Ночная лампа лунисто светит, селеной выстлав уснувший город. Легли вопросы в постель ответов, и пот вернулся обратно в поры. Разверзли стены пещеры трещин. Витрины съели зазывность полок. Простором бродит, как призрак вещий, ознобный, в общем, но летний холод. Мелькают жизни в фонарном блюде. Большие тени набрали веса. Но летом краток недвижья студень, вмиг станет быстро... ...а вскоре - тесно...

cтало ветру словесному очень привычно болтать ослабевшую мачту совместного красного флага и теперь истекает терпенье обильною влагой на когда-то горячий и шепчущий громко алтарь пролегли по-паучьим законам морщины у глаз и простое запуталось в сложном как золото в меди а трамвайная сцепка привычно пока ещё едет с перезвонами частыми возле любого угла ни отдать ни содрать словно кожу последних рубах их - последних рубах - друг для друга уже не хватило и выводит порою прилюдно так вяло и стыло полонез непостигнутой истины нашей труба...

...стылое солнце-призрак коптит едва - ленится плавить грязи взалкавший снег, прячет в набрякших тучах то глаз, то два... с эдаким-то заделом придём к весне? к той, где найдётся демисезонный гид, пьющий ночным нисаном с креста кагор, вставший, от нас в отличие, с той ноги, кто проведёт нас в май между лысых гор... ...сбросит погода - всуе наросший тлен... ...чохом грехи перейдут в подотряд снов... ...хлебом единым всех накормив в Земле, с небом сроднится кто-то... ...опять... ...вновь...

...сунуть голову в снег и как северный страус уснуть, и приснить себе сон, где совсем не полярное лето разливает росу в руки утренних трав-тарталеток, а озёрная гладь прячет в омуте рыбью казну. я, зажатый зимой, как заборным штакетом щенок, дали волю бы мне, снёс бы к чёрту четыре пролёта февраля-коротышки, и путь мой к свободе пролёг бы, заструились ручьи б, как прозрачные змеи у ног... ...от прорыва плотин до прорыва такого же - век... чтобы век скоротать, стрелки двигать готов я руками, но вселился в меня целлюлозный столбняк оригами - ни часы подвести, ни поднять даже собственных век...

...отголосила зима лихая холодно-белым стихом печали... ...тот стих - как праздник звучал вначале, потом похмелье... ...и не стихает... ...весну встречает зима сурово - гастритом вьюги урча в утробе, морозом - ночи звездисто гробя, ряд сталактитов приклеив к кровлям... ...но утро - даже в расстрельном списке себя увидев, о марте мыслит, вливая в небо рассвета рислинг, и девку-солнце мечтая тискать... ...под кислый рислинг весна проглотит холодный студень февральской каши... ...и станет зримой вся правда наша на обнажённой от снега плоти...

на горячее март свой финал неизбежный плеснул, положив марлезонский почин для весенних балетов. день обманный апрельский, безумно похожий на лето, как заправский рыбак кинул в озеро-небо блесну. в закоулках как будто бы веник прошёлся тугой - всё повымел: слежавшийся снег, солекаменный лёд, и - в огородах черно на три дня воробьиных полётов, если в эти три дня контингент не прибудет другой... одиночество парка пронизано криком: я - гол! и действительно гол, не считать если солнечность тканью. голый крик этот скоро в распутстве салатовом канет, трансформируясь в шабаш с летящею в ступе Ягой...

...стал вечер внезапно, как благовест, чинным, а небо пропело хоральной мулаткой, что надо бы жить уже, как бы, с оглядкой, сжигать себя нету особой причины. и (странно так!) члены мои не сковало, а я в ожидательном страхе не замер, напротив, воскликнул: поститесь-ка сами! учите других, негорящих - навалом. на слове меня небеса подловили, сказав, громыхая межтучным металлом: не плачет пускай, что безмерно устал он - и - в спину огнём из небесной плавильни. в момент - будто тишью вселенской накрыло, невидимо-плотной, до звона горячей. мне ведомо стало: спина моя прячет кромешным огнём опалённые крылья...

Заледенела листва сухая. Конец предзимья всегда отчаян - как цвета дёгтя полкружки чая под лай овчарок и вертухаев... В дыму сознанья - скрипенье дровен о снег, прошедший чистилищ горны. Мечты о свете в приюте горнем в процессе смены нетрезвой крови... Височный дятел натрудит жилы, пытаясь в череп вдолбить себя же... *** Накроет землю пером лебяжьим, пером холодным и жданно-лживым...

так не пишется словно бы я ненавижу бумагу а умение плакаться выгнал бессрочно из дому где осенняя будничность тонет в предзимности магий ну а летняя южность безвизово прячется в коме лень описывать хрусткую стылость в крахмалящем снеге потому что желания в ней же наверно уснули чтоб за рифмой охотиться видимо нужен мне егерь а словами искусан чтоб - нужен их жалящий улей обыщите - увы не найдёте божественной метки на макушке моей мимо губы Его пролетели да и мимо-то Он пролетает до жуткости редко не летал знаю точно и мимо какую неделю...

