Я долго бежал, не справляясь с тупыми ногами, И все-таки ждал, не покинет ли сердце мой камень. Но камень застыл, обернувшись соленою глыбой. Тогда я завыл, говоря мирозданью "спасибо", И грудь разорвал, попытавшись пустыми слезами Расчистить завал, что создал этот призрачный камень. Но он не поддался, он стал еще большей обузой... Что ж, груздем назвался - тогда полезай, братец, в кузов.

При движении внутрь Вдруг раскроются бледные пятна, Распахнутся как руки круги на воде И веревками по ветвям процветут невозбранно деревья. При движении внутрь. Только лишь при движении внутрь. Что ж, не каждый путь до конца интересен, Это так. Но синеет вода в рукавах, Заплетаются кочки - порою - как ноги. Каждый прожитый день - то ли бремя, а то ли услада, Каждый выпитый час вероломной водою горчит, Каждый брошенный рубль попадет куда надо При условьи движения внутрь. Так доныне дано, Так что нечем оплакать расплату, Так и будем скорбеть скарабеями в свежих шарах. Преподобною ночью забираю тебя как виру Для того, чтоб со мною Ты по-прежнему двигалась внутрь.

Серая ласточка, запутавшись в струнах дождя, Верещит и мечется, места не находя. Отпустите бедную, цепкие стальные струи, Пусть летит себе, пусть дом свой почует! Так и я, родные мои, так и я, Застрял в центре мегаполиса, как в сердце дождя: Запутался, перезапутался, да не выпутаться мне никак... Лает стая сторожевых дождевых собак.

Неотвратимо движение автобуса. Мама, это же старый Икарус-турист! У него кузов толщиной три миллиметра, стойки как телеграфные столбы, он безопасен как отсутствие секса и тяжел, как полный анамнез. Скорость шестдесят кэмэ, и поет Юра Антонов о том, как человек растет только в полетах, и в них же только и живут самолеты. Мухами жужжат две бабы на сиденьях сзади меня, описывая друг другу свои какие-то бабьи проблемы. Тепло, как в доме, спокойно, как в утробе. Проблемы и горести проскакивают мимо нас: спасатели, выковыривающие кого-то из расплющенного автомобиля, инспектор дорожного движения с палочкой, направляющий дорожное движение же мимо чего-то, где кровь, пожарная машина, смерть... Неотвратимо движение автобуса к счастью, неизменны его шестдесят км/ч, непререкаем авторитет его погонщика, неспокоен сон сидящих в нем, неумолчно бабье жужжание.

С утра соберу кукушкины слезки В свой заплечный мешок И поеду на тряской вонючей повозке, Затянув ремешок. Сбор камней на пустынной дороге, По кустам, где живут соловьи. Здесь под крышей так гулко диктует голубь Голубице посланья свои. А вчера, а вчера, безусловно, я помню, Прилетали малиновки над окно. Рассыпали капелей звучных пригоршни, Что значит: будет тепло. Эти дикие вольные Божии птицы Провожали с утра меня вдаль: Босоногие воробьи, тонкогласые маленькие синицы, Да колодезный серый журавль.

Постучись в мою аську И зашли свою фотку. Каждый пиксель прекрасен, Миллионы цветов! Улыбнусь тебе с авы. Губы тронув курсором, В фотожабе подправлю Дорогое лицо. Вот такой ты мне снилась, Вот такой тебя вижу! О, спасибо адобу, Биллу Гейтсу хвала! Постучись в мою аську! Я тебя не обижу. Кулер будет жужжать мне О тебе до утра...

Промышленность нищеты Налагает обязанности, Хорошие, разные, Исключая полет мечты. Паперть, не паперть - едино. На обочинах торных дорог Сидят, с лицом как творог, Тянут заунывно: "Обидели, отняли у нищего копеечку!" Да была ли она за душой? Что скрывается за нищетой? Индустрия? Индустрия!

День России, День красивый, Все вокруг светлым-светло. Гимн пропеть нас попросили - Слов не знаем. Вот дерьмо!

На асфальте котик лежит и не дышит, Лишь ветерок его шерстку колышет. Не ловит мышей, не мяукает больше. Виноват в этом пьяный ублюдок на «порше».

