Вчера хоронили Надежду и веру Под ворохом старых Истрепанных слов. Их было не так уж, чтоб много, Но в меру, Отлитую в медь Из основы основ. Рыдали недолго, Но все же - рыдали. Струился меж древ Молодой снегопад И так мастерскИ Растушевывал дали, Что белым рассеял Придирчивый взгляд.

С эстакады вовсю увидать беспечную гладь Карьера, думать, как бы жить и не умирать, ни из страха, ни для примера. Второпях проскочить потолочные балки корней, расплескав по пути жир земли, наконец успокоиться, лечь и припасть к полным сладкого сока самым истокам травы? Головы не поднять, отравиться солеными снами о море? Нечем крыть, как хорош этот сад! Вон и птицы поют и летят, и снуют в этих чистых ветвях то рябины, а то осокоря.

А уже понедельник - и некому ставить мне свечку За огромный февраль, распростершийся аж до весны. Я уже миновал свою самую черную речку, И теперь жадным ртом я ловлю горький зайчик блесны. Мир, такой незнакомый, все так же лежит предо мною Под покровом чехлов, берегущих обивку от мух. Моложавые псы взапуски палисадник мой роют, Отыскав под землей сладковатые корни на нюх. Я бы мог улететь в никакое безбрежное небо, Только вот не силен в сослагательных этих делах. Потому предо мной и куражится пьяненький ребус: Никогда, никогда не отыгрывайся на дураках! Челубей, Пересвет...

В прицел проталины в окне заиндевелом От пальца Слежу за полною луной, Сдвигаясь в мире, как она сдвигается. Не смутно, Не покойно, не бодрО в усталом мире. Звучит почти полночный джаз с своими "три-четыре". Подумать о насущном хлебе, Вздохнуть, следя луну, сдвигаясь в небе Почти полуночном, себя внутри, Стараясь вальс огня свести к простому "раз-два-три"...

Тихо всхлипывает сердце На периферии чувств. Труден путь инаковерца, А победы горек вкус. Развеваются сомненья Словно флаги королевств. Черною вскипел сиренью За участком темный лес... Некрасивый, неудобный И не нужный никому, Вечер мой, такой огромный, Помирал в моем дому.

Доспевших рукописей листья Октябрь в сердцах рвет на куски, Ссыпая прах избитых истин В большие черные мешки. Вспорхнут руками ветерочки Вкруг отбракованной листвы - И капли падают как точки В конец истерзанной главы.

Синий кит Вскрыт, Располосован. Из разреза косого Капля по капле стекает закат. Вечер. Сентябрь. Листопад.

Осень сентября - бронза с окислом. Снова сада холст писан Борхесом. Засосет глаза синим с проседью. Краски так сочны этой осенью! Ходит хлад в ногах, не находится. Первый лист в дверях хороводится. Но от осени нет спасения: И болезнь она, и лечение...

Ощипанные ангелы клюют мою душу, рассыпанную по паперти. Пляс юродивых мыслей так безотчетно близок, что я не могу их винить в нарушении зоны моей комфорта. Окружающее - абсолютно не то, чем казалось бы, будь оно тем. Странный вереск в сердце моем колышет седыми ветвями мокрый ветер нездешних долин, прогоняя покой и скуку. Смутно в небе.

Как бы протяжный влажный стон, Под коий и не разживешься, Застрял в одной из ближних крон. Кто ты, что необильно льешься Из серых утренних небес, Туман ли? Изморось? Иное? Но кап за капом мелкий бес Вливается мне в грудь и ноет. Спит безотрадная среда, Наполненная серой влагой. Вода и скука, и вода Размачивают как бумагу Мои неясные черты В стекле, уныло употелом. Спросить у скучной мокроты: "Зачем ты здесь? Чего хотела?"

В сумраке золотом Мятущихся листьев Нет мне дела до рифм, Есть мне дело до ритмов. Юдоль Накрываема небом, Представленным в виде ват; Незалежная просинь лишь подчеркивает убор. Все пространство сего сентября Будто кухня, с которой на стол Будет праздничный подан сугроб. Невеселая мысль. Ну а там-то вон — что? Поглядика, Невозможная ягода, Осени скорой презент.

Ваше Мерзейшество, маленький дождь, Ну и куда ты идешь и идешь? Небо раскинуло частую сеть, Чтобы нам взять и не дать улететь. Лезет за шиворот и в рукава, И на устах замыкает слова. Зонтик не зонтик, спеши не спеши, - И мы промокаем почти до души.

