Кто-то сказку сложил, что на свете есть синяя птица, оперенье которой наделено силой и властью превращать горемык – неудачников в редких счастливцев. А перо – это виза на вход в резиденцию счастья. Кто из нас, неприметных, не ставил силков на пороге, не манил её в дом колдовством талисманов фэн – шуя? Оставляли следы разношерстно обутые ноги, только птица упорно не шла на приманку такую… Так сложилось в судьбе, что удача меня подвела: прозевал я её, просмотрел, просчитался, прохлопал, хоть в следах разбирался, как вещий Дерсу Узала и ловушек наставил на всех водопоях и тропах. Лишь досужие слухи, как будто в насмешку, назло; чтоб усвоил, что сказки о ней – не пустое поверье: что ни день, подфартило кому – то… как есть – повезло! Знать, летает она и роняет счастливые перья! Небеса недоступны… Досадно… Но, есть же земля! Здесь кому – то эклер, а кому – то – дешёвую сайку. Я контракт подписал, что согласен взамен журавля получить говорливых синиц суетливую стайку… …День спешил на св

Затерявшийся в пестром убранстве торгового ряда, как монета средь складок объемистых юбок цыганки, я бродил, по прилавкам скользя затуманенным взглядом, с капиталом наличным в кармане в размере "десятки". Заворочался голод в желудке с утроенной силой от копченостей - пряностей, сладостей, сушки, солений. Но наличие мятой "десятки" слегка отрезвило, нерешенным оставив инстинктов моих уравнение. Насмотревшись на яства заморские в диво - светлице, я уже покидал эту чудную гавань со спазмом голодным. Но окликнут был вслед продавцом, малорослой девицей: "Молодой человек! Что желаете?...Что Вам угодно?" Что угодно?

Вот и время пришло надевать маскарадные маски, притворяться мудрее и чище, собой удивлять и мешать недоступные в серой реальности краски, и павлиньи хвосты на облезлые гузки цеплять. Наряжайся, холопский ребенок, богатым вельможей в недоступный в обыденной жизни парчовый наряд, прирастая к нему огрубевшей душой, точно кожей, и седин благородных заняв у снегов января. Отложив ненадолго кабацкую ругань и пьянку, да презрительно сплюнув в подернутый смогом закат обрети благородную речь и манеры, осанку, несмотря на прокуренный, пивом залитый халат. Белый танец объявлен, ваш выход, прекрасные дамы! И, роняя платок кружевной на облезлый палас, никудышные жены-подруги и грубые мамы грациозно кадрят кавалеров, склонясь в реверанс. И идут с молотка нарасхват благородные роли, имена и дворянские титулы, слава и честь... И камзолы да платья, что были поживою моли благородным покроем прикроют двуличия лесть. Ослепленный сверкающим глянцем булатных доспехов, оглушенный бряцанием шпор и дамасс

Аудио: http://www.poetryclub.com.ua/upload/poem_all/00244602.mp3 Словно корабль,завершивший далекое плаванье, душу утративший в моря густых голосах, ночь закачалась на водах земной тихой гавани черным фрегатом со звездами на парусах. Волки задергали нервно загривком взъерошенным, морды с извечной мольбою подняли к луне. След отпечатав средь трав,серебром припорошенных, призрачной стаей растаяли в мире теней. Жизнь коротка за пределами звездного мрака... рвется от пули и холода желтых клыков... Но слышала стая,как выла цепная собака в лунную полночь,завидуя доле волков...

Сорвался в пропасть ночи день,до тла испепелен, меж звезд сигнальною ракетой вспыхнула комета... Казалось бы,финал,но завтра вспыхнет над землей огонь светила жестким спектром ультрафиолета. Взрывной волной коснется сотен миллионов глаз, настигнет, обездвижит и порвет ночные тени. Вы встретите его и с вами я, один из вас- поклонник проклятых богов и жертва неврастений. Как все, плохой актер, но я играю свою роль. В обыденной массовке я - актер второго плана. Ступаю по ногам и душам причиняю боль, и с горечью осознаю тот факт, что я иным не стану. Такая, как у всех, по венам мчит потоком кровь... Возможно даже, что она у бога- той же группы. Но, если твердо веровать, что бог - это любовь - выходит, смертен, как и все...Ах, как же это глупо! Душа изрыта шрамами, на совести рубцы...

