Цветение мечты на призрачных устах Приглажу языком, так алчущим единства. От боли и любви ведь глупо умирать, Хотя бы крест ключиц не мог соединиться. Мой локоть весь обмяк, когда я поднялась, Чтоб судорогу кольц смотреть о гладкий столик. Хотя б любовь и боль, ведь страшно умирать, И в устье у ключиц клеймо того не стоит. Пунцовый островок под вязким языком Весь источает кровь, не видимую глазом. Не важно: боль , любовь- сию секунду в гроб, Чтоб больше не страдать от душного экстаза.

В линии темной губ Дрогнет скупыми извивами Сдержанный промельк чувств, Северной ночью вымерцанный. Ночью я не стыжусь, На светотень разбитая Лунной иконой. Глубь Рта приоткрытого выпила б. Глубь изовьется во сне, Стонами холод выщербав… Север певучих нег Ночью с дрожащими крышами...!

Снег налип на фонарную шею, Колокольная песня трезва; На хрусталиках льдинок немеет Белой глушью босая стезя. Мой фантом носорогих обличий По пятам шелестит на снегу; Человек на пути непривычен, Неудобен карманностью рук. Криком бьющимся ночь призову я, Чтоб укрыла подолом своим. В пустошь зеркала боль поцелуя Отражу , зимний вечер изжив.

Молочные лопатки в экстазе далианском Воздушно передернут и стянутся рубашкой. И грация глухая, сквозящая прошедшим, Улыбкой обозначит чарующую нежность. Фарфорный звук о чашку и…кофе завитками… Расстанемся небрежно сейчас. Но навсегда ли? А за окном туманом мистические дали Подернуты прохладно и солнца луч случайный. Зачем ? – наивно звонко в ушах отбарабанит; Судьба в античной тоге, смеясь, кладет пасьянсы. Но бесконечна зелень твоих очей ( о пафос!) – Вулканом боли к горлу…Расстанемся? Едва ли.

Где-то вдали маяк Нам промерцает дом. Плакальщиц хор иссяк, Глухо сглотнув волной. Там, где не видно звезд, Лица их в зыби вод. Где солнце глаз сомкнет, Там я найду свой дом. Мой капитан сойдет, Грустно раскрыв ладонь, Там, где, навек пленен, Сердцем узнает боль. Я не сержусь. Меня Горечь других страшит. Где-то горит маяк, Там я найду жизнь.

Голос, налившийся выжженным бархатом, Сиплый, но полный и мрачно густой. Черный, как черный: не роскошь, не франтовость. Смерена жизнь, злободневна любовь. Где-то печали и лед поверх мрамора: Солнце робеет бессильным лучом. Здесь- содрогается согнутый маятник, Грани прощупав с обеих сторон. Слышишь меня через дрожь исступленную, В брюхе у памяти взявшую страсть? Верность без пафоса клятвы и гордости Память спасет от снобических глаз.

Музыка здесь. Окна бесстеклые Тянут всю улицу тоже сюда. Солнце разлитое стынет, у тополя Рвется на глянцы в синих листах. После обеда, три, может, с четвертью, Спишь еще, простыни сморщив, нагой. Руки раскинул в стихийной безбрежности. Что тебе…музыка, тополь, любовь… Веки поднимутся- встретишься с вечером, Синим, звенящим и южно густым… Темная, детски наивная нежность С силой и болью заноет в груди.

Облако белое с розовой прорезью Выспело за день. Но к вечеру клонится. Скоро наполнится синью космической, Лопнет, разбухшее, озеро вычернит. Холодно зеркало лунное озера, Вдребезги рябится, ветром встревожено, Лик мой уносится с волнами к берегу, В ноги поклонится зыбкими звеньями. Мне бы в другой конец озера круглого: Там две деревни сгорбились дугами, Или в палатку под елками мятными: Ночью налить одеяльные вмятины.

Гибкая синь скал В хлопьях рассветных тумана. Робким лучом мрак Солнце разломит. Устлало Море размеренный шум На хладнокровный песок. Холод бодрит дух Синим бесстрастием волн. Кофе согреет ладонь И упоит боль… Слишком высокий балкон… Слишком синее море.

Не искуси. Ладонью жесткой Святых сомнений не убий, Жестокий Бог. Глумится площадь Бурленьем ног в моей груди. В кровосмешении духовном Вернулись мы или ушли? Великий инквизитор кленом, Поблекшим, распалил костры. И будет день. Увидишь плечи, Тончайшей грацией твои, В толпе скользнули. Долгий вечер. Все безысходно. Ветер стих. И я в тот день приду на площадь И сяду, кутаясь в пальто, Под кленом, голым, жалким, тощим От ветра, осени и слов…

Прелюдия Шопена Полнит вуальную тьму Блеском полноскорбящих клавиш. Власть слова пошлеет Перед искусством печали И гибкостью бледных рук. Прелюдия Шопена… И профиль сухой, Тонкость скулы, и кожа Бледносвежеет в лиловой вуали… Страстью пронзивший излом- Профиль Шопена печальный, Так на тебя похожий. Мой профиль сухой… Красно-туманной Авророй Черный рояль обагрю. В сдержанном холоде рук Гасну я полновлюбленной… Нежноскорбит мой друг С страстной ничтожной Авророй.

