Кто-то может замки, кто-то корабли, Кто-то пешкой в дамки, кто-то в короли. Кто-то хлещет водку, кто-то на посту, Кто-то режет глотку, зная, что не ту. Кто-то счастлив - видит детство, старый клен, Кто-то ненавидит, кто-то не влюблен. Кто-то юн, во цвете, обнимая гарь, Все мечтал о лете, но упал в январь. Он шагнул из строя, первым в тот раскат, Не играл в героя, не искал наград. Боль взвалив на плечи, в этот самый час, Кто-то ставит свечи, помолясь о нас. Прожигает вьюгу праведной слезой, Чтобы мы друг к другу не пришли с грозой.

Лето, зной, полдень – время московское. Мужичок в тень под липы устроился. На последние пьет « Жигулевское », Вдруг – о, Ангел! Мужик аж расстроился - Губки бантиком, вишенкой спелою, Злато–кудри, что солнышка лучики. Проплывает лебедушкой белою, Прихватив его грезы в попутчики. Этот лик в снах ваяли мечтания, – Оброните, молю, лишь мгновение, Вы, должно быть, богиня желания, И, конечно, само вдохновение… Без сарказма, без тени смущения, Вдохновения лик улыбается, – Предоплата за все воплощения, Всех мечтаний, любое сбывается. Не придумать глупей ситуации, С каждым днем все трудней добывается Два червонца на все вариации, Но такое и в снах не сбывается. Эпилог, в общем, прост, – что гадать по руке? Ни в чулке, ни в мешке.., хорошо не в пике. Взял полбанки в тоске, в привокзальном ларьке, И в прозрачном леске, на трухлявом пеньке, Раздавил и тоску и печаль, и хандру, Ожила, задышала душа на ветру.

Я не видел такого заката, Я не слышал такой тишины. Дождь без слез и гроза без раската, Я не помню похожей весны. Ветер, словно хмельная девица, Заплутал в изумрудных очах, В майских кущах беспечно кружится, Утопая в вечерних лучах. Сонным небом усталая стая, Обронив в пять морей свою тень, В алом мареве облаком тая, Обнимает сгорающий день. Ночь распустится черной кувшинкой, Брызги звезд – мотыльки над луной, В их мерцанье незримой пушинкой Пропаду, унесенный весной.

И на излом летит душа больным осколком, Не приручить меня, пусть хоть распнут. Уж лучше быть голодным диким волком, Чем сытым псом цепным, признавшим кнут. Да, видно, псов сегодня вовсе не кормили, Треск сучьев, лязг, рычанье за спиной, Чащобы, разухабистые мили, Окрест мои, и всякий кряж со мной. Здесь лес, здесь я хозяин – гости кротки. Вот тут изгиб, а прямо - пропадешь. Они ж, истошно надрывая глотки, Несутся в ад, судьбу не проведешь. Хрипит и псарь, и псарня, взмокли, в мыле, Картечью жжет листву над головой, Мои душа и тело разом взмыли, Прыжок, еще прыжок, и лай сменяет вой. Пол своры бездне в пасть, двустволкам не до смеха, Рога трубят борзым, те жмутся, семеня, Да что полсворы для потехи? – Не помеха, Ведь им так хочется добраться до меня. Ушел? Спасен?

А по сердцу бездонная рана – кровавая строчка, И налив двести яда, в надежде приблизить рассвет, В два глотка, дно стакана, ужели поставлена точка? Только шаг...Что там - бездна иль праведный свет? Я не стану гадать и расплескивать грезы обмана, Пусть замерзший Январь разменяет костры на золу, Хлада белая рать подливает украдкой дурмана, Но не выбелить гарь, даже выстудив сонную мглу. Значит, время закончило бег, притомилось, устало, Я его не виню, не кляну, не браню – вышел срок. Как прощение, снег обещает иное начало, Я себя помяну и свободный шагну за порог.

Все не то, все не так, пустота в зеркалах, Солнце катится вспять, не заладился день. Отраженье мое заплутало во льдах, И пропала в снегах подуставшая тень. Словно кожу содрали, да ржавым ножом, Я зову - мертвым эхом молчит тишина. Сердобольные беды скрутились ужом, Даже им моя боль ни на кой не нужна. Там где были костры - головешки, да чад, Все сгорело дотла в том безумном вчера, Где гуляли пиры - пепелище и смрад, Сплошь одна чернота, воронье, да ветра.

