На битых ступенях ночного кафе, залитых холодным неоновым светом, заросший щетиной старик подшофе дрожащими пальцами мял сигарету... И думал,что нынче не те времена, что жизнь-наизнанку и мир перекроен; что в спину трезубец вонзила страна ее защищавшим солдатам-героям. Отметины, шрамы - наследство минувшей войны... уже отболели, устали терзать, но, покой твой нарушив, война, что ни ночь, посещает тревожные сны... терзает осколками память и мучает душу.... Рифленый протектор нацистских сапог опять застучал по булыжной брусчатке. Крещатик!Ты даже представить не мог, как схожи их прОклятых ног отпечатки... И тот,кто,как крыса,по схронам сидел в нехоженной чаще лесов Буковины из адова пекла до неба взлетел с почетною лентой "Герой Украины". А ты,изукрашенный шрамами ран, и с совестью,чистой,как горный хрусталь, заслуженный статус"войны ветеран" сменил на постыдное слово "москаль". Отметины, шрамы - наследство минувшей войны... уже отболели, устали терзать, но, покой твой нарушив, во

Искры из зева костра поднимаются вверх… В нём, совершая едва ли не первое благо, пламенем ада костра искупая свой грех, корчится в муках, рассыпавшись пеплом, бумага. Искры возносит на небо невидимый лифт, трупными пятнами в пламени сине – зелёном сквозь черноту проступает кириллицы шрифт, смысл отдавая поленьям, огнём опалённым. В общем, бумаге со смыслом – то не повезло: в глянцевом лоске – интриги бульварной газеты… Как искупление, в дар принимаю тепло в сопровождении свиты багряного цвета. Далеко ещё до утра… и полощут по ветру, как знамя, в сердце ночи трескучие пульсы костра и взрывается искрами пламя. Истинно, мудр именуемый нами, как бог, редкие знаки внимания нам посылая, робкой душе, огрубевшей, как старый сапог, кожу лягушечью сбросив на ночь, позволяя видеть цветные, наивные детские сны и, трепеща, словно малая птаха, крылами, в небо уйти в ароматную полночь весны, неопалимой купиной пройдя через пламя. Хлопнуть, как шапкою, оземь, душой: «Черт возьми!» Выйти из бу

В смутное время на почве гражданской войны, разум крадущей от пары затяжек свободы, на неухоженных грядках бесхозной страны лихо попёрла трава непонятной породы. Полною горстью, уверенным взмахом руки сеяли – веяли, время настало и – опа!: нечего жать, на поверку - одни сорняки с жовто – блакитным желанием топать в Европу. Смута в плечах исполином былинным растёт, пресса нахально – настойчиво врёт «Всё в порядке», а, между тем, необычный сорняк – «патриот» выбился в люди на густо засеянной грядке. Выкидыш хлещущих ложью украинских СМИ, образом странным избегнув косы культивации, вырос из статуса сорной травы, чёрт возьми, в монстра с маниакальной идеей сверхнации. Тысячи сломанных судеб… «На благо страны…» Жирный кулеш из смертей варит галицкий повар, так предприимчиво выменяв чувство вины, совести муки на кровью запятнанный доллар. Вот как бывает – то, достопочтенный народ: раньше – нацист и заслуживал высшую меру, ныне – герой Украины, казак, патриот с кельтским крестом и парс

Палач, признаться, мастер был болью удивлять, угрюм, немногословен… Тому свидетель бог, такого класса профи стоит поискать, который бы искусно так гнул в бараний рог. Работник дыбы да ножа,и спец заплечных дел, а свой талант, видать, ему нечистый одолжил: "клиент" от болевого шока млел, он говорил со смертью, но при этом жил. Холодной стали блеск, такой же блеск в глазах, с издёвкою цинизм «Теперь держись, старик…» Вскипая высыхала на глазах слеза, и глотку разрывал истошный боли крик. Обширный арсенал от плахи и до розг. Как говорят сейчас, конкретно, это - жесть. Но на повестке дня, в который раз, вопрос, насмешливо-простой «Скажи мне, кто ты есть?» Вложив в ответ тоску, отчаянье и злость, а взгляд остановив на запертой двери, страдалец отвечал, что он всего лишь гость непознанного мира, скиталец – пилигрим, заблудшая душа, посол иных миров… «Ну, сжалься же, палач!

