжкой толстое зимнее солнце и дымил сигареткой. Летом здесь, на песчаной косе был пляж, повсюду жарились тела, ступить некуда, опять же этот нескончаемый волейбол, опять же дети с их визгом, воем и беготней, и еще их мамаши, и хмурые, суицидальные подростки, угрюмо дующие пиво и еще эти крепкие дедки в панамках, словно бронзовые статуи божков, опершись о палки, возвышались там и сям над беспокойным океаном плоти… Одним словом, устрашающая картина, но это летом, а сейчас зима.

Гарик сходит с поезда Москва-Феодосия. С рюкзачком за плечами, в стоптанных кроссовках, старых джинсах и мятой футболке. Сильно за полдень. Самое пекло… Машину Гарик не берет, денег жалко. Сидит в тени на площади возле вокзала, пьет теплый квас из банки, курит, ждет автобус до Биостанции… Автобус набивается битком. Гарик едет стоя. Раскаленная громыхающая коробка на колесах едва тащится… Поселок Курортное. Около четырех дня. Запах горячей пыли и бензина, треск отъехавшего автобуса. Гарик стоит с рюкзаком в руках возле автобусной остановки. За его спиной – гора Медовик, жилой блочный дом в четыре этажа, на первом этаже магазин «Продукты»… Гарик одевает на плечи рюкзак и идет вниз по тропинки мимо хибар и сарайчиков. За заборами, за колючими кустами, за купами деревьев стоят белые корпуса санатория. Над крышами корпусов мерцает далекий морской горизонт… На рынке в тени пирамидальных тополей Гарик покупает литр разливного портвейна и небольшую теплую дыньку.

- Большие перемены произошли в жизни села в конце 1950-х годов, - рассказывает Раулю мэр. Он сидит за рулем старенькой дребезжащей «буханки», по свойски развалясь, на горячем дерматиновым сиденье. Рядом – Рауль с блокнотом в руках. В оскаленных зубах Рауля торчит мундштук с дымящейся сигареткой. В салоне валяется на сиденьях Леха Панфилов. На безволосой впалой груди рок-барда лежит гитара… В заднем скругленном окошке «буханки» видна поселковая улочка с поникшими от зноя липками. По улочки, следом за УАЗиком едет пегий от лепешек грязи бронетранспортер. Рядом с бронетранспортера шагают полицейские, похлопывая электродубинками по ладоням. На копах чёрно-зелёная униформа, кожаные сапоги и белые шлемы-респираторы со встроенными противогазом, прибором ночного видения и системой связи.

Ты позвонила ночью, когда я спал. Пока я говорил с тобой, мне не давало покоя смутное беспокойство, какая-то помеха. И потом я, наконец, вспомнил. Вспомнил, что тебя нет среди нас, что с тобой случилась беда, что ты умерла несколько лет назад… Я сижу на застеленном диване босой, в трусах. В нелепой комнате со старыми зеленоватыми обоями на стенах и голым окном. Я вижу косые капли дождя и ночную темноту, плотно прильнувшую снаружи к стеклу... На полу, возле дивана - зажженная лампа. Рядом корешком вверх лежит растрепанная книжка Рекса Стаута. Я давно уже боюсь спать без света. Боюсь лежать и слушать эту нехорошую тишину, когда просыпаешься без причины посреди ночи. И еще эти тошнотворные мгновения, когда в кромешной тьме судорожно ищешь выключатель ночника, а рядом, в изножье ворочается какая-то невообразимая тварь, пришедшая из отсроченного кошмара… Ты давно не звонила. Я не сразу узнал твой голос. Ты говоришь быстро, словно торопишься.