Я какое-то время живу в столице Москве, задыхаясь от смрада чисто вымытых тел. В каждом втором прохожем я вижу себя: - Здравствуй, зеркало! Но здесь не принято принимать приглашения к диалогу от незнакомых тебе зеркал... В моей голове воображаемый голос поет: "Воу-воу, айм эн элиен, джаст э литтл элиен...", но понятно же - это не обо мне? Старый бог с умудренными лицами смотрит в каждую душу с плакатных стен, но все дело - в словах, как я сказал жене. Да, прохожие лепят меня как хотят, одиночество топит нас, как котят, да, и тушка порою горбатого лепит, - но, любимая, мы лишь горстка джедаев в слепом мире зла, мы ведь капелька масла бельмом на воде, мы полярная сила половины магнита, мы раздражение на шагреневой коже цивилизации, что уменьшается с каждой секундой, вылететь тщась в трубу! Набившись в попутчики к самому себе, проезжаю Царицынский дендропарк. Старый бог выглядывает меж стволов. Перехлест листоносных ветвей как будто бы душит его. Берегись, берегись старый бог!

Интересный опыт: стать объектом охоты, Особенно, когда знаешь, что неуязвим. Порой отличение яви от сна кажется неподъемной работой, Которую не осилит и серафим. И вновь этот день, полный насыщенных звуков, Похожий чем-то на доктора нашей семьи, Ласково, вкрадчиво берет мою занятУю руку, Дабы проверить пульсы мои. О приятное чувство, - являться объектом охоты! Все так волнующе, - особенно, когда знаешь, что неуязвим. Взгляды набиты в воздух, как шпроты, И тесно в набитом взглядами воздухе им.

Обойма дня была пуста. Природа праздновала снулость. Ухмылка вечного шута Ко мне из зеркала вернулась. И запечатала язык, И запрокинула рассудок, - Лишь жалко дернулся кадык, Да что-то проворчал желудок... Так я по жизни зашагал, Не помня ни добра, ни боли. Нелепый шутовской оскал. Глумливо вздернутые брови.

У того, кто убегает, - сто дорог. Это знаешь ты, это знаю я. У того, кто убегает, - сто дорог. У того, кто догоняет, - лишь одна. У того, кто убегает, - сотня ног. Это знаем мы, это знают все. У того, кто убегает, - сотня ног. У того, кто догоняет, - только две.

Перепутаются наши волосы - Черное с белым, - Как на кинопленке начала прошлого века. Будут лупить по окну Рикошеты стеклянных пуль; Далекая канонада Подтвердит, что июль Года тринадцатого еще не закончен. Этою ночью Мы полюбим друг друга еще чуть больше, Чуть дольше, Чем, казалось бы, надо... Обещаю, Я скоро приеду к тебе С каплей божьего пота на верхней губе, С непреходяще прямой спиной, А за мной Будут виться контрастные, по отношенью к твоим, Волоса. Я увижу твои глаза И пойму, что все ж есть в моей жизни Хоть что-то такое, Честное, Бесконечное, Интересное, Как в черно-белом, Как в самом немом кино, Как на царапанном кадре Немецкой потрепанной пленки, На котором: Подушка, Спутанный сон волос, Представленье о жизни счастливой - И за шторкою нетерпеливый И мокрый собачий нос.

Традиция писать на предметах известное слово из трех букв Корнями своими восходит к ритуалам языческим И вовсе не означает, что пишуший хам или груб, Просто жизнь принимает как бы с подъемом, как бы - стоически.

Сквозь сон тревожно вскрикивают чайки Москва-реки: Страшатся загребущих рук Хозяйки, Им не с руки Быть погребенными под мутной ее кожей, В пучине струй. Им ветер вторит, вскрикивает тоже. Дуй, ветер, дуй, Ласкай с брезгливостью нечистые морщины Седой, ее! Ты, несмотря на рабство, все ж мужчина - Пока еще. Прогнило что-то в Датском королевстве. Несет гнильцой. А интересно, Мать, какой была ты в девстве? Ну, на лицо?..

Всю ночь на рудбекии лаял дождь Толстым голосом капель. Пришлось положиться на случай; что ж, - Сам погоду прошляпил. Пресной лепешкой наземь легла Сырость начала дня. Плесень автобусного стекла - Для одного меня. Так я меняю родины дождь На дождь какой-то другой, Не оставляя ни правду, ни ложь За непокрытой стеной. Ритм колес уведет меня В ненастоящие сны. Что-то к старости трескается броня... Расту: все кольчуги тесны.

Слышен в травах ветра звон: Жить, прожить и выжить вон. Поднял ветер злой вагон, - Оттолкнул его перрон, А перрон со всех сторон Чистым полем окружен. В поле в травах слышен звон: Жить, прожить и выжить вон...

Мирное небо Сотряс молчаливый гром. Следом - паника: Вдруг от этого умирают?! Оглянись: Мир - таков же, каков он и был, А вот ты - не таков, Каким ты был До тех пор, пока ты Не стал становиться Не таковым.

Я вижу, как она уснет Под звуки этой колыбельной, Как дрогнет, расслабляясь, рот В какой-то неге запредельной. Ресницы прянут и замрут. Покойно заплетутся руки. Тут смолкнут, - но не пропадут, - Мои колЫбельные звуки.

