только я дерево без стыда ………………..Таня Акимова Стоит бесстыдница — распахнулась, Нежна, как шёлк натуральный, кожа, Но рвётся вся на порыве ветра, И появляются крылья-ветви, Так хрупки всё же.... Цепляется существом за камни Слабеют корни — и шепчут ветки: Она так стонет, что ветер манит — Сгорает солнце — краснеет небо В его подсветке… Снимаю с плеч ей накидку, мнётся, Прикройся, милая, хватит... будет… Я прикасаюсь – дрожит, и рвётся И мотыльками взлетает к солнцу И дышит грудью… Душа, ты чем-то незримым схожа: Такая ж точно — бесстыдно слепо Смущаешь хрупким своим нарядом, Взлетаешь, снова горишь под взглядом В порыве света...

Так — будничный вечер. Косметику солнышко прячет, А кустик сирени лохмат, поправляет кудряшки, И люди спешат по делам, в направлении Пряжки. Брусчатка и голуби. Сквер. И катается мячик. —Нам нужен всего миллион, чтоб открыть филиал — Их пятеро — тех музыкантов, что в сквере поют Простой свой мотив: нам не нужен ни север, ни юг — Всего миллион... Бомж на лавке зелёной вздыхал: Какие мечтанья, такие и песни в народе... Здесь, прямо на этой брусчатке, где голуби-музы, Где пять музыкантов, собака по имени Тузик и красно-коричневый мяч — и голит сам, и водит. И кто им сказал, что всё просто — обманщик меняла? Повисла тоска, словно ветер бессовестно выпил И спит, ты его не буди, он сейчас беспросыпен И нет ему дела до денег, судьбы филиала... А здесь в фиолетовой дымке эфирного танца Сирень раскудрявилась счастьем — партнёром жужжальцем, А я, что здесь делаю в сказочном сквере, в котором Все: пять музыкантов, собака и мячик, и голубь Танцуют, не помня о времени, летнюю сальсу.

Еще есть у меня претензия, что я не ковер, не гортензия. 1934 А.Введенский Разве удобней быть пыльным ковром Шкафом изящным, бывалой копилкой? Нет, без претензий, но лучше мостом – Местом влюблённых, где ходят в обнимку, Или на край – незаметною ниткой. В день перехода к сезонности стуж Шить занавески, словив вдохновенье: ленты, тесемки и бусы — мгновенья — Латки похожи на контуры луж... И в узелках перепутанных душ Чувствовать пульс, и его ослабленье Как на запястье. У стоп сотворенья Ширить стежки те, что просятся ввысь, Красною ниткой по свежему срезу Всё вышивать неказистую жизнь. Сколько же порасцветало гортензий – Мне бы к тебе, подсознание грезит… Нить потянула — не рвись, отзовись! Снова листочек гортензии лезет.

Хочу с Вами поделиться новостью, которая пришла ко мне совсем недавно, от моего друга - поэта Александра Александровича Филатова. Его имя на всех сайтах нета - Саша Филатов. Я рада, что признание пришло к поэту при его жизни. https://www.youtube.com/watch?v=lfFL_-M7j-Y

– Рыба, – позвал он тихонько, – я с тобой не расстанусь, пока не умру. Старик и море. Эрнест Хемингуэй Ну, и главное — люди придумали рыбный четверг. Интересно, стоит у акул человечий вопросец? Изменить бы на год, на часок ординатные оси, Чтобы каждую тварь слышать мог на земле человек! К чёрту всё! Устоять бы сейчас, не сгореть на допросе. Я не знаю, кто Вам сообщил этот сказочный бред... Словно осы жжёт свет, и распухло лицо — будто рыба, Фиолетовым брюхом красуется — чистая глыба, Но ни слова опять, просто кончился, кажется, свет... Я с тех пор не веду дневников, и не помню что было. Помнишь, рыбу? Мы как-то с тобой говорили о ней — Ей бы выжить! Но знаешь, как держат приманки! И всё же Верю в рыбьего Бога, в его перочинный ножик — Улыбнётся удача — и взмоет хвостом в синеве — Фиолетовым брюхом мелькнёт — и лишь брызги на кожу! Поразила не смерть, а её нисходящая тень. Бог застыл.

