Из хляби пытливого разума бездны времён, вынимая столетия мудрости, силясь понять – не поймём, не берёмся, иль сходим с ума. Ищем смысл, оправданье. Два исконных, извечных… Но, как же нам мало и бед, и вопросов. Вот и третий – "За что?" Что делать? - Не знаю. Знаю лишь, кто виноват. Всякий, творение собственной глупости, кто-то безверия, кто-то… Да разве сочтёшь? Всё, что казалось понятным, незыблемым, верным, однажды меняя обличье, вдруг вопрошает и попросту мстит. Наугад, не стараясь осмыслить, в пожар ли, в рассвет, не успев осознать, разобраться, не то чтобы в чём-то, в до боли знакомом - себе, сгораем и падаем. Нет, не звездой, чёрной сажей. И если однажды достанет пролиться, то будет не ливень – унылая, серая морось. Из пепла, забвения, небытия. Раздав ветру бело-алые лепестки, заструилась, закровоточила ядом опиумная круговерть. Маленькая, крохотная змейка, она совсем ручная, она так мала, что может дремать у меня на ладони. Но, как скоротечно меняются роли. И вот она уже не милый червячок - она гигантская гидра. Её не спрячешь, как прежде, тварь хочет жрать. И чем больше зверины о трёх головах, тем меньше безумца, однажды решившего – "Властен, её приручить". Лица, личины, маски... завертелись в бесконечном, беспощадном ритуальном танце. Полотна дней выцветают, всё больше и больше походят на сумерки. Лица… Теперь я вижу в них только страх - расчётливый, пронизывающий, ледяной. "…Скажи мне, кто твой друг?.. – Ты извини, это всё времена. Мы желаем тебе, желаем… А нас ждёт вершина. Она, как красивая женщина - капризна и взбалмошна. Она любит удачливых героев. Каждый мечтает её покорить, но только первый стяг имеет значение. Это всё времена…" Вырывая кровавую плоть, вьётся ужом, падая в пропасть, мой страховочный трос. Я гляжу в их, уже чужие лица. "Скажи мне, кто твой друг?.." Какая теперь разница. Главное – вершина. Высота и беспамятье. Словно старое, растрескавшееся, опалённое грозой дерево, я стою посреди пустыни. Молния выжгла мою сердцевину, иссушила до самых корней. Ветра доломали трухлявые ветви. Окольцованная горизонтом, стелется в раскаленной тиши, безжизненная, серая степь. Её бесконечность, её вечная немота, во сто крат невыносимей самого безжалостного, огня. В агонии, жду я последней сверкающей вспышки, последнего зарева, несущего покой и избавление.