Я приеду в дождливый сырой понедельник. Город мокрой собакой прижмется к ногам. Эти слезы, которыми он меня встретит, Пробегутся по каменным впалым щекам. Подмигнет остановке старый-старый автобус, В его тесную душу я взойду, как печаль, И колеса с трудом провернут мокрый глобус, И потащит навстречу прекрасная даль. Я сложу обо всем свою лучшую песню, Я дождем оплачу свой нелегкий билет. Я почти позабуду Таганку и Пресню, Будто не было их, и не будет, и нет. Закружатся часы пузырьками на лужах, Соберется в усталых глазницах вода. Милый голос шепнет: "Я скучала... Ты нужен..." Растворятся тревоги в дожде без следа. Но кончается все, - и я скоро уеду. Вновь дорога растреплет мне ветром виски. Я уеду в дождливую мокрую среду. В след мне старенький город завоет с тоски...

С тобой происходит чудо, Мой маленький белый бвана. Раскрашивает белый парус твоя голубая кровь. Так говорила мне тихо Толстокожая черная нянька Вечером под баньяном, Выискивая насекомых. Вскрикивали обезьяны Спросонья в ветвях могучих, Красные тени плыли в спадающей к ночи жаре. Кожа ее лоснилась, Толстые пальцы сновали Как черные черви из чрева Этой горячей пустыни. Духи с тобой танцуют, Маленький мой питомец. Духи добычу чуют, Мой дорогой, в тебе. Слушай старую Нэнни, Нэнни тебя научит, Как уберечь свою душу, Не прерывая пляски. Она замолчала надолго, Застыла.

Ночь-полночь кружилась вся планета. Ночь-полночь кружилась вся Москва. Вдоль реки на набережной где-то До утра общага не спала. Хвастались бродяги друг пред другом, Жилы рвали, проливали кровь, И ходили чарочки по кругу, И цвела общажная любовь. Старый месяц снова вынул свой нож, А следы не трожь, Их смоет дождь. Сколько ни скажи - каждое слово ложь. Пробирает дрожь: Когда ты придешь? День за днем кипим в одной кастрюле, День за днем слипаемся в комок. В зимней белорусской дальней люле Вырастет твой маленький сынок. Мы здесь за почетом и богатством. Мы сюда вернемся вновь и вновь. Это называется не блядство, Это называется - любовь! Старый месяц снова вынул свой нож, А следы не трожь, Их смоет дождь. Сколько ни скажи - каждое слово ложь. Пробирает дрожь: Когда ты придешь?

Прах и пепел под ногами. Лица вверх и лица вниз. За открытыми дверями Вглубь - за блицем новый блиц. Забирает в глубь событий Пепел, прах, земная пыль. Неба свод вчера весь вытек, Сказку превративши в быль. Быль-трава растет как тело: Пепел, прах, и снова прах. И кому какое дело, Что рубаха в петухах? Берегись: удача - ветер, Вдруг споткнешься второпях, И развеет ветер в пепел, И рассеет ветер в прах!

Как загадочно солнце дрожит на закате В душном мареве пыли несказанных слов! Эта ночь нынче снова врасплох нас захватит, Заберется за шиворот пальцами снов. По вечерней реке проплывает надежда, Та, которая в песне, - наш компас земной, - Треплют грязные воды цветные одежды, И блажен ее лик, навсегда неземной. Опадая, как дым, ходит дождик по кругу, Не омоет лица, не остудит мой лоб, Лишь толкается ветер в затылок упруго, Он горяч, словно печь, вкрадчив, будто микроб. За закате всегда мне немножко тревожно: Умирающий день так болезненно мил. Погибать ему жаль, ну а жить - невозможно. Я, пожалуй, умру хоть ненадолго с ним!

Моя данность: Павелецкая набережная, дом два. Непереносимое лето, Долгое, как секунда, Затянутое, как финал, Которого никто, как всегда, не ждал, В общем, понятно это? Ну вот, На фасаде, Под синим стальным козырьком, Мы стояли, Курили, Болтали, Да нет, говорили, О чем-то или о ком- То.