Кому как суждено прожить – того никто не знает, но нужно с верой жить в реинкарнацию души. Возьмём, к примеру, факт: в моей квартире проживает тибетский далай – лама – молодой самец-шиншилл. Ему квартира – монастырь, а клетка – это келья, аскет, монах-затворник, молчаливый гений он. Он философский ум обрёл, неся ярмо безделья, и признаёт лишь вегетарианский рацион. Нет, я могу быть и не прав… и в выводах не точен… и выглядеть глупее, чем ботинок из кирзы. Не лама, бог с ним, сей грызун, но так сосредоточен, как будто, ветвь свою ведёт от рода Лао-Цзы. Быть может тот, кто духом слаб, себе изрежет вены, мерцая в одиночестве унылою свечой. Но не таков шиншилл – он горд и знает себе цену, он мудр, познанием себя всецело поглощён. Я в этой жизни человек, но, говорят, бывает, мы прежних воплощений на себе несём клеймо. И потому влачу свой крест, как лошадь ломовая влачит повозки грузовой тяжёлое ярмо. Домой с работы волокусь: «Измучила, паскуда!», истрёпан социальными потоками ветров.

Новая весна повернула ключ от городских ворот в замке… Вырвалась на свет, как змея по линьке, сбросив сотни тысяч кож… Зябко… не до сна… лишь предательски крадётся по щеке, в призрачный рассвет… слеза?… Да нет же… что ты… просто дождь… Дождь… немилосерден, неприкаян, беспощаден, зол, колюч… мёртвая река… то, что в ней душа живая есть – пустая ложь! Сыромятной плетью, скрыв лицо свинцовой маской серых туч, хлещет по щекам… Всевышний?… Нет же, что ты…. просто дождь…. Что мне непогода! Ведь уйдёт в былое, это просто звук пустой! Я спешу к тебе сквозь туманной пеленою вставший дождь… Я все эти годы жил тобой… одной тобою лишь… Постой! - Ты ведь ждёшь, родная? Ждёшь меня? - Да нет… не жду…- Уже не ждёшь… И упало небо… разлетелось на осколки луж у самых ног… Как ребенка шалость… что с него теперь – не склеишь, не вернёшь… Траурного крепа не жалеет в оперенье воронья премудрый бог… Что же мне осталось? Слёзы? Что ты… нет же….

Сорви, мой друг, трагическую маску! Судьба, быть может, в чём-то и Далила – прости великодушно: жизнь – сказка! А что за сказка без нечистой силы? К чему пытать судьбу «Камо грядеши?» Жар-птица счастья где – то за морями… И уведёт твою тропинку леший в густую чащу леса с упырями. Лишь только двери сказки приоткрыл – гляжу: под власти пыльные знамёна те самые набились упыри, знакомые народу поимённо. Известных мне противоядий нет: знать, вывели особую породу – и к серебру у них иммунитет, и, не поморщась, пьют святую воду… Ну, вот же… снова.. Вот оно, опять! Ведь столько тем! Ведь жизнь – такая прелесть! Зарёкся же о силах зла писать… Да, тьфу ты! вот те на – опять про нечисть! А как иначе?

Полоснул по сознанию мысли отточенный нож и забилось в агонии, рифмой забрызгав страницу: как чистейшая Правда мутирует в грязную Ложь, доверительной ретушью фраз размывая границы? Я на камень ступаю уверенно – он под пятой растекается в лужу, мгновенно меняя структуру, а незыблемость истин, утратив характер крутой, обращается в пыль, проявляя аморфность натуры. Побирается нищенка - Правда и, путая след, осторожно бросая неправды махру по крупицам, ходит Ложь золотая с котомкой заплечною бед, неприкаянной Правды сермяжной близняшка – сестрица. На игле подчинённые Лжи бесноватые СМИ… заплетается Правды язык в алкогольном угаре… Что ж ты горькую пьёшь столько лет?

Шабаш в городе с многовекОвой историей... бойня, резня, гекатомба, кровавая месса... жуткой реальностью ставшая фантасмагория: топчут святыню исконную русскую бесы. Словно зерно кукурузы из тела початка, раны земли обнажая под сорванной кожей, бесы с неистовой злобой срывают брусчатку, корча святыне поруганной дикие рожи. Слёт упырей игнорировал Лысую гору, дескать, старо. Но, в аду не приветствуют холод: наспех покинув свои прокопчённые норы, хлынула нечисть, поганя бесчинствам и город. Злости гримаса слилась со злорадной ухмылкой, снят мораторий на смерть...

Открыто, честно, без утайки, в лоб, посредником избрав клочок бумаги, я заявляю: да, я – мизантроп! И к людям не испытываю тяги! Ответом будет униженье масс, презрение т олпы и порицание. Ну, что поделать: не люблю я вас… Увы, прямоходящие создания…. Душа у вас, у каждого, «чиста», скорбит и к правосудию взывает. Ну, был подвох с распятием Христа… погорячились малость…ну, бывает… Вторично он на Землю не придёт: потомки палачей, спокойно спите. Он свят, наивен, но не идиот: опять на крест? Слуга покорный, извините! Грозят «святоши» пальцем – «Так нельзя!», качают головами, хмурят брови, пытаются внушить, что все – друзья, по духу братья и родня по крови. Церковник – пастырь прихожан – овец за мятый рубль фарширует ложью. «Откройте для любви врата сердец!