Воздушный шар не ведает преград. ВольнО лететь ему меж тучами и мною, Лишь добрый белый зверь мой этому не рад: Визгливый лай готов смениться воем. Он далеко, о мой трусливый зверь, Ни он от нас, ни мы за ним; он втуне! Но яркий карий глаз мне попросту не верит, Кричит, и хвост вот-вот меж задних всунет...

Ход августа был дьявольски нарушен. Капель противна шиворотом за - И вот: через стекло глядят мне в душу Холодной сырости слезливые глаза. Попробуй, объясни, усталый скептик: Что осень близко, чей в том недочет? Земля жрет дождь, как будто нейролептик. То ль я разжижен, то ли мир течет...

Смерть есть смерть, Трус ты или герой. Смерть есть смерть, И она навсегда с тобой. Смерть есть смерть, И в нее вытекают года. Грустно, если есть смерть, Если нету - совсем беда! Смерть есть смерть, На нее не надеть узды. Смерть есть смерть. Не бывает живой воды. Смерть есть смерть, - И рождение новых тем. Грустно, коли есть смерть, Но без смерти - и жить зачем?

Моя собака по жаре Читает письма на коре С каким-то диким интересом. Но мне - увы мне! - не понять Что ихая собачья рать Понаписала темным лесом. Она прочтет и на дворе Моем - для рифмы - в январе Письмо, написанное песом, Но нам, двуногим, не считать, О чем там та собачья мать Читает с постоянством прессы.

Стены — кафель, пол — доска. Мутный свет неввысоке. Среднерусская тоска Здесь висит на волоске. Пахнет мышью мертвый мир. Раз в полгода правит бал В мире местечковый пирр, Изуездный коновал. И тогда — еще бедей: На облупленном крыльце Стонут призраки людей С болью на одном лице... После вновь мышиный дух, Шагом шепот, скрипом вдох. Под стеной — седой лопух, В трещинах — лишайный мох.

Свинья, Нажравшись до отказа желудей, Свалилась спать под старым Дубом, У его корней, Слюнявые развесив губы. Когда же солнце припекло, К полудню выйдя из могучей кроны, У ней опять от голода свело Все члены. Проснувшись на боку, Разинув жадный глаз, Спросонья мутный, Она вдруг ветви увидала в первый раз, И листья, и плоды; ведь знает мудрый, Что свиньи в небо не глядят — загривок Им не дает. Так вот, Узрев такую массу вкусной пищи, Свинья сошла с ума. Наливши глаз кровищей, Прохрюкала: «Возьму сама То, что бросает мне, как нищей, Надменный Дуб!», И бросилась к корням, И стала рыть. Срывалась пена с губ, Трещало рыло, Но — всяк дурак упрям — тот Дуб она подрыла, Поела вволю раз, другой, — Потом пошли дожди — и все погнило... В той местности единственным был Дуб, Другого ж корму было мало. Свинья питаться стала чем попало, И карачун пришел Свинье. Тот глуп, Кто подрывает у Природы корни, Кто, как Свинья упрям, Лишь думает о корме. Себя при том лишая корма сам!

В моей квартирке, в четырех стенах - Иная камера тюремная поболе - Мне столь вольно рассуживать о снах, О смерти, удовольствии и боли, О самом мерзком, самом дорогом, О непереносимо легкой доле Моей... Шумят деревья за окном - Сегодня и всегда на вольной воле. А я... Пленен изысками ума, Гоняю мысли, словно ветер тучи, И в голове моей - когда зима, Когда война, когда и что покруче. Мне кажется, я заперт навсегда В двенадцати прямоугольных метрах. Как неприятно капает вода Когда-то как-то почему-то где-то.

Рандолевая фикса, Колеса на рантах. Жиган по кличке Сига Канает на понтах. Мастак карман помацать, За что и бит не раз. И можно оцарапаться Об вострый его глаз. Блатной жиган по кличке Сига, И где он только не бывал, Блатной жиган по кличке Сига, Вся жизнь твоя — базар-вокзал. Его в округе знают, Он знает всех вокруг, Он спирт не покупает, - Ему и так нальют. Но коль идти на дело - Тогда ни боже ж мой! А сделал дело — выпей смело, Да и ходи косой. Блатной жиган по кличке Сига, И где он только не бывал, Блатной жиган по кличке Сига, Вся жизнь твоя — базар-вокзал. Порепан тельник старый, Не шоб с иголки клифт. Глядят с усмешкой шмары, И он глядит на них. И пусть в кармане фига, Пусть латки на клешах, Блатной жиган по кличке Сига Канает на понтах! Блатной жиган по кличке Сига, И где он только не бывал, Блатной жиган по кличке Сига, Вся жизнь твоя — базар-вокзал.