Джон Акула вышел в пургу. Шел в салун, за водой-на-спирту. Джон Акула в белесую мглу С сигареткой вышел во рту. Джон Акула крепко стоял На нетвердых своих ногах И под нос себе напевал Песню, слышанную в морях: «От колыбели до могилы Спешить не надо, друг мой милый, Нам все равно конец един, Будь ты матрос иль господин!» А пурга не давала спать: То об стену его швырнет, То как будто начнет стихать, То опять берет в оборот. Джон Акула, лицом суров, Не сдавал позиций пурге, Шепелявя сквозь чернь зубов Напевал он под нос себе: «Старуха с острою косой Придет когда-то за тобой, День в день, час в час, Сорвешься в пляс!» Он клонился и скалил оскал, Он почти уже видел салун, Но того он не ожидал, Что пурга, ревя как ревун, Саданет ему пятерней Как мадам клиенту, что вдруг Спьяну спутал ее с другой – И не стал удерживать рук… «Судьба как шлюха – ей плати, И нет преграды на пути. Да только вот одна цена – Ей только лишь жизнь твоя нужна!» Оказалась сильней пурга… Джон Акула в холодной мг

[flickr-photo:id=9014760887] Кoгда былo oчень надo, Хoдили на "Грoме" в Анадырь, И в тoчнoсти, как и нужнo, Туда прихoдили мы к ужину. Прoщались с матрoсoм прoстуженным, Прoпахшим винoм и oружием И "Грoм", oтвалив oт берега, Ревел нам o странствиях Беринга. Мы шли пo галькам причала, И нас все еще качала Седая вoда лимана, Вся в клoчьях мoрскoгo тумана... Я знаю, прoмчатся гoды, Умчит в небеса те вoды, Нo запах ветрoв сoленых, Несущихся с сoпoк зеленых, Нo цвет этих вoд у причала, Где "Грoм" наш вoлна качала, И запах матрoсских фраз Oстанется вечнo в нас.

Я тебя не оставлю в твоем пути, Хоти ты того, не хоти. Я подлажусь под мышцы сердечной ритм, Только ты меня не гони! И никто на свете не станет ждать, Так как я тебя стану ждать. Никому на свете мне не доказать, Что ты не вернешься опять! И когда ляжет наземь холодный туман И взволнуется океан, Снова впутает ветер в звонкий варган Ноты ваших далеких стран... Приезжай хоть когда, главное, - приезжай В наш далекий забытый край. Если я не нужна, если я не жена, Все равно. Приезжай... Приезжай...

Как круто, что небо как в детстве! Текут облака как река, И так безсуетно на сердце - На солнце из-под козырька. Планидой, монетой, монадой Скользить в перекрестьях путей. Так мало пока уже надо Ронять из усталых горстей! Побежкою партизанской, У выходных дверей, Споткнемся на тесной Таганской И выкатимся скорей! И здорово так, что небо, Что счесть километры трасс, И что "там, где ты еще не был" Стрясется еще один раз!

Повиснув в воздухе как в мёде, Над городом почти парить. Поддавшись вёдренной погоде, Скупым движеньем воздух брить. Перед лицом — стена, а сзади Пространство, воздух, жуть, эфир, Пытаться думать, в стену глядя, Пытаться плыть, поймав зефир. Не так уж тонки паутинки У нас, отважных пауков, И мы, почти что невидимки, Не лишены своих оков. Поют, гудят, дрожа, тетивы. У нас полно своих забот, У нас свои прерогативы, А бабье лето — круглый год. Так вот, почти парить… и все же Не до конца, увы, парить, Но все равно кричать: «О, Боже! Как здорово собою быть!»

Под окном ругаются армяне, Страшно и почти что до крови. Два из них уже довольно пьяны Вечером, чуть позже девяти. Пахнет сыро и немного знобко Серой непрожаренной землей, Теплым хлевом и пустой похлебкой. Льнет к земле обманчивый покой, Но армяне... Ох уж, вы, армяне! Ущемляя мирную звезду, Хоть бы уж друг другу наваляли, У узбеков тихих на виду! Но мольба моя растает втуне, Расплетется призрачным дымком, Ветерок московский только дунет За моим за хостельным окном.