Канул в Лету беспросветный мистицизм средневековья, подпалив кострами пятки ворожей да чародеев, и чукотские шаманы, связи с духами утратив, танцы с бубном променяли на охоту на песца. Невостребованных бесов стало больше поголовье, разбрелась братва по свету, прижилась, кто как умеет: кто-то правит в сельсовете, кто – то числится в сенате, кто-то паству развращает с попущения творца. Стало как-то неспокойно, нестабильно в нашем мире, что ни год длиннее список всевозможных аномалий, острый угол восприятья феноменов притупился, внёс в сознанье коррективы, вопли СМИ не режут слух. Только как-то неуютно стало в собственной квартире, как приезжему на шумном переполненном вокзале: на моих квадратных метрах незаконно поселился затерявшийся в астрале не покаявшийся дух.

Пристала мысль одна – ни дать ни взять – шалава, перо сатирика само просилось в руки и выводило: «Баста, братцы, нет управы на беспредел…» И дальше: «Доигрались, суки…» Мне скажут «Фи!», но, вот, корректных добрых слов, как средств в бюджете, не хватает в лексиконе: смотрю на беззаконный марш одних ослов под предводительством других ослов, в законе. Исход предсказан был, ты помнишь, ясен свет? Еще когда закваску с «бабскими» дрожжами трясли усердно, не учли менталитет сусла толпы, снабдив её тремя «вождями». Для пущей верности: авось какой – то да стрельнёт. Бурлит закваска – тут «вождям» и карты в руки. Там кто – то пьёт чего-то, кто – кого-то бьёт, И лишь моё перо выводит «доигрались, суки…» Косит под люмпена бездельник – маргинал, попав в свою «струю» в беспрецедентной давке: здесь заправляет бесконтрольный криминал под «мирной» маской отрабатывая «бабки». На благодатной почве сплетни вширь растут, мол «патриоты» здесь горой стоят за веру… Но тянет «схроном» … И, вот-вот и пронесут

Почтовый ящик пуст… который год… Истлевший гроб в холодном чреве склепа… пристанище фантомов старых писем в тисках ступеней, сквозняков и стен. Ну, кто бы ожидал такой исход: значение утративший, нелепый, от варвара подъездного зависим в менгир этажки врезанный дольмен. Как жаль, не разработали лекарств, противоядий, техник и обрядов способных излечить от ностальгии, изгнать и прах предать семи ветрам. Ну, что же, леди… разыграем фарс… Не майтесь, коль пришли, садитесь рядом: есть новый претендент на роль мессии, краеугольный камень в новый храм. Стол письменный исполнит роль креста, попав в тональность глянцевого века, безмолвный, терпеливый, равнодушный - с крестом Христа одна родня, хоть плачь. Он примет плоть бумажного листа, распяв как тело богочеловека, а приговор исполню я – послушный судьбе – душеприказчице палач. Колоть копьём – не модно и старо, в наш век должно быть кое-что покруче… Сойдут по трапу сны с фрегата ночи на рейде в нашем маленьком порту – я уколю, как бога по

Стирая грань меж маревом видения и сном, в мозгу сжигая борозды-извилины флэшбэком давил на уши монотонный шорох парусов, ворвавшийся в реальность из неведомого века. Сыграло подсознание на связи двух времён, вливая в правду бытия иллюзии обмана: форштевнем кожу океана режет галеон, а голова моя покрыта выцветшей банданой. Пылает божьим гневом в раскалённых небесах слепящая звезда, испепелив остатки веры: не может быть любимцем бога истинный корсар, живущий по неписанным законам флибустьеров. Я брал от жизни всё, что мог… я покупал любовь, меняя мёртвый луидор на храм живого тела… и досыта клинок побитый пил людскую кровь, когда артерии и вены рвал осатанело. Измерен вес души монетой звонкой из казны, но Посейдон меня хранил русалочьим эскортом, судьба моя – корабль на гребне пенистой волны, но для людей несведущих я – человек за бортом. Стараясь к разуму взывать напрасно сил не трать, мне корабля смолёный борт дороже тверди суши: сознанию корсаров дарит штиль морская гладь пока б

Накал страстей – борьба мировоззрений,в толпе, того гляди, прижмут кого – то, отстаивая собственное мнение пиарит всяк кулик своё болото. Такие все несдержанные, нервные, по пустякам загрызть друг друга рады: всё делят на неверные и верные суждения, позиции да взгляды. Трясёт и лихорадит род славян, списавших свод законов у евреев, крестясь, косится племя христиан на сюртуки и пейсы иудеев. Толкаются, не смысля ни черта, цепляя снисхождение на лица: вопрос национальности Христа открыт (ехидно скалятся сирийцы). Расходится во мнениях братва по поводу учения Христова, нам, дескать, ваши книги – трын – трава, а в наших бьёт фонтаном божье слово. Покоя не даёт один вопрос, отвязанный, циничный и безбожный: а кто Христу даст слово, чтоб Христос сказал, что всё написанное – ложно? Вот ваша правда, други. Вот моя.