Перепутанные тропы, перегрызенные вены, Перерезанные стропы, перекроенные стены, Ни огня, ни дня, ни света, пьянью ночь, эх, расходилась, Из метели с дуру в лето, разгулялась, не спросилась. Не оставленные страны, не досказанные саги, Не затянутые раны, не приспущенные стяги, Переправы, бреши, броды, все искали, да впустую, Словно кость – глоток «свободы», на похмель, на мостовую. А свобода диким лесом обратилась, обернулась, Заплясала тем же бесом, тем же ядом ухмыльнулась, Налетай беззубой пастью, жри, да пей, да мри от воли, Просто новою напастью окатило, да не боле...

Между звезд, орлов двуглавых, Тех, что флюгером, как шлюха, День за красных, день за ржавых, День за грош, за кость, за брюхо. Между небом и землею, Над зияющей столицей, Надо мною, над тобою, Эхом, раненой волчицей. Шлейф фатального проклятья, За бесовские утехи, За сожженные Распятья, Смертью писаные вехи. Восковые пьедесталы, Каждый следующий – мессия, Но все те же ритуалы, Тот же жрец – шизофрения. Те же ветры цвета гари, Тот же хор - речистых, бравых. Всерадеющие твари, Свора – пегих, левых, правых. Мутных стекол тень фальшива, День обмяк, смыкает очи. Липкой лапою лениво Шарит вечер – дело к ночи. В лабиринтах переходов, Черных угрях под кладбищем, Как же рвет от пешеходов, Что бросают камень нищим. В кровоточащем закате, Безучастные скитальцы, Серой пылью до кровати, Как вода, как тлен, меж пальцев. Лица, словно изваянье, Близнецы

(ТРИЛОГИЯ - ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ) Цвет мака – кровавый осколок заката, Соцветье пожарищ, стон выжженных душ, Безумие зверя, больного раската, Ни здесь, и ни кем-то, не сорванный куш. Не ты и не я, к тем пророческим вехам… Услышать, не омут смахнуть со стола. Мы можем остаться лишь призрачным эхом, Он манит и слепит, сжирая дотла. И стоя в тиши, подле мраморной глыбы, Опавших до срока его лепестком, Теперь же так поздно гадать, как смогли бы… И вновь тот июль ворожит ветерком.

(ТРИЛОГИЯ - ЧАСТЬ ВТОРАЯ) Над душным варевом, кляня себя и вся, Немую темень окон вопрошая, Не веря, не надеясь, не прося, Безумье – тленом, смертью воскрешая. Ликует бес на острие иглы, Пятерка, ржавый выход, шкура колом, Рассвет - под скрежет дьявольской юлы, Разлом в сто жал, по сердцу новым сколом. Зловещий бег, рвань вспоротых дорог, И преисподня Раем обратилась, Ликует бес, ему отпущен срок, Ох, как же боль неистово трудилась! Теперь она уснула, зверь устал. Но краток час, беспечного забвенья. И новый кровожадный ритуал, Закрутит цепь, расплющивая звенья.

(ТРИЛОГИЯ - ЧАСТЬ ПЕРВАЯ) В рваных выцветших снах все стою у черты - Силюсь высмотреть свет, но лишь отблеск косы. И в застуженных потом, сырых простынях Жжет удушливым комом свинец тошноты. Рвусь из тлена, из омута. Где же ответ? В сотый раз "За" и "Против" кладу на весы И считаю, считаю слепые часы. На три века отравой завьюжил с лихвой, Таял, сыпался край: только шаг – и в аду. Я стоял перед бездной, едва ли живой, За три тысячи дней - первый раз не в бреду. Как ушел на неверных ногах в никуда? Все твердил: "Доползу… да поставлю свечу!.." Хуже этой беды, только та же беда, Я смогу, пусть от боли хриплю да кричу. Сил достанет. В прах! О стену, вдребезги муть! Я успел, я вскочил в свой последний вагон? Где ж ВЫ!? Кто?!...