Простите, родные, любимые, что Наши дети растут без нас, Ведь Родина любит кровь их отцов И сосет ее, будто квас! Все дело, милая, в том, Что нужна моя кровь Трем из четырех. А я, как ни странно вырабатываю кровь Для этих вот самых трех. Мы колесим по огромной стране, А страна вовсю доит нас. Мы каждый второй раз клянемся себе, Что это - в последний раз. Стыдить кровососов - напрасный труд, Правда не колет им глаз. Они презирают тех, кого пьют, Они презирают нас. Все дело, милая, в том, Что нужна моя кровь Трем из четырех. А я, как ни странно вырабатываю кровь Для этих вот самых трех. Мы - доноры. Это - особенный класс. Нам не дают орденов. Доноры - это "никто кроме нас", Доноры - "будь готов"! Все дело, милая, в том, Что нужна моя кровь Трем из четырех. А я, как ни странно вырабатываю кровь Для этих вот самых трех!

Насмотрелся гроз Этим летом Электрический пес, Вольный ветер. Отрезвляющ дух Тополиный. Радужный паук, Сок пчелиный. Разбери-пойми Жизнь июля: Местами неспокойными Летит моя пуля. Радостными руками Радуги кольцевались. Воздух был чист, как пламя. Хватит, натанцевались!

Ах, электричка "отсюда" - "дотуда"! Не самый дальний, казалось бы, путь. Но понимаешь, что жизнь - это чудо: Время в пути - девятнадцать минут. Девушка в красном сидит у окошка, Тонкие пальчики сотовый жмут. Девушка, можно любить вас немножко? Время любви - девятнадцать минут. Эй ты, товарищ, я к вам обращаюсь, Дай-ка хлебнуть, в одиночку не пьют. Впрочем, не нужно, я не опьяняюсь На девятнадцать каких-то минут. Женщина с кошкой в лукавом лукошке, Можно и мне станет другом ваш друг, Эта прекрасная синяя кошка На девятнадцать хотя бы минут. Неторопливо теченье дороги. Всех нас в "досюде", наверное ждут. Тем, кто нас ждет, ждать осталось немного: Время в пути - девятнадцать минут.

ДУРАК Я видел, как дурак смотрел на собак, Я видел, как собаки не дрались из-за кости. - Скажи мне, дурак, Отчего это так? Скажи мне, дурак! - Ай, не надо, ай, бросьте! Я видел, как дурак ходил, как босяк, Я видел, как смеялись над кафтаном гости. - Скажи мне, дурак, Отчего это так? Скажи мне, дурак! - Ай, не надо, ай, бросьте! Я видел, как дурак забивал косяк, Я видел, как милиция прибавила в росте. - Скажи мне, дурак, Отчего это так? Скажи мне, дурак! - Ай, не надо, ай, бросьте! Я видел, как дурак смотрел на собак, Я видел, как дурак ходил, как босяк, Я видел, как дурак забивал косяк, Я видел, как дурак... Ай, не надо, ай бросьте!

- Ты - маляр! - Вскричал Художник. - Я - маляр, - кивнул маляр.

Небо с краю засыпано сором, Туско плачет фонарь-звезда. Ах, о чем там снуют за забором Электрические поезда? Отчего они трудно вздыхают, Перетаптываясь тяжело На железных послушных лапах Притяжению с треньем назло? Что им в этом, что ночь догорает, Как оплывающая свеча? Ничего они не отвечают. Лишь порой так страшно кричат!

Берестяною пылью Осыпь меня, Родина! Вытяни шею кобылью, Услышь меня, Родина! Железнодорожно распни меня, Родина! Былью своей обними меня, Родина! Чистой водой умой Лицо мое, Родина! Ты помани за собой - Я пойду с тобой, Родина! Я знаю, что это такое, Родина! Любовь между мной и тобою, Родина!

Вечер перебит был ночью В середине предложения. Месяц всплыл усталый очень, - Вплоть до головокружения. В темноте ночного неба Отразились как столетия Крошки звездной летней требы, И слова, и междометия. Тени складывают буковки На потрепанном асфальте, И целует ветер в луковку Абрис церкви привокзальной. Темнота взметнулась парусом, Распахнула запятые. Спят над самым верхним ярусом И святоши, и святые.

Все, как водится, изливается, Исчезая в прозрачный песок. По-за тучами камни катаются, Попадая под Колесо; Выбиваются искры копнистые, Освещая небесный свод. Я молюсь тебе, Господи, истово: О, когда ж ко мне мудрость придет? Может, дело в отсутствии белого В многогрешной моей голове? Ну пожалуйста, Господи, сделай так, Чтоб не совестно было мне За себя, за любимых, за ближнего, За родную мою страну! Боже мой, я молю, услышь меня! Видишь ли: я в земном тону! Убери из меня все стремное И очисти от скверны меня! Выжги душу мою скоромную Колесом неземного огня! Мне ответом - сверкания с ливнями. Грохот речи Его - велик. Проявляется молньями синими Грозный, но терпеливый лик. Говорит языком неведомым, А слова текут по усам: Я тебе ничего не сделаю, Сделай сам, мой сын, сделай сам!