Сединой упал на землю иней… воя заунывно, словно зверь, в дом души ворвался ветер зимний… створкой бьёт оборванная дверь… На одной петле, на уцелевшей… Тянет каждый вечер вновь и вновь сыростью от резко обмелевшей тихой речки с именем Любовь… Память закопчённой кочергою ворошит золу минувших дней, прошлое, в котором был слугою той, что звал единственной моей. Не согреть уже души озябшей… Ты ответь мне, кто тому виной, меч на поле бранном изломавший страж крылатый за моей спиной.

В будний день трудовой с девяти до шести я брожу по просторам всемирной сети в политических дрязгах и сплетнях тону, увязаю в рекламе. День лениво, как с ложки варенье, течёт… трафик жизни поставлен на строгий учёт… бизнес требует жертв – остальное не в счёт в затхлом офисном храме. Интернет предлагает букварь и коран, и общение с гуру в режиме он-лайн, продаёт и скупает субстанции душ, врёт, что души – бесценны… крупной партией опт и поштучно с лотка, чёрный нал за грехи и любовь с молотка, ясный смысл и совсем беспросветную чушь с барахолки Вселенной. В бытия механизме шестерёнкой вращаюсь, ничего, ровным счётом, при этом не знача… Без оглядки грешу и неистово каюсь, сожалея, что жить невозможно иначе… Небеса, непременно, простят сумасшедшего века дитя! Век такой кровожадный, что просто держись, словно Дракула пьёт полнокровную жизнь, и в сознание гвозди - сомнения бьёт молотком виртуала. Изнуряя мой мозг еженощным постом, по страницам - рядам бродят Будда с Христом, но Люцифер п

Опять князья, наевшись пирогов, взялись делить ржаной за три с полтиной, подначили холопов и стравили, как псам на свару бросив бутерброд. Всё обошлось без лотов и торгов (торгуются ль на бойне со скотиной?): на точку «G» легонько надавили – и взвился в экзальтации народ. Толпе бы лишь вождя переизбрать, сорвать с царя корону, плюнуть в чашу, в колодец, в рожу… Дальше что – неважно: при всякой власти жизнь её – тюрьма. Толпе бы просто вволю поорать… Достали! Да орите, воля ваша, покуда речь невнятностью не свяжет суровый цензор – русская зима. Зима… Она не ведает границ. Плевать ей на таможенные сборы. Да, русская. Кому – то здесь обидно за нацию бунтующих хохлов? С зимой, как с величайшей из цариц, бессмысленно вести переговоры: царица холодна (читай, фригидна), плевать ей на различие полов. Она демократична… толерантна… к богатым, важным, сирым да убогим: пусть действующей властью избирают её – в ней, право, что-то от Христа. Хотите лучшей жизни?

Характеру жизни присущ алогизм и чудачества... Вот, было надысь, под моим запотевшим окном слонялась чумазая ночь третьесортного качества- драгдиллер, торгующий в долг одуряющим сном. Подсунула "грязный" товар с непонятным названием, который в аду паковал сатанинский картель: я маюсь над пропастью сна и на грани сознания и хуже котла со смолою кипящей - постель. В комфортном раю состоянье души не комфортное. Даёшь позитив! Отзываясь охотно на клик экран развернул предо мною меню третьесортное, подав низкопробный дешёвый тупой боевик. В нём главный герой - супермен, совершенная прелесть, спасает планету под цокот дымящихся гильз: способна сдержать взрыв фугаса квадратная челюсть и грамм интеллекта на тонну стероидных мышц. Ну, что ж...

В сознании каждого память – как пыльный чердак, где в тёмном углу, с полинявшим тряпьём по соседству, в простой бечевой перетянутой стопке бумаг меж писем лежат карамельные фантики детства. Заботы, проблемы, дела… суеты винегрет… Всё чётче расплывчатость контуров даты фатальной. Немного осталось, и детства ушедшего свет заменит небесный поверенный светом астральным. Мы были терпимей, не спорили с мудростью книг. В нас не было хитрости лисьей, цинизма и фальши. Делили дворовый бомонд на "чужих" и "своих", а в играх делились всегда на "не наших" и "наших". Цветная мозаика мыслей, эмоций и снов… Мечтали… Ах, как мы мечтали!