Hardly are those words out When a vast image out of Spiritus Mundi Troubles my sight. W.B. Yeats Город, подёрнутый едкой дымкой печали, неузнаванья знакомых. Праздники на носу, будто очки. Заглатываются окончанья муторных будней, выдавливающих слезу, суточными сорящих налево, направо. Вольно. Можно расслабиться, слабость и негатив, вовремя проявив. Захлопнулся разговорник, дверь потайную тем самым опередив. Отговорили вместе с линялой рощей, сбросили бремя бессовестных сладких фраз. Мама желает мне в трубку: будь проще, проще. Проще простого. Скажешь инстинкту: фас! – Выдержишь. Эволюции стяг пылает от стыда и вины. Обезьяны возьмутся за мир, доведя до того, что четвёртая мировая будет вестись из тропиков и квартир. Главное: притвориться. И перевод синхронный сделать хроническим. Историю не верша, а вороша на чердаке пыльном, потустороннем, разумеется, с призраком, у которого ни гроша за отлетевшей душой.

Смоква Москвы вызревает в душе. Катится память вдоль шумных проспектов, райских садов, что всегда – неглиже. Вдоль вернисажа. Не думай об этом. Смоква Москвы – это дом без дверей. Рама без стёкол. И рынок без яблок. Это изгнание грешных детей, светлого «завтра» почуявших запах. Осень оранжевой тыквой сидит на подоконнике рядом с геранью. Смоква Москвы – это наш лабиринт. Миф, состоящий из радужных граней. Ты не завоешь от скуки, не жди. Ты озвереешь от жгучего счастья. Ты никого, никого не щадишь. Ты ни к чему, ни к чему непричастна. С памятью древней, как ветхий собор, Но оживающей по воскресеньям, Я вышиваю нехитрый узор Крестиком тонким, Нательным, Осенним...

Невроз и солнце...

Живёшь под соло Джона Льюиса с последним джокером в руке. Ноябрь в аккордах практикуется, пока не узнанных никем. Осенний джаз. Искусный клавишник ведет кленовым листьям счёт. И ты во сне к кому-то тянешься. Тебе не страшен даже чёрт. В период лунного затмения, когда любая мысль нова, нет ни желания, ни времени срывать запретные слова, листать пустую периодику, решать кроссворды за других... Скупая местная экзотика тревожит душу, как долги. Места на пустоту помножены. И к бронзовой цепочке гор прикован взгляд ночного коршуна с вердиктом «слишком далеко».

Прямолинейная, как шпага, категоричная, как пыль, ложащаяся на бумагу, летящая из-под копыт. Ни в магазине, ни в ломбарде, боюсь, что масок больше нет. Последний день тобой украден. И в ящик спрятан пистолет. Меня придумывали боги в кошмарах. Ошибаясь в том, что по реке сплавляли лодки, а я ловила воздух ртом. С таким чутьём к любой детали, с такой ухмылкой между строк ты рисовал на одеяле узор из рук, из глаз, из ног. Ты рисовал. Я наблюдала, не смея ход вещей менять, не узнавая одеяла, волнующего не меня. Ты выдумал меня в азарте, послушно выстрелив во тьму. И даже древний предсказатель, не доверяя никому, шепнул мне – «верь, не доверяя» – скрепляя клейкою слюной союз, и жизнь моя дневная представила себя ночной.