Этот поломанный, выжжено-выцветший зонтик Шёл так её близорукому синему взгляду, К шарфу видавшему виды, остаткам помады, — Спица сломалась — крыло некрасиво повисло. Ждёт, да не помнит чего — перепутаны числа. Девять, и что-то на ум, нет, пожалуй, к обеду... Горе, всегда причитала — да, кажется бредом... Сына с тех пор схоронила — кровинушку сына — Что-то сломалось внутри, и ей стало постыло. Девять очерченных дней — словно девятилетье... Полно, и солнце бывает, не греет, лишь светит. Манной рассыпаны корки и отруби-свечи, Топчутся глупые голуби, лезут на плечи. Просто как просо, как тешат слова-обещанья. Сядет на бортик у церкви — дадут подаянье. Иней прилипнет на плащ цвета гречневой каши — Ей всё равно, где обрывками мыслей вчерашних, Радостью дня – тут поесть голубиного хлеба. Только вот дождь, рваный зонт закрывает всё небо… И говорят — она ест голубей, но не верю. Я же была в этой жизни недавно — забытой — ею.

Я - полынь-трава, Горечь на губах, Горечь на словах, Я - полынь-трава... Ника Турбина Она полюбила — да то на земле и не ново. Любила здесь каждый листок и негромкий мотив, Как ветер ловила попутное новое слово, И в гибких травинках теряла свой речитатив. Ей море приснилось, а в нём — голубые медузы В молчанье катали на спинах неспешный восход, И девочка светлая нежное перышко музы Тихонько макала в лучистую мраморность вод. Потом полюбила сидеть на краю. Подоконник — Был местом свободы — курила, смотрела всё ввысь. Ход выцветших мыслей, как будто затасканный ролик, И больше вопросов, чем шанса ей выбраться из. Обычно сбегала. Так было не раз.

Несколько пуговиц, прочно пришитых на кофту, Юбочка-мини и новенький блеск лабутенов, Вшиты двоичные коды стандартного софта И интеллект с интуицией, чувствами, верой… Был аромат её – мягкой, как сон, карамели. Разве теперь всё упомнишь – так призрачны вещи. В паспорте вписано имя на штампике – Элли. Не отличить от земной – ни внутри и ни внешне. Только ночами могла распускать она крылья Бархатом жёлто-лиловых нежнейших вуалей, Веришь, сегодня полнеба собою закрыли, Как же они на ветру непривычно дрожали. Элли попасть бы в семью и транслировать счастье, Нужно понять, от чего же так светятся люди… Может в подружки бы – девочку, милую Настю, Ту, что делиться своими секретами будет! Но на Земле ей зашили программу убийцы, И положили на площади, словно забыл кто... Кукла-приманка совсем ничего не боится, Но не готова узнать, в чём её заковырка. В прошлый четверг её подняли детские ручки, Девочка как-то неловко присела...

Есть традиция такая: Если кажется — крестись! Вот, покажется ж такое: Заболел, увы, не мною — Крест по пузу — что за жись! Пальцы скрючило в щепотку, Лоб весь в ссадинах давно. Заболел... такое горе — Вот, привидится такое Треугольное кино! Может, я перестаралась — Невозможно хлюпал нос... Покраснел и бровь дугою — Ну, подумаешь другое Имя нынче произнёс... Накрошила лук в окрошку — Поправляйся, не тужи... Не смотри сычом в окошко, Ну, поссорились немножко... Отвяжись худая жизнь!