Кто бы знал, как мне здесь одиноко, Средь конструктивизма и нарышкинского барокко. Сталинского ампира смысловые удары Скрашивают лишь любимые мои закомары. Анфилады, баллюстрады, портики и фальшколонны, Статуи, барельефы, ниши, балконы... Среди этого архитектонического месива Я один. Это значит - не вместе мы.

Там, где плоть смыкается с металлом, Роза алая тычинки распускала В венчике из нежных лепестков, Раскрывалась, закрывалась вновь, Плакала росою как слезою, Тяжелела пышною красою Символами кожу обожгла, Отцвела, усохла, умерла... И уже совсем другая роза Из-под кожи, где пролились слезы, Прорастает тоненьким ростком: Тело ей - земля, и плоть ей - дом. Повезло тебе - ты увидала Тело, что сливается с металлом, Полуметаллическою дивой Ты сегодня, дорогая, стала!

Разбереди мою разлуку, Печаль мою развороши, Тяни меня, подобно луку, За тетиву моей души. Тоска звучит тревожным звоном, Касаясь незаживших ран. Тот, кто придумал телефоны, Наверно, все-таки шайтан!

Пергамент лика Покрыл загар. Обходит лихо, Не мнет удар. Древесной ветвью Растет рука. Мы все деревья - Издалека. Сожженный солнцем, Лик нем и сух: Вы все мне агнцы, Я - ваш пастух. Неправды нету, А правда - есть. Уходит лето, - Пора знать честь. И сейчас же: Видимо, этот тяжелый брезентовый полог называется, - небо? Что ж, не откажешь в воображении силе создателям пасмурных слов. Вы когда-нибудь видели собственными глазами стадо бегущих карибу? Это зрелище - то, ради чего стоит жить, я поклясться вам в этом готов. А следом: Непревзойденная игра Ночного мотылька: Стучаться в окна до утра, Ведь крылья - не рука! Он сеет пыльную пыльцу В прохладной темноте, Он гладит дом мой по лицу, Шурша о красоте. Ирга у дома зацвела; И все бы ничего, - На внешней стороне крыла Лик смерти у него. Вхождение мавра: Скрежещут за окнами старые молнии, Ржавеют под теплым дождем. Мечты неизвестные взяли исполнились. Теперь мы купоны стрижем, Теперь почием пусть на жестких, но лаврах, В обнимку с тя

Давай поговорим о пустоте, Что нас с тобою ныне разделяет. О деньгах, о делах, о суете, О непотребно низменной мечте, Нет, о мечтце, как я се называю. Давай поговорим о пустоте. Давай сомкнем въедино наши знанья О людях, о животных, о те де, О боли, об обидах, о еде Для демонов; достатке и страданье. Давай поговорим о пустоте, О милях, о веках, о душном теле, О сне, о ласках, о пустом листе, И о святой невинной простоте, Которую мы не преодолели...

Сон в метро мне, как водится, в руку: Я опять перепутал перрон. Лаконичная надпись: "Сука!" Растянулась поверх окон. Спит герла под навязчивый лепет Пар колесных сквозь темноту, Слабо взблескивает влажный брэкет В приоткрытом расслабленном рту. "Где ж тут выход?" - мечусь я по залу, Вспоминая японскую мать. Пахнет выпечкой, потом и салом, Пахнет Родиной, так сказать. Вот и солнце. "Я вышел, шатаясь. Искривился мучительно рот". Это место считается раем. Только здесь нас никто не ждет...

Сильные ноги. Синие флаги. Быстрые лиги. Радуги-дуги.

Намотав на подметки столицу Лицом к лицу с ее улицами, Как бы мне бы теперь не слиться В восхищения бред, в безумие Отвращения пополам с восторгом, Не обожраться бы ей, не пресытиться, Остаться бы неприязненно гордым... Но куда от себя? Мотай, дорогой, мотай На усы своего вдохновения Головки церковок, как шурупы впотай, Душного центра древние откровения... В перетяжечках перекресточков Ручки-улички этой девочки. Подобрать бы ей имечко точное, Москве-Москвушке, Лете-Леточке...

