1. Как ни шевели свою память, А первая приходит китайская стена. След на камне и в нём вода. Сколько раз ни взойди наверх – Будет спуск, и ступени неровные Вымотают, но вид вокруг Поразительно чист в своей простоте. Сосны – свидетели чьих-то побед, Качают сиюминутный покой. А я собираюсь домой. Там давно не стираны занавески. Кажется на пороге опять революция. Снова беда. И мне не понять никогда, Ведь есть же хлеб на столе, Есть тюфяк и кровать, Но печатается шаг. След на брусчатке, вода… Где-то я видела это. Стена. 2. Мой народ встаёт стеной, Что прочнее каменных стен. Красная стена накалена. Дзен – наша молитва, Вера – наша любовь. Те, кто упали – поднимаются вновь – Верные душехранители. Чем больше – тем мы прочнее! Цепенеют следы на камне, в них – живая вода. И разве мой народ, не стена? Святые, во все времена. Камня прочнее! Сильнее, Сильнее, Сильнее Наша Живая Стена.

В этот тихий, синий вечер Расцветают тихо свечи, Пышут звёзды января Всё и всех животворя – Ночь-колдунья для Параски Колдовские шепчет сказки... "Свет мой зеркальце, скажи, Милый облик покажи! Не шумите, шторы, тише! Распугали местных, пришлых – Коридор зеркальный пуст!" Тень прозрачная, как грусть То темнее, то светлее. Словно с морока пьянея: "Объявись и назовись Где ты сокол, моя жизнь?!" У Параски от досады Губы пухнут. Рафинады Целовать бы! Только грех! Солнце встало раньше всех… Заглянуло в дом Параски По косицам – лёгкой лаской… Только ей не до гульбы, Сердце бьётся от любви – Часто-часто. Звёзды знают: Тают свечи, люди тают...

Не помню, долго ли копила снег – Заледенела – всё, без вариантов! Но помню праздник! Мне шестнадцать лет! Ах, боже мой, всего шестнадцать лет! Желание шепчу под бой курантов. Шампанского глоток за рубежи! И всё вокруг блестит, как в карамели! И кажется, немножечко кружит – Признание немножечко кружит, Мы целовались и ещё хотели! С тех пор мои желания просты, Я чувства не ищу, как ищут дети, Но если, как весна случишься ты, Но если вдруг опять случишься ты, Я растворюсь в невыносимом свете. Пока же поправляю канитель, У Солнца ночью заплетаю косы. Ещё метёт морозная метель, Ещё не прекращается метель, Но в рост пошли под снегом медоносы.

На репетиции, сбиваясь в стайки, Бежим вокруг застывшей строго ёлки, А ёлка – Марь Иванна, из продлёнки, Всех подгоняет: зайцев на лужайке, И белочек, и ниндзю (лоб в зелёнке). И хором: ёлочка зажгись, и дальше, "По очереди, чур", стихи и танцы – Опять на завтра, постарались зайцы, Перенесли прогон. Наказ строжайший: Стихи всем знать, как родненькие пальцы. А мы вдыхали краску коридоров, В которых заблудилось наше эхо, Задания для детства – не помеха, И проявляя первозданный норов Вперегонки у ветра брали фору. Стихи учили просто: под подушку Положишь книгу, прочитав на сон и – Строка к строке в полнейшем унисоне Соединит ватрушку и хлопушку В мешке, в волшебно синем фаэтоне. И снова репетиция – у ёлки! И кажется она совсем живою, А пахнет – настоящим Новым годом! Тянусь, тянусь к её живым бахромкам, И отступает хоровод со мною, Но я уже потрогала иголки.

Рукавичка упала на снег, То ли с тучей пришла камбалА, Или голубь — родной имярек, Не рассмотришь — большая волна! Подойти бы поближе, но я Доверяю давно егерям. Вон, кренится щепа корабля, Что остался в холодных морях. И качают тяжёлую грусть Провода, провода, невода. Не уйти, не сойти, не свернуть, Не сбежать из пучин никуда. Ветер носит рыбёх чешую. Солнце бликом – наверно блесна. Я на Солнце смотрю и шепчу: "Не взлетай, подожди камбалА!.." Но взлетает! Два белых крыла! И на сердце колышется грусть.

Когда-то поймёшь кто твой друг, а кто точно твой враг. Спадёт пелена белозубой довольной улыбки. Останется только озноб, да замучит хандра, Птенцов голубых выедая из маленькой зыбки. На линии сна, как и прежде рождается свет. Ты так не решишь, что сегодня важнее... Ей богу: Работа? Послать этот график, бежать бы как швед Когда-то бежал, забывая обратно дорогу. На линии яви – всё резче, нужда – что кайло, И хочешь не хочешь, а в джинсы вмещаешься ловко, Теперь осторожно крыло заправляешь в крыло – С бретельками тесно, но лучше садится обновка. И пусть разобьёшься, не надо упрямых спасать, Бессонные мысли на время утихнут неловко, Мой враг, дай мне силы и воли тебя распознать, Мой друг, не смотри же мне вслед ненавидящим волком.