Помню, шага ступить не давала: Так не ешь, так не пей... (вот, зануда!) И стели поровней покрывало, А то день так же скомканным будет. Сглаз снимай не ладошкой, а тыльной. Приколи на одежду булавку. Не свисти, и не будь инфантильной — Просвистишь и достаток, и славу. Научила всему понемногу: Колдовать, чисто мыть, быстро гладить, Приседать перед дальней дорогой, И на праздники стряпать оладьи. Ритуалы, сгодятся ли дочке? Ох, тверды — не угрызть тех горошин! Все храню в полотняном мешочке — Вековая пылища, но всё же... Я сама теперь праздники знаю. Чту обряд примиренья. На шиле Половиночки яблок сшиваю: Вспоминайте же — целым вы были! У ворот сберегла «симиринку»*. Режу яблоки — долю на дольки... Каждый — помни свою половинку, Каждый — помни о сыне и дочке. Постелить бы на росы мне скатерть* И собраться роднёю с округи.

Травинка качается Сгибается до самой земли и опять поднимается вверх Пробилась и тянется к солнцу Коровка ползёт, откуда здесь, в городе? В этом чёрном забытом городе Красной капелькой сердца Пролагает свой путь-дорогу… Расправляет подкрылки И готова тот час улететь Погоди… Я ещё не успела понять как красив твой узор Как ты смотришь на мир Как ты просто и ловко вращаешь планету… Погоди… Дай понять человеку.

Ссылка на песню http://www.chitalnya.ru/work/1704972/ Я куплю невозвратный билет. "Здравствуй, чёрное море!".

. Стихотворение написано по мотивам рассказа 05. Сад на четвёртой Ёсихо-тян и Ёсиаки-кун. Автор agerise http://www.my-works.org/text_137049.html На амбровый месяц Шаамбр1 — её ждёт посвященье. Традиции строги, но Бета2 — дика, бесшабашна. Он — Алеф3 — он знает, как важно бывает мгновенье Для той, что не знала озноба ресниц трепетавших. А сад разыгрался шафранной листвой старых клёнов, Густы ароматы Шаамбра — оттенками страсти. Сад вспыхнет и рыжее небо, смешается с дёрном, Истлеет листва, источая тончайшее счастье. Он старше её и мудрее на много, заметно. И с ней обручён ритуалом немого Саамба4. Не примут экзамен совершеннолетья у Беты — Обряд посвящения в женщину — норма Шаамбра. Но как не послушна!

– А можно последнее слово? Не рушу я зАмки! Когда размываются контуры серого мела Я вновь превращаюсь в улитку (медузу, русалку) Спускаюсь под воду и в небо смотрю очумело. Из гибкой лозы заплетаю венки для Офелий, И веки в прозрачной воде закрываю всем девам, Чтоб небо в глаза не стекло охладевшего тела. И волны считаю, и множу их ровно на девять. Ещё — выполняю любое желанье лодчонок! Мои голубые деревья гамак заплетают, И каждый день новый — для верных, земных, наречённых, Для тех, у которых душа, словно лотос – живая! Их души в жемчужные нити сплетаю на кряже. Зачем им они?

Врачи надевают халаты. Здесь дети, обычные крохи. В больнице — обходы, палаты. Шприцы и привычные вздохи. А мама всё ждёт на скамейке. Я голову прячу по-птичьи. В свой шарфик — гнездо канарейки Я тощие прячу косички. Мы вместе читаем, похоже — По каплям, по струйкам, по лужам И делим хрустящий мой коржик В обсыпке, на улице, тут же. В моей голове-то — не густо, Не мысли — подобие ветра. Слова…кто бы знал там про чувства. Слова насыпались, и щедро. Ты ночью хоть спишь? Что так рано Венок надеваешь из света?.. Ты не приходи ко мне завтра, А в среду, не раньше обеда! Она стала капелькой вёсен — Ведь завтра её — не настало. Прости меня, мамочка… В осень Я стала черней чернотала. Слова собираю при свете, И ночью пакую их в строчки. Ни слова в них, мама, о смерти, Но часто стоят многоточья.