Меня не трогает Афган... ни заскорузлыми бинтами... кровоточащей плотью ран.... ни перекошенными ртами... Мне безразличен перевал, изрезанный волной изломов, где крик предсмертный остывал и чья-то кровь на снежных склонах... Мне просто жалко тех ребят, лет девятнадцати от роду, что шли на нож и автомат за чью-то мнимую свободу... Что кровью залитый Афган был чьей-то хитрою игрою в войне за превосходство стран и политического строя. И кто-то слезы проливал, скорбя о павших у иконы, а кто-то лавры пожинал, цепляя звезды на погоны... Чего молчишь,распятый бог?! На все,как прежде,божья воля?! От звона серебра оглох? Не видишь слез,не слышишь боли? Нет,очень даже неспроста кто миновал живым ту плаху не в милосердие Христа, а в милость верует Аллаха... Сперва Афган...потом Чечня... как прежде,смертным приговором...

Чего не случается с нами по жизни! Случилось однажды со мной по весне: присутствовал тайно на собственной тризне... Всевышнему слава,что только во сне... Обычный сюжет с необычным исходом: во чреве смолистом лежал недвижим- прописан на долгие-долгие годы, на вечную вечность постельный режим. Постель жестковата,сучки да занозы, сработана наспех,подогнана вкось... Спокойствие,стало быть,сна под вопросом: чтоб мучался,блин...чтоб душе не спалось... Итак,по порядку...все было пристойно: скорбящие лица,минорный аккорд. Пришли,так сказать,поскорбеть над покойным, что был не синьор,не эсквайр и не лорд. Пускали слезу,а на лицах читалось и тикала мысль,как часы в тишине: "Отмучился,бедный...А сколько осталось той жизни,что богом отмеряна мне?" Затем,соболезнуя близким скорбящим, почтили ласкающим ухо словцом, что был я,оказывается,настоящим (на зависть)мужчиной,хоро

Не помнит история этих событий, пропавших бесследно во мраке веков, растаявших в мареве кровопролитий и реве надрывном фаланг и полков. Давно это было, когда Архимеду внезапно открылись земные законы, и греки, напившись вина за победу, богине Афине творили поклоны. Так вот, повстречал молодой афинянин девицу со статью, богине подобной и с грацией гибкой стремительной лани, в объятиях нежных туники свободной. Обычный горшечник с руками трудяги покоя лишился в немом восхищенье, пленился и выбросил белые флаги, скудея рассудком пред Зевса твореньем. Бедняга влюбился... Горшки разбивая, закрыл мастерскую. Из каменной глыбы горшечник ваял дорогое созданье, сквозь камень на свет проступали изгибы девичьего стана и бедер округлость и грудь под туникой слегка обнажалась. Любовь с осторожностью камня коснулась. Кифары звенели...

Русь изначальная в избах бревенчатых, пламя лампады в углу у иконы, маковки звонниц крестами увенчаны, медь колокольная полнится звоном. Ширится эхо и голос крепчает, силою полнится песнь православная: служка души в этом звоне не чаит, тянет веревки-от малого к главному. Ряжена в черное Русь поднебесная, с Русью холщовою простолюдинною тесными узами связана,крестными, данью страниц богатырско-былинною. Пенится масса холопско-крестьянская, шапками оземь-торги совершаются, песни поет Русь кабацкая,пьянствуя, горькую пьет,исстари утешается. Храпом коней поднебесье расколото, надвое лопнет дрожащая высь, купол просыпет суссальное золото вследствие окрика "Па-а-берегись!" И раболепно толпа расступается, брызнули стайками дети холопские, головы русые вмиг обнажаются, шапки долой перед сбруею конскою... Барин едет!Барин едет!Чернь-босота,прочь с дороги! Барин едет!Барин едет!Прочь,не то отдавят ноги! Выйдет,сверкая собольею шубою, скорчит лицо,мужичьем недовольное

Как светоч ясный в темном царстве, как в небе полная луна светила в неком государстве в подъезде лампочка одна... Пролет идущих вверх ступеней и столько же ступеней вниз- Ее сиятельства владений предел...И будто бы на "бис" ежевечерне восходило и вплоть до самого утра накала нити жар дарило жильцам искусственное Ра. Ушла весна,отпело лето...

Какую цель преследует поэт, когда чернильным росчерком в тетради хвалебной песнью чествует рассвет, явивший лик свой в дощатом окладе немытого три месяца окна? И движимая логикой железной над ним вздыхает верная жена, сочувствует:"Поди, поешь, болезный...! Друзья,вон, мужики, как мужики - блюдут семью,как общества ячейку, не тратят жизнь свою на пустяки... А от тебя нет пользы на копейку!" А он ей - про Эвтерпу да Парнас... доверчиво так...как сестре по вере... "На кой, скажи, мне сдался твой Пегас? Ну, был бы конь.... Так нет же - сивый мерин!" Да, этот конь, любимая, строптив. И сам вот так вот думаешь порою: зачем он нужен? Ведь не пашет нив, саней не возит и кобыл не кроет... Какие все поэты дураки!