Ты куда увела цыганёнка, луна? В темноте не найти мне дороги. Ноги вязнут – дорог карамельных нуга, А у мальчика – быстрые ноги. Размываешь следы. Ну зачем, мне скажи, Ты ведёшь цыганёнка на плаху? Я же знаю, что там наточили ножи, А на нём – лишь простая рубаха. Золотая, прошу я тебя, не греши, И бельмом не смотри на ребёнка, Что тебе до свободной, как ветер, души? Отпусти моего цыганёнка! Хватит сердце усердно лучами лудить, Я его разыщу, успокою. Цыганёнок мой сладкий, целёхонький спит И во сне поднимает подкову. Слушал крики её небольшой городок… Истощалась луна – боль от боли, Поправляла цыганке пуховый платок И вела, как сестру, к колокольне.

Пусть говорят: какая глухомань! А я туда, как на источник еду, Там дед меня с прутом искал к обеду, А в банный день меня хоть вновь аркань. К тебе теперь я еду на денёк, Где пряталась в таких огромных травах, Чтобы узнать знакомый вкус и запах, И надкусить осоки стебелёк. Уйти за ароматом трав в закат, Дойти до места, где дорога в гору, И не найти как прежде мандрагору, В беспамятстве бродить, бродить, искать. За что люблю я эту глухомань – За тишину и память, где всё свято. И только речка стала мелковата – Лишь голову макнуть, как в иордань.

Когда-то с тонкими лучами Играла, светом одержима, Кокетка – милая транжира, По серебру её скучали, А нынче лихо закружило. Всё тяжелее с каждым часом: Сипит простуженным прононсом, Густеет воздух, медоносов, И ветер гонит левым галсом, А ей бы не просыпать просо. Всё про запас, кормить неделю… Набиты щёки желудями, Устанет, встанет, повздыхает, И обессилено на землю Прольётся долгими дождями.

Шёл троллейбус по Фонтанке, По старинной мостовой, И в поклоне каждой ямке, Дёргал низко головой. И рогатка: тили-дили – Добрый день, мои друзья! Сердце мне вчера вручили! Разве врал когда-то я? На сиденье вырезали Два вихрастых озорства, Что-то резкое, из брани, Сильно ранили слова… А потом кондуктор Оля Сверху красный лоскуток Пришивала, было больно, Всё ж пружинка давит бок… Вон, сейчас сидит девчушка, Сердце гладит мне рукой, У меня такое чувство, Будто дарит мне покой. Если б каждый сердце видел! Что сиянье перед ним?! На потёртый синий китель Слёзы капали: день-мин… Шёл троллейбус к остановке По старинной мостовой. Дзынькал, тренькал и неловко Дёргал синей головой. ------------------------------ Читайте: http://www.time-king.ru/interview?id=3046

Изыди подруга. Молчание – линия сна. Не нужно встречаться, решать, кто есть кто и кто чей, Я больше не плачу, не чувствую тяжесть ночей. Ты Бродского помнишь? Марину? Как сон в волосах – И ситец, и сено из самых простых васильков – Венки одиночеств! И ты уезжай далеко: А то ведь где счастье, там, рядом обычно беда. Я помню девчонкой, тебе доверялась всегда, А нынче, прости, да и нечего больше сказать. Когда ты проснёшься в вагоне, под мантру колёс Обнимешь подушку, заплачет она за двоих: Тыдых, и тыдых, и... То сердца ли стук, то ли стих, То ль ложка в стакане... Ты веришь в черёдность полос? Я – нет. Я, с тех пор как тогда закружила листва, Живу атеисткой. И странное дело – жива! Моё подвенечное платье – усталый винтаж, Фиалки завяли, не спас их жемчужный поташ – Тут умерло всё, и мне нечего больше сказать. Не надо о грустном. Пусть каждый живёт будто Бог – И, кажется прав, кто сумел! Увела?

Чем дольше смотрю, тем больше убеждаюсь: вместо головы у многих людей – ноги. Они ими ходят раз-два, раз-два, иногда – раз-два-три, раз-два-три. Голова у них тоже есть, но в зачаточном состоянии, где-то между ног. Главное – никакой национальности и половой принадлежности. Ноги не накапливают знания, они идут по зову своей маленькой головы, к своему маленькому горизонту. Не думая – прыгают, не думая – переступают, не думая – топчут… Живут! Эволюция?

Он – собиратель дождя и снега, А нынче выдался листопад! Летели листики в небо, с неба – Цветные тучи его левад. Вот этот, красный, листок осины – Излом улыбки – блестит атлас! А тот, зелёный до половины – Миндаль таких невозможных глаз! Портрет составит, потом размоет – Игра, да толку-то в ней – пустяк! Но почему-то он вновь разводит Тон акварели. Да, что ж не так?.. На распростёртые крыши льётся Осенний – серый, безмолвный сплин. В бульварной – пиво, под песни Отса, А он – потомственный дворянин, По совместительству вольный дворник, Своей метлой изменяет мир. И ворох тлеет, и ветер гонит За тучей тучу на материк.