Нетрудно быть отважным, когда тебя припрет… Когда уже не можешь ни взад и ни вперед, Когда твой жребий брошен, когда взведен курок, Свинцовым виноградом готов поспеть твой Рок, Когда ты ясно понял, как страшен твой финал, А ты, ну разумеется, не ждал и не гадал, Вот тут и вырастает внезапно из груди Безумная отвага и говорит: «Иди!» Ты делаешь последний безумный жадный шаг… Когда надежды нету — легко забыть про страх! Но как же быть отважным, когда тебя не прет, Когда тебе живется легко из года в год? Ну как, скажите, в жизни подобной отыскать Хоть что-то, что могло бы курок напоминать? И начинаешь думать наедине с собой, Что ты не то ущербный, не то — свят-свят — больной, Что случай не подставит уже тебе свой бок, Что самым страшным станет - стопы твоей грибок, А вся твоя отвага повыразится в том, Что ты не подал виду, страдая животом… Струится год за годом; вот ты уже старик, Ты как-то так смирился, ты как-то так привык… Но все-таки порою да что-то проскребет: Нетрудно быть отважным

Ноги мои ноги, вы куда? Вдаль какая гонит вас беда Вдоль дорожной белой полосы? Я куплю вам новые шузы, Вас умою чистою водой, Накормлю вас вкусною едой, Только, ради Бога, подождите, Не спешите, ноги, не спешите! По камням, по деревам, По обрывам-берегам, По неведомым краям, Мимо кочек, мимо ям, По серебряной дороге, Ноги! От тоски и от тревоги Мчатся ноги! Ноги мои, ноги, что вам там, Где-нибудь в одной из дальних стран? Вы спешите в дальние края. Ну а я, а как же, ноги, я? Мне земля чужая не нужна, У меня работа, дом, жена. Только вот не слушают они, И в дороге пролетают дни. По морям и по волнам, По лесам и по полям, По снегам и по дождям, По мгновениям и дням. По серебряной дороге, Ноги! Ой вы, ноги-ноги-ноги, Мои ноги!

Что с того, чёрт возьми, что мы едем на море? Что с того, что я все-таки жив? Наша жизнь потечет в упоительном вздоре, В шелухе, как прилив и отлив. Нам придётся привыкнуть ко влажным рубашкам И, как психам, - к сырым простыням. Сколько раз я в окопе нелепом и страшном Строил планы вот этим вот дням, Чтоб не сдохнуть от страха, не думать о смерти, Чтоб закончилась эта война... Получилось. И вы уж, родные, поверьте, Невысокой была цена. Пуст рукав. Под далеким немецким Берлином Схоронил я конечность свою, Но из тех, кто со мною бежал по минам, Я один все еще в строю. Я, казалось, привык к этой призрачной боли, Только вновь охватила беда: Что с того, черт возьми, что мы едем на море, Коль они не приедут туда?

Сегодня опять ходил на вокзал Слушать рэп поездов. Музыку эту я в детстве узнал С чужих неправдивых слов. Бьются часто в моей груди Лоскутья низких частот: Где-то там, далеко впереди Поезд идет. С виду тяжел, катит клубком Перед собой волну Звуков "чук-чак", "тум-тум", "том-том", Я в этих звуках тону. Гулкой мембраной умножат звук Залы вокзалов пустых. Поезд-брат и дорога-друг, Близкие вы мои! Завтра опять на вокзал пойду, Вытяну нить из клубка, Себе на радость иль на беду - Не знаю пока.

Вот интересная же штука, господа, Память: Я помню все, - и сколь горячим был тогда Камень, И как приятно этот камень грел мое Тело, И как снежинка, замечтавшись о своем, Села На камня теплый и такой шершавый бок Твердый... Поймать едва лишь след ее я смог Мокрый. Но что за год такой в ту пору был - Смутно, Какой мечтою я тогда горел и жил - Трудно... Но, оглядевшись нынче, вдруг узнал Место. А камень так там и лