Если есть ещё вершины в космах серого тумана, и стоят, как исполины, кедры, сосны, тополя, - существуют и причины жить без злобы и обмана в этом мире суетливом с грустным именем - Земля.

Снег, как мог, подмёл крыльцо, пахло дымом старой печки, жёлтый свет дрожащей свечки освещал её лицо. Было тихо и тепло, не хотелось шевелиться, лишь ночной, уставшей птицей бился, бился снег в стекло...

Мне цапли нравится полёт,- неслышный и совсем не гордый. Со мною пёс, задравши морду, в кустах лежит и тоже ждёт. А цапля, чёрной запятой, торчит одна на глади плёса, то вдруг кавычкой, то вопросом покажется в траве густой. И я всё жду — когда, когда свист крыльев серых и огромных и звук паденья капель скромных соединит в себе вода. Меняю сущность на ходу, и в размышлениях о вечном, я с ней, то в небе бесконечном, то в тине тёплой, счастья жду.

Горбатый старенький просёлок лежит и нежится в пыли. Луна качается меж ёлок, на ёлках дремлют воробьи. А утром по просёлку чинно идёт на службу почтальон, как пароход, идёт машина - везёт начальника в район. Под вечер, тихие старухи с мольбой к часовенке идут. Идёт калека однорукий, коровы с пастбища бредут... А в дождь, скользя в грязи, по лужам, не многих встречу на пути. Не потому, что стал не нужен, а потому что, не пройти.

Мы часто значения не придаём вещам и событьям, что видим впервые. Летим мы сквозь жизнь, как гусары лихие,- но чаще - как травы под ветром с дождём. А было б неплохо - за тем вон углом заранее видеть беду иль удачу... Не хнычу я, нет, и тем паче не плачу - грущу лишь немного, не зная о чём. Грущу о несбывшемся и о былом, о том, что с годами мой волос белеет, и что-то внутри там, как в детстве, не млеет, а только щемит и тоскует о том, о чём не расскажешь ни словом, ни нотой... О том, что растаяв как сон на заре, как мартовский снег в опустевшем дворе, вновь к нам возвращается старой заботой. Заботой обычной, заботой простой - о детях, о долге, о хлебе насущном... Пусть вам это всё и покажется скучным, но так уж случилось - я вырос такой. Так о чём же печаль и грусть моя ныне? Я право не знаю, скорее о том, что часто значения не придаём вещам и событьям, что видим впервые.

Спал - проснулся, во рту сухо, полночь бабочкой порхает. Сердце бьётся часто, глухо, - кто про боль его узнает? Кто узнает, кто заметит его помыслы и всплески? ...Тихо-тихо путь свой метит паучок на занавеске. Под стеною мышка роет, мышка зиму ожидает. Кто мне смысл всего откроет, - почему всё так бывает? Почему вдруг плачут дети или радостно смеются?.. И откуда строчки эти на бумагу сами льются?

И ныне есть ещё пророки, Хотя упали алтари… Н.Гумилёв Пророки были, есть и будут. Их жизнь сурова и проста, не понимают их, их судят… А ведь они – это мечта о чести, совести, о счастье, о лучшей доле на земле, о справедливой доброй власти… Но горя знак на их челе. Себя на муки обрекая, и презирая гнев царей, идут, идут, не зная края, глаголом жгут сердца людей. А люди – мы спешим, мы мимо проходим, вечно торопясь… Но есть, есть кто-то, кто незримо рвать не даёт меж нами связь.

Мимо изгороди шаткой, мимо разных мест... Николай Рубцов Мимо мест давно знакомых, мимо грустных дат звонко цокают подковы, лошади хрипят. И трясёт по бездорожью старенький возок полуправду с полуложью между слов и строк. Жаль, конечно, что не знает участи своей... А возница в дрожь вгоняет посвистом коней.

В неухоженность зимних улиц, в неустроинность личных дел не нарочно мы окунулись и поплыли, те кто умел...

Скрипит у берега осока. И ненадёжный первый лёд уже лежит и зиму ждёт. В окошко смотрит одиноко на засыпающую мглу свеча. А где-то там, далёко, где люди не подвластны злу, течёт река, поёт камыш и солнце лижет гребни крыш. Дождись весны, моя осока.

Лениво смотрит небо, равнодушно на всё, что расположено внизу. Ему так было хорошо в грозу, а вот сейчас - невесело и скучно. Как одиноки осенью деревья. На голых ветках зябнет серый мох. И тихо так... А может я оглох от одиночества и невезенья? Но, видимо, уже не до римейка, пусть даже переделка и проста. И остаётся зябнуть у куста пустая, мокрая скамейка...