Вздохом, всхлипом, еле-еле, То ли песню, то ли слезы Льют не скошенные ели, В новогодние морозы. Ни невеста, ни сестрица, Ни жена и ни подруга, Так, случайная девица – Грустная, ночная вьюга. Я не сплю, и ей не спится, Мы бредем, пути не зная, Кружит ледяная птица, Душу стужей пеленая.

Все лучшее написано и сказано, Все лучшие почили - вышел век. Нам не дано, а свыше не предсказано, Когда и где окончит время бег. Мы ждем - кто день, кто год, кто полстолетия... В трущобах настежь, в замках жжем мосты, То травимся, то ищем долголетия, То вдруг бежим в объятья пустоты. То грезим - кто чертами, кто чертогами, Кто черными краюхами, как смоль, Кто ливнями, что смыли боль дорогами, Забыв того, кто принял эту боль. С утра грешим, чужие лица бликами В чужом пиру мелькают, как в бреду. А к ночи молим Ангела пред Ликами, Укрыть крылом, да отвести беду.

Роняет вьюга тишину, Печалит бледную Луну. Я не проснусь, я не усну, Сквозь бездну-стужу загляну, За пелену. Я не из тех, кто ждет весну, Патрон в стволе, рука к вину- Ужель увижу глубину, Иль обманусь и лишь ко дну? Но я шагну. Шагну под залп на номера, Хохочет алым мишура, За бездной – бездна и жара, А я лишь тень того костра, Прости, пора. P.S. Одно мгновенье до утра, Сочится лентою игра, Побитым псом скулят ветра, В тисках январского шатра, Кружит хандра. 2004.

У неприлично голубого водоема, Окрест поросшего высоким камышом, Срамная барышня нескромного объема, Прохладным утром пробиралась нагишом. Озябший торс в тон леденящей водной глади, Над ягодицами вуаль из мошкары, Ох, не заладился банкет в шестой бригаде, А до девятой, восемь верст и комары.

Мне снятся Босха откровенья, Я словно сам сошел с холста, Безумен до самозабвенья, Крылат от жала до хвоста. Я и уродец пьющий пламень, И заклинатель холодов, Я смертью высеченный камень, Пожарищ вой, пустыня льдов. Гримаса боли, длань недуга, Паяц, не вскормленный игрой, Мне ночь – и мука, и подруга, Я мертв и жив ее хандрой. Промозглой стужей упиваясь, Ненастьем жилы отворя, Я, меж собою разрываясь, И сплю, и просыпаюсь зря.

Пыльным, ржавым пятном гаснет выскочка день, Суетливый фигляр в пестром пошленьком фраке. Ворошить этот хлам и противно и лень, Я, как филин в глуши оживаю во мраке. В моей черной дыре запах душных болот, Нарисованный месяц, замерзшее время. В дол застывших глубин тень скользнет словно лот, Смерть бредет поболтать, тяжко вечности бремя. В два стакана с вином подольем тишины, Обернет каждый звук сумрак ватной рукою, И простые слова, те, что там не слышны, Лягут каплями рос, предаваясь покою. Без слезливых свечей, до последней звезды, До небесных костров, что над желтым востоком, Выпьем ночь, я и тень. Слижет наши следы, Утро нового дня суматошным потоком. 2001.

Его не хватило на самую малость, Распятое сердце - его не осталось, Дежурные фразы, слезливую жалость, Прошу не по мне, все мое состоялось. Горели мои алым маком рассветы, Я пил их взахлеб, обжигаясь ветрами. Взмывали мои над волнами корветы, Штормов ворожбу прожигая кострами. Я с детства не внемлил чужому веселью, По срокам и датам плывущего света, Чужому застолью, чужому похмелью, Мой праздник не ждал календарного цвета. Мне не было жаль почерневшего снега, Смешны умиленья весенней грозою, Не трогала душная летняя нега, Я звал птицу-осень, закат со слезою. Я видел, я был, мне хватило - и ладно. Вершина и пропасть, что взлет и паденье, Пусть чаще не в такт, пусть порою не складно, Под вывеской «Жизнь» посетил заведенье.