В ароматном краю в этот день голубой* Мы с тобой целовались в аллее. У черёмухи робкой забрали покой – Ты сказал, что я точно белее... И кружился весь мир каруселью минут, Ветер горечь носил амаретто. Чуть припухлость улыбчивых сливовых губ Пахла сладостью первозапрета. Сладко жмурился день, любопытная тень, Поправляла вечернее платье. Это счастье - вот так от черёмух пьянеть, Безотчётно теряться в объятьях. В ароматном краю в этот день голубой Так невинны мы были, несмелы. Мы когда-то сидели за партой одной И сбегали с большой перемены... -------------------------------------------- * Строка Иннокентия Анненского из одноимённого стихотворения «В ароматном краю в этот день голубой»

Там, на маковке тополя, крутятся беспокойные зелёные бабочки, устраиваются на ночлег. Лёгкие крылышки вздрагивают от ветра, трепещут. Закат поит их тёплым едва розовым молоком. А рассвет беспокоится о встрече: как бы ветер не унёс лёгкую стайку. Серо-розовый перламутр навеял мысли о тревожном, холодном завтра. Трудно понять, когда исчезают бабочки, но без них всегда холодно, как будто это и есть любовь.

Мне нравятся пары и люди, как судьбы... Идут не спеша. Я к ним тоже в поклоне. И слышу, как воздух застыл в баритоне, И как задрожали и вымокли губы — Видны мне их слёзы, зевки, экивоки. Я — камень, обычный асфальтовый, серый, Я помню ещё бубенцы баядеры, А нынче как споры — плевки и сороки. Вам кажется, что я молчу, ну и ладно, Не каждый заметит, что камень болеет Когда пробегает слеза по аллее, От этого души камней словно ладан — Синеют. Скорей бы сегодня смеркалось... Молчат фонари, но собаки-то знают, Как синие камни под утро сверкают, Как тает их иней в рассветнейшем чае, Слегка розовея в атласную алость.

Всё снятся мне маки в минуты рассвета, пылающим полем – безумие цвета – так свежи, что глаз оторвать невозможно... На диком лугу, не надышишься всё же! Прохладно и тихо. В бутонах, цветное спит время, наверное, всё же хмельное. И вымакать хочется корочку хлеба в медовой тиши, и напиться бы небом. Но здесь тишина тяжелей позолоты. Колышется мак – удивлён, большеротый. Секунду, как в поле трассируют пули, со свистом срезая соцветья июня. И в памяти жмутся до боли мне ясны, И эхо уносят далёкие вязы, В зелёных слегка обомлевших ладонях. Немое, не плачут поля после боя... Измучает сон. Корку хлеба ломаю, И молча кормлю голубиную стаю.

Странные мы – маленькие. Гордые самой малостью. Каждую мысль мусолим, и верим, что тоже признаны. Верно: стоим на полочке книжечкой нервной, тоненькой, Ах, до чего же нравится: пыль – артефакт истории. Хрупкий гербарий – ландыши, ирисы, незабудочки Кто-то рукой потрогает и удивится – надо же! Вот и конец истории. Ты что подумал? Точечка... Дятел раздолбит пятнышко. Дерево станет норочкой, Камнем и даже пламенем – каждому в мире малое. Птица летит курлыкая. Дома! Почти что рядышком – Вот ведь где счастье полное – здесь тишина, но слышится Пение крыл над крышами. Падают треугольники Тёплого то ли воздуха, то ли судьбы орешечной, Сладко вдыхаешь, досыта – горькое и полынное. Было ведь, было радостью в небо курлыкать с птицами. Сердце поёт, мне кажется, с каждым глубоким выдохом, Всё вспоминает – таяли над горизонтом белые, В синем небесном пламени. Но, превращая в небыли – пыль оседает серая, странная неизбежностью.

Хочется встать и заорать, так чтобы себя не слышать, а вместо этого берешь лист и орешь буквами, тихо и громко до отупения, и это никогда не закончится. Наверное, лекарство не бывает таким горьким.

«Любовь вроде нити, привязывающей нас к любимому человеку.» «В любви человек забывает себя; он живет с другими, он живет в других. А это и есть счастье.» Иван Ильин «Рождественское письмо» Измеряли мы расстояния Миллиметрами, в мыслях – милями, Обжигали себя дыханием, Жаждой мучили, колким холодом, Из сердец выливали золото И тянули его на ниточки. В паутине вдвоём запутались – Не паук с синекрылкой летнею, А две капли слезы росистые, Словно нотами стали долгими – Песня тихая льётся в воздухе. Слышу, голос поёт потерянный На волне где вздыхают с ангелом Только шишки сосны и тетерев, Да весенней лазури облачко. Он поёт про свечу в фонарике, Что затеплилась по весеннему, Что хоть ветер февральский холоден – Не задует огонь твой мартовский, И ему-то тепло повсюду – с ним Бесконечной любви той всполохи. Носит ветер – судьба нещадная: Ты внутри, и как же добраться мне До тебя, моя ненаглядная?