Мои голубые руки Сильнее весною мёрзнут. Бегут по делам морозы, Я слышу — плакучи звуки. Как точно капель пропета, Что даже вздыхают крыши, Как будто шаги расслышав Несчастных своих поэтов. Шью слёзы – текуче-тонко, И вновь холодеют пальцы. У крыши синдром скитальца — Не спит чердачное око. Чуть солнце расцветит ситцем Они хороводят стаи, И в небо весной взлетают Их тени – чёрные птицы. Разорвана бела блузка. По снежным её обрывкам Слезой по прозрачным льдинкам — Слепое, слепое чувство... А ты забываешь руки. Сосульки… Дышу на пальцы.

Портрет стоял ещё под драпировкой. Все пили чай и спорили о важном: О свете, тени, о покупке сажи… (Я здесь случайно, мне совсем неловко). В игре безумного воображенья Все говорили только о просмотре! — Она красива — слабость лёгкой лени; Упругость кожи, ямочка у шеи, И этот тёплый полувздох кружится топлёно-розовых прелестных губ — Возможно ль, не поверить в совершенство?! Вы всё увидите! Она — живая! Когда же, наконец, сказали речи — Портрет открыли — пауза...Ужели? Но где же эта розовость изгибов?! А чистота искрящегося взгляда? С картины смотрит куб, и треугольник — То ль это глаз, то ль треугольник губ, и... И крохотная грань ещё чего-то. — Но...в этом есть и шарм определённо; — И музыка, и свет, и… чистота; — Прозрачна грань, где плечико. — Ручаюсь, что этот куб теперь меня смущает… (В устойчивости мощного объёма, Такой кажусь себе теперь неловкой, Стоящей, на обычном круглом шаре… )

Не важно, какая улитка станет Нефертити, Какой кузнечик протрещит войну. Важно – под тем ведром, В бой идут старики и дети. И это уже не террикон – Везувий – Сгорят поля, обмелеет лужа, Улитку вытащат – дом заселят, Кузнечик-гой на костре иссушен. Картошка – ах! Горяча-печёна… Мы у костра распеваем песни. Под тем ведром затихали звуки, Остался только белёсый пепел…

Тишина-то как пахнет ульем... Я пошла на поправку в мае. Я пять лет не дышала. Будем Жить, как будто есть жизнь седьмая? Хватит скопом носить всю ношу — Развяжу-ка мешочек горя, Развязала я понарошку — А душа расцвела как поле! Только ночью меня мурыжит — Умирает, считаешь, — нет! А, Лишь линяет как осень — в рыжий, То цветёт как весной ранетка… Льёт душевные слёзы мирра Сквозь янтарное вдохновенье. Перестроились струны лиры — Я вчера напекла печенья… Задышала — цветы очнулись — Подоконник зацвёл фиалкой, Ворковала я гули-гули, Утро кутала в одеяло. Стихла муза, ушла к бродяге. Раскопала его хатыни… Вот теперь у него во взгляде Будут хляби синеть отныне. На листке разложил пожитки, Из вчерашнего дефицита, Лет пяток — где-то были нитки, Лет пяток — вот, и сердце сшито…

Ну, вспоминай же, пожалуйста: Строчка за строчкой — косицами, Ленты в конце вяжем бантами. Струйкой стихи, кап-кап — каплями — Тают чернила прозрачные — Каждый до чёрного прожитый, Каждый до белого выцветший, Как парусиночка тонкая — Ветру степному послушная. Вот, почитайте, попробуйте, То, что на коже повыжжено, То, что душою отхлёстано, Топкой слезою опоено. Видишь ли, нет ли — да, всё равно… Буквица по отсыревшая Не подлежит полировочке. Камни рисуются выпукло. Камни — гремят отголосками — Горного эха величие. В тонком цветке лучик солнышка Празднует вновь новоселие, Стебель за ветром всё клонится — Видит своё отражение В каменном зеркале времени. Видит и то, что под камушком Тоже идёт новоселие… Каждое небушко — звонница, Каждый живой больно молится, Каждый до неба ввысь соколом — Соколом иль канареечкой. Не упереться бы взглядами В серую твердь непроглядную… Тонкий цветок ветром клонится — Тихая-тихая звонница.