Я с некоторых пор не подаю ни нищим, ни калекам, ни убогим. Об их мольбы я вытираю ноги. Пусть плачут в спину мне или плюют... Пусть говорят, что мне неведом стыд и что душа моя чернее сажи, пусть вразумляют, дескать, бог накажет - моралью христиан по горло сыт! Нельзя сказать, что на душе покой, видать, крупица доброго осталась: нет - нет, а все же шевельнется жалость при виде тел с протянутой рукой. Лечите совесть - словно бык упрусь. Не стоит намекать на человечность: корнями проросла в седую вечность толпа убогих, наводнивших Русь. С момента покрещения Руси в смиренных из вандалов непокорных христопродавство, видишь ли, позорно, но не зазорно подаяние просить. Ютились в перекрестье всех дорог и равно у церковных врат калеки - просили грош...Природу человека ни кнут, ни пряник изменить не смог. Пятак не подаю...И неспроста... Ведь, все равно, истратится на водку: зальет стакан в иссушенную глотку и помянет по матери Христа. Когда - то я убогим подавал, ведь проживаем под одною крыше

Творением поэт по праву горд и муза экспансивно мечет стрелы... Исправил за него ошибки Word и кучу личных ляпов понаделал. Вычесывал из строк ненужных блох согласно личных кодексов и правил: убрал там, где сумел, а где не смог- ненужных знаков массу понаставил. Корабль идет ко дну, коль в трюмах течь, команда не справляется с рулями. Крушенье терпит вычурная речь - идет ко дну с витыми вензелями. Сюжет закручен рифмой непростой и тянет на шедевр литературный, но исковеркан малой запятой: кокетливо изогнутой, гламурной. В единый клик изменен текста цвет: впустую не желая время тратить, призвал на помощь робота поэт: "Желаете исправить?" -"Да! Исправить!" И текст преобразился в сей же миг, влетел, как в столб с крутого поворота: он мог бы стать жемчужиною книг, да не влезает ни в одни ворота.

Отошли в календарную хронику стоны метели и отпела капель колыбельные песни снегам, небо плачет косыми дождями в жилетку апреля, поят реки ожившие вешней водой берега. Только город,седой,словно старец,от снега недавно, прорывая облезлыми стенами белые сны, принимает с дождем грязевые лечебные ванны под стеснительным взглядом смешливой девчонки Весны. Зачастило дыхание Времени в беге безумном, затопило простуженный вечер холодной тоской... затянула печаль поволокой гитарные струны, отнимая у старой моей шестиструнки покой. Это просто непогода,за окном туман и слякоть... За минорные аккорды ты,Весна,меня прости... Переменчив твой характер,все пройдет,не стоит плакать... Мы под ливня бормотанье лишь недолго погрустим... Одиноко клонится от дерзости ветра береза, добивается нежности силой неистовый бес... И струится по глазу окна то ли дождь,то ли слезы, как свидетельство святости скорби свинцовых небес. А Весне б только шлепать по лужам ногами босыми и в манере Христа воскрешать многоц

Ещё не отравлены вдохи цианом костров, но высек искру, ударяя копытами оземь, срывая листву с тополей в лабиринтах дворов, скакун, что объявлен в забеге под номером "восемь". У лета ещё не блестит серебро в волосах, не смеет никто обозвать краснощёкое "бабьим", но сердится громом безвестный портной в небесах, сшивая косыми дождями разверстые хляби. Ещё не примяла осенняя поступь траву... Но скоро взметнётся над городом яркое пламя и бог - розенкрейцер в червонное злато листву легко обратит колдовством философского камня. Уставится в душу печаль, как на жертву змея... И выведет мысли из порта в холодную просинь... Но осень у каждого личная. Эта - моя. И, я убеждён, далеко не последняя осень. Новая осень, как блажь, представала иной: сыпала лаской...

В блеске звезд почтил визитом вечер, сел напротив,плечи опустил... У меня,прости,сегодня встреча с женщиной чуть старше тридцати... Стол накрыт всего на две персоны: чашки,блюдца,сахарница,чай... Третий-лишний.Я к тебе с поклоном: не грусти,прости и не скучай. Он ушел...И вот,Она напротив: взгляд скрывает серая вуаль... полумрак...лицо вполоборота... плечи мягко обнимает шаль... В декольте,не скрытом тканью шали, в тон глазам небесной бирюзы- холод переливчатый эмали в форме стилизованной слезы. Из-под шляпки-огненного цвета выбился волнистый завиток... Ты приходишь на исходе лета, в дар неся меланхолию строк. Грешен я,но ты меня прощаешь- кто из нас,из смертных,без грехов? Любишь лесть...И воздух насыщаешь запахом изысканных духов.