Кольцо упало на скатерть- Круги не пошли, Только бокал пропел, Да горб одинокой складки. Восход остался лежать, Дно темноты лишив, У лилоточащих стен Да нежит нагие украдкой. Кто ночью в трубу дудел? В стенаниях билась жизнь: От меди открылись раны. Стыдись, о трубач, стыдись… Мой дух омертвелый пел… Капайте трубе яму! Ее безгранична власть, Хотя и душа ,бездарна, Гудит над тенями смертей. В зрачке вода замерла Жемчужиной черной. Траур. Да блик не от слез, от лучей. Луна еще не упала. Кольца круглая тень Растаяла в тени бокала Да лилоточащих стен.

До свиданья. Тяжелеет Рук твоих надрывный трепет. В голубых подвижных бликах Голос сохнет, бросив имя. Под губой край острой тени Дрогнул. Парк сказать хотел мне, Ветром немоту узоря, Судорогу сжатой боли. Отвернулась, стойко очень, Сузив шум шагов до точки, Где-то в зелени звенящей. Грудь пустая жалко плачет.

Глаз соленый изумруд. Матовая блеклость Губ. Шампанское(Салют!) Пузырьками спелось С нашим долгим les adieux. Вымлев спину в кресле, В кривь стекла его люблю Пьяно-желтой песней. Ноты сиплых пузырьков Вбрызнут без изысков В вылощенный диалог Дрожь об утре мглистом. Опрокинутый хрусталь К кофе непригодный; На распятом платье стал Он с постели теплой. Les adieux-прощание

Белые церкви в белых снегах, В пепел истлевший к ночи закат; Оплыло сердце, боль закусив, Терпкое меццо ниже груди. Женщина-лира ,в черном легка, Плод апельсина держит в руках; Синих два глаза, тоже живых, Жгут неогласный стынущий крик. Снег слишком белый под подошвой, Девственно-спелой, хрустко-немой. Мать – проститутка ночью нужна: Всех поцелует в лосковость лба.

Страшно , так резко помнить лицо, Стыдно, подняться по сводам бровей В храм, где отец уповает святой На подаянье от Бога. Елей Льется за чаши выгнутый край, Золото праздное скупо блестит; Грудью паду на могучий алтарь, Мерклые стоны зажавши в тиски. Нюхать расплывчато холод руки, Мыслью касаться чуть розовых век- Серая слякоть под ними кипит, Рушится храм , колокольни отпев.

Залпом я выпью, немножко жеманно Голову вскинув к воспетой дали; Залпом туманным Мария и Анна Губы, летящие, чмокнув , слили. Чокнемся, звоном серебряным всплужив, Ночь-вертихвостку, смородинно-черную, Чокнемся, просто, без мелких отдушек Душ, удивленных взаимностью голою. Слово застряло концов остротою В горле, согревшемся вязью вина; Слово и тело решат меж собою, Выпьют ли Анна с Марией до дна.

Ты стоишь на балконе, куришь, Острый локоть немым положив, И в дыму редеет фигура, Или дымом становится жизнь. Глаз затопит алое солнце С райски-розовым нимбом вокруг; На щеке, углубляясь, смеется Скобка ямочки сладкой. И грусть За спиною томящей и томной, Вязкой грацией боль уплотнив, Разрешает хребетным покоем Растворенную хрусткую жизнь. Разве можно любовь опоганить, Крепкой специей гордость поправ? По закату несет оборванец- Дом балконы в лохматых дымах…

Темное упругое дыхание В мутной звездоглазой синеве, Дрожь дорог струится под ногами, Грудь согреет Бога на кресте. Ночь возьмет на ласковое лоно Стон натужный , холодом распят; Новый Бог воскреснет , и из дома Выметут ладонями разлад. Желтой лампы пыльный узкий конус По привычке, выбившись из сил, Кресла глубь и книг премудрых ворох Резким жестом взял - да погасил. В сонном кружеве к окну плетется Мрачная уродина душа: Ищет жизнь на улице и солнце Хоть луны, хоть звезд, хоть фонаря…

Нежнейшая припухлость губ Цветочной тонкостью подернута, И выемка под пальцем вглубь Растает , вся в пуховом золоте. В полоске света между штор, Густыми складками оставшихся На грани горькой: спальня-двор, Тень мертвой ночи – резкость ясности. Размером пренебрег Господь, Расставив такты, партитуры Сердец, беснующихся врозь, Встречают вместе свежесть утра. Сквозь щели век и смуту сна- Пастельный блик на одеяле; Сумбур путей , душа – одна До первых слов в молчащей спальне.