Подсмыкнув портки, Мы - против теченья след в след Ныряя под землю, В голубоватый свет. Мчится навстречу Мясная река. Как бы не утонуть - Так она глубока. Мы из центра на край, Они с окраины в центр. У каждого свой ад и рай, Свои квадратные метры. Бегом, бегом: Сзади идет пастух. Шагом, ползком: Упал - умер, протух. Против течения Этой мясной реки. Против течения. Вот такие мы дураки. Спасибо, Господь мой, Что дал мне такой путь! Этой загаженной поймой Иду я - куда-нибудь. Бегом, бегом: Сзади идет пастух. Шагом, ползком: Упал - умер, протух. Неумолимы Картонные пастухи. Они черпают воду Этой мясной реки. Небо из копоти, Фанерные берега. С испуганным топотом Мчится мясная река. Бегом, бегом: Сзади идет пастух. Шагом, ползком: Упал - умер, протух. Вечером - в стойло, К сытной охапке снов. Мясная река Несет ежедневный улов. На окраинах пышные мясники Срезают сало с боков Этой великой огромной реки - Их ужин сегодня готов. Бегом, бегом: Сзади идет пастух. Шагом, ползком: Упал - ум

На землю мрак ползет как вор, Блуднице тщится приобщиться. Глянь: пляшет пьяный эгрегор Над старым хостелом-столицей. Шипит разгневанно шоссе Под пролетающими мимо. На горизонта полосе Сгорает день неумолимо. Здесь так легко и трудно так! Перебираю километры: Ты где, любимая? Ты как? В ответ летит: да так, да где-то... Подводит ночь свою черту Под неминуемое завтра. Звезд леденцы у ней во рту Не тают, как осколки правды.

Вдвоем с напарником на крыше. ПолУдень. Двадцать первый век. Сидим, и словно кони, дышим, С мешками совершив забег. "Взгляни, как ветерок лохматит Злых облаков поблекший фетр!" "Мне за романтику не платят. Мне платят за погонный метр."

Жаркий ветер метро (почему-то в метро всегда ветер) гонит кровь, не дает мне уснуть в переплетах платформ. Может, это старо, только я все равно бы отметил тот особый полет неизящных, но искренних форм, что визгливым рывком покидают измызганный мрамор или столь же несвежий, но более внятный гранит, коих горы есть дом, где последний крик эха вдруг замер, смежив твердые вежды под видом отделочных плит. Ах, уносит, уносит... и надо бы, может, очнуться, да никак не содрать этих взглядов прилипчивый тюль... И никто здесь не спросит, - все только синхронно качнутся - как, родной, тебя звать, - как колосья от пролитых пуль... Жаркий ветер метро (почему здесь всегда жаркий ветер?) не дает ни вздохнуть, ни коснуться знакомых вещей. Громыхнув, как ведро, мне последний из центра ответит: просто это твой путь, просто ты здесь никто и ничей. Над поддельным ай-падом кемарит узбек-квартеронец. Каблучками процокав, проносится девочка гриль. С перепуганным взглядом стоит незнакомый знакомец в отражени

В поднебесье, если что, - Ветер. Я как будто бы один На планете. Истлевает уголек Сигареты За минуту, пых - и все, Нету. Безопасность - мой конек. Трудно Оторваться от мечты Утром. Только вносит лифт меня В небо. Злобно скалится внизу Папа Легба. Двадцать пять плюс техэтаж - Страшно! На окраине Москвы Башня. Я - за край, душа - за грань. Свистнув, Вновь пореять по ветру Жизнью.

А за окошком стонут поезда, Закатной кровью бурно истекая. Сползает ночь, не ведая стыда, Распутная и пьяная такая. Где ж тот далекий странный Павелец, Куда составы на ночь глядя катят, Где клуб дорог развяжется вконец, И где колеса с болью скажут: "Хватит"? Так глухо стонут рельсы ввечеру За серым околюченным забором. Я битый час глаза устало тру. Сопит в две дырки старый, старый город...