Здравствуй,осень... Слышу твой плач долгими ночами... Здравствуй,осень... Тлеют во мгле фонари свечами... Волей твоей в мокрый глянец плащей одеты толпы людей... Коротко нынче бабье лето... Город спит, пряча в кричащем неоне слезы... Только скрипит, сопротивляясь ветрам,береза... Лист оборвет ветер-повеса,вдаль повлечет... в танец-полет... вот и оплачен последний счет.... Ливень ритмично стучит по стеклу, слышится тихий мотив саксофона... Ставит октябрь золотую иглу, крутится треснувший диск патефона... Осень сечет мелким дождем скупые рифмы... Осень влечет легкий корабль души на рифы... Рвет паруса, в лужах взбивая хлопья пены... И в голосах ветров седых слышен плач сирены... На тротуар рыжим огнем осыпались грёзы... Листьев пожар гасят холодных ливней слезы... Колет перо душу тетради,черкая строки... Впился в стекло лист неприкаянный одинокий... Мелкая дрожь зябкой

Сцена-мишень в перекрестье прицелов софитов, режет лучами,как нож,полумрак кабака, в вязком угаре которого в рюмки налиты водка-слеза и зеленого цвета тоска. Бабочка-сцена к кабацкому полу приколота ярко сверкающей острой иглою шеста, в блеске эрзац-серебра и фальшивого золота сцена-Голгофа,пробитая осью креста. К стали шеста похотливыми алчными взглядами из паутины кабацкой гнилой пустоты, сутью своею и жребием мира проклятого, точно гвоздями,прибита прекрасная ты... Птица без крыльев,душа на панели,богиня в изгнании, муза-актриса,не знавшая возгласов "бис", взяв обнаженное тело в залог,исполняет желания бес полутемного бара и бог твой-стриптиз. Грация,легкость,изящество в каждом движении... Свет соскользнет по упругой груди,как вода... Замерло Время и стая самцов в напряжении... Властвуй над ними,царица,пока молода... Шест обовьешь и придушишь его анакондою, под ноги сбросив одежду,как шкуру змеи.

Он-парадокс,загадка,он-никто. Он-еле слышный ритм сердцебиенья. Всесилен,между тем он-звук пустой. Его походка-ветра дуновенье. Его насквозь пронизывает свет, дисперсных свойств своих не изменяя. Расплывчатый туманный силуэт в дождливый день прохожих нагоняет... над ухом смех-раскатистый,густой... Прохожий вздрогнет,отойдет в сторонку, а он запустит банкою пустой с издевкой обывателю вдогонку. Никто без тени,Некто без лица, слеза без глаз,лицо без отраженья, ошибка Разума и торжество Творца, без плоти плоть,движенье без движенья. Приходится оплачивать счета: вся жизнь-коту под хвост,судьба-в заплатах, в душе-тревога,в сердце-пустота- долг красен платежом,точней,расплатой. В мозгу звучит заезженный мотив надтреснутой заигранной пластинкой: ты-абсолютен,дерзок и строптив... По сути бог,по факту-невидимка. Не для тебя запреты и замки, чужие тайны для тебя не тайны. Одно лишь только "но":чужой руки своей рукою не коснись случайно.

Один чудак,со мной знакомый лично, недавно по секрету рассказал историю,что можеть стать прологом истории болезни в психбольнице. Все началось довольно прозаично: этюд"Земная ночь",перрон,вокзал, часы,билет,железная дорога, авоськи,чемоданы,гомон,лица. А скорый не оправдывал себя и шел с семиминутным опозданьем. И мой приятель пялил то и дело на циферблат усталые глаза, скучал,в зубах травинку теребя; короче,был истерзан ожиданьем. Играла вальс сверчковая капелла, пока не заскрипели тормоза состава-избавителя от скуки: пришли в движенье сумки,чемоданы. Народ замельтешил,заторопился, спеша занять указанный вагон. Вручив себя провидению в руки, достав билет из брючного кармана, приятель сел в вагон.И провалился в ночную тьму пустеющий перрон. Билет проверил строгий проводник, наряженый довольно необычно : сверкала форма снежной белизною, фуражка с позолотой галуна.