Место бы такое знать, где живут богато. Там, где можно переждать времечко заката. Переждать не торопясь - время не обманет... И опиться жизнью всласть, когда солнце встанет. Да от себя не уйти, а потерял - не найти. И, надеясь спасти, колена склоняю, молитву творя, -Сохрани и прости, научи, просвети, мрак рассей и свети! Спаси Господи, люди Твоя... Что имеем - не храним, потерявши - плачем. Да после драки норовим, как всегда дать сдачи. И всегда мы в невода ловимся прогресса. Эх, записаться б навсегда в книжицу Гиннеса. Ведь от себя не уйти, а потери не в чести, но, надеясь спасти, склоняю колена, молитву творя, -Сохрани и прости, научи, просвети, грешный путь освети... Спаси Господи, люди Твоя. Сам стать богом захотел, скоро понял - нет, не то... Хорошо, ещё успел - к зиме выкроить пальто. И поехал посмотреть, где на свет родился, где хотел бы помереть, да не смог, а спился. Где я понял - не уйти, раз потерян - не найти. Не надейся - не спасти, и до полу склоняясь, молитву творя.

МОЯ ЭВОЛЮЦИЯ Михаил Налобин Я пробовал дышать водой - Хотел взрастить на теле жабры Хоть выжил - потерял покой - Так и не смог принять всей правды Глотал волшебный порошок - Чтоб отрастить рога, копыта Но пальцы ног на месте - шок Мечта моя опять разбита Быть не могу самим собой И от того мое стремленье О, эволюция, ты боль... Но боль дарует просветленье МУКИ ЭВОЛЮЦИОНЕРА пародия Быть он не мог самим собой, так как имел не те стремленья. А руки мыл перед едой, но лишь в минуты просветленья. Жевал горящие углИ и прыгал с крыши на подушки, растил копыта и угри, и плакал, глядя на веснушки. Чтоб обрести в душе покой, пришил себе под мышки жабры. Жил две недели под водой, - был он настойчивым и храбрым. Но не помог ни порошок, ни эволюция, ни Дарвин. А вот рога – те точно, в срок… Ах, как обидно всё же, парни!

Осташ Мне бы лишь устоять, не вернуться назад. Ну, а дальше сработает время. Не хочу больше пить этот сладостный яд, От которого сердце так щЕмит. СТРЕМЛЕНИЕ К ЩЕМЛЕНИЮ пародия Не хочу возвращаться, хочу постоять, - почесать пятернёй своё темя. Или сладкого принять грамм 200 опять и следить, как работает время. Чтобы снова оно не вернулось назад, где вокруг одиноко и пусто, где устал и застыл на лице моём взгляд… Да и я, от стихов своих, Устал. И здоровьем стал слаб, в голове - то шумит, то гремит, как набат, то вдруг грЕмит… То седалищный нерв подо мной защемит, то тихонечко мысли защЕмит.

Что нету истины в вине, про то читал не на бумаге. Давно, с собой наедине, я понял - правды в жизни две, а вера, вера для отваги. Смотрел я в голубую даль, но между волн не видел впадин. И было мне до боли жаль и беспредметную печаль, и жизнь без горестей и ссадин. В шторма я парус поднимал. Я слушал мачты стон и скрипы. Встречал легко девятый вал... Но вдруг сегодня я узнал, как сладок дома чай из липы.

Две звезды в дверном проёме, сонно дышит ветерок... Тишина проснулась в доме и выходит на порог,- пожалеть, оглохший за день, суетной, крикливый люд. С тишиною нужно ладить, если медики не врут. ...Но уставшая от шума, от людских ненужных дел, тишина прошла угрюмо, на меня не поглядев.

Друзья уходят... Уходит вечер. Друзья уходят,- не будет встречи. Тоска, над краем проходят люди... Мы что-то знаем, кого-то любим. Друзья уходят. И только ветер... Друзья уходят, как всё на свете. И только эхо улыбок, звуков слезой и смехом застонет глухо.

Дней осенних череда, словно поезд, вдаль уходит. Ничего не происходит... Только плещется вода. Только мокрый от дождя греется в подъездах вечер, ищет что-то в лужах ветер, ничего не находя. И как память о тепле, той, давно забытой, встречи, догорают тихо свечи на неубранном столе.

Будильник, завтрак, дом, работа. Истоптанный до боли круг. Где чувства входят в часть расчёта, а на показ лишь позолота, как щит от бесконечных вьюг. Уставшее лицо вокзала. И снова поезд в мой январь. Там нет конца и нет начала... Но будут вечно: "...рябь канала, аптека, улица, фонарь".

Как тих ноябрь в своём начале, - он даже в лужах не хрустит и, подражая нам, грустит, но незаметно, без печали. Без птиц, дождей, без холодов... И будто бы меня он знает, и любит вроде, понимает, и он со мной пойти готов… И мне он нужен, золотой, с его хвостом кошачье-рыжим, с его росой, что ноги лижет, с его, почти моей судьбой. И я бы взял его с собой, да жалко, ведь умрёт зимой.