городское небритое грязно-осеннее регги в настроенье нахохленным улицам роль и игра дирижёром отнюдь не французский маэстро легран но и не потерявший работу булгаковский регент происходит публичное действо народно-трамвайно от его обнажённости запросто и онеметь и оглохнуть октябрьски не слыша натужную медь ту что выдули лабухи с лысыми неголовами грубых ветров наждак наточил по-цирюльничьи бритву исскоблил по-парадному плеши угрюмых торжеств внутрь трубы водосточной втекает предзимняя жесть и готовится музыка стыть как строительный битум...

Слова не рождались в моём мозгу, а будто текли с небес. И лопалась кожа усталых губ, шептавших стихи тебе. Я самонадеян и даже смел, но самонадеян - сверх. Стихи у тебя вызывали смех, и смех был похож на смерть. Запнувшись, дыхание сбил стихам, собою закрыл им свет. Надеялся - станет поток стихать, подобно ночной листве. На миг я смятению волю дал. Строфа за строфой полёг мой стих, разучившийся вмиг летать. ...так - смехом убит полёт...

ночь распороть, нутро её вдрызг расхристывать; крови ночной налить на пороге дня; штурмом пойти, осадой, и снова приступом; бросить в огонь, поднять, отнять у огня; яду смешать с шампанским; на месяц соло выть - песню замёрзшую пьяной удалью греть; взять, и простив, отсечь повинные головы; не отпустить отмоленный утром грех; дрожи в лицо крикнуть: отнюдь я не тварь её; вновь растопить движением рук ледник; пряные сутки пить, как ведьмино варево; *** мелом закрасить раны; и склеить нимб...

Рассвет уже погас, восток бездарно блёкнет, макая перламутр в безвольное ничто. Сквозь людный пересмех, автомобильный клёкот - едва ли различим рожденья утра стон. Шуршат наперебой спросонья хрипло шины. Вон, нищий у метро танцует гопака под чей-то перебор по-ухарски фальшивый. Пока не толчея. Свободно. Но - пока. И поплывёт народ, отдав себя теченью, желая или нет, наплавается всласть. Нет, в гущу не иду, толкаться там зачем мне? Я всё же светофор, в каком-то смысле - власть!

На дно пучины снова - не зови. Я буду призывать тебя к ответу. Ну, выбери другой хотя бы метод, смени, на крайний случай, зова вид. Опять в подвздошье светит мне удар - без дум, плевать что солнечно - сплетенья. Мы в прошлый раз куда с тобой влетели? Приставка за-? Не слышу! Слышу. Да. Мне дела нет до мёда страстных нег. Подумаешь, походка горной лани! Попутала все карты и дела мне... Вот если б... прямо летом - снег! снег! снег!

Вложив монетку в ладонь печали, ночная птица, отпев, стихает. Отдаст швартовы рука сухая вселенской скорби, и ночь отчалит. Пройдётся красным по глади кровель арбузно-свежий востока ломтик. Проснутся окна. Зевотно. Ломко. Прохожий первый насупит брови. Ещё не люди, а миражи мы. Стать кровью, плотью нас день обяжет. *** Ну а пока что, забыв себя же, живём в себе же, собой и живы...

Запах волос, слышный едва-едва, разом отнять разум последний хочет. Прикуп бы знать. Сразу родиться в Сочи, чтоб вистовать, даже когда январь. Звенья твоих ловушек, средь них - шлейф сена в покос и полудневной лени, след на траве, зелено на коленях... ...трут хомуты в крепких веригах шлей... Звуками труб взятый Иерихон вшить в подсознанье: помнить-не сдать-помнить... ...снова звено: голос охрипший томный... Память-паук - тапком - и нет грехов...

Отстала птица, зовам вопреки, и голос клина медленно растаял. Канва сюжета лапотно проста, и - узор не гладью - вкрест, да от руки... Прожить одной всю зиму - не крюшон, а самогон, с какого глотка сохнет. Кричать бы ей на птичьем громко: "Ох! Нет!", - да только к зобу крик не подошёл... Застынут крылья, вмёрзнет в тело боль, загонит голод мысль живую в угол... *** Случалось многим выть сильней белуги лишь для того, чтоб только быть собой...

Четверть века назад - дождь проливенный - тонул мир... Поменяли мы сто кож. Под сто первой - всё мы, мы. Четверть века назад - блеск, пел Антонов весь день в "до". Золочёный туман - в лес, серебристый покой - в дом. Четверть века назад - пыл тёк, как лава, сквозь дни в ночь. Примеряем глагол "был", кринолин заменив льном. Четверть века - большой миг. Кто-то выпал, не снёс крест. Удалось обрести мир, хоть и тяжек его пресс. Четверть века едим соль, и совместной её - пуд. Серебрится волос смоль. Счастье где? А оно - тут!

Нельзя (не потому, что это страшно) войти два раза кряду в ту же реку, хотя в реке, ну, скажем, близ Нурека, не лучше, чем на нарах у параши. А если воду взять, да сдать на сверку, то во вчерашней будет только таллий, полония вчера там не видали, зато сегодня - вот он - полной меркой. Мы это изучали раньше в школе, нет ничего доступнее и проще: прилюдно коль исподнее полощешь - весь голый зад осокою исколешь. И после, даже если будешь в маске, узнают и под ней. В своём скелете не спрячешься, светя исподним этим... ...будь хоть на альбионе... ...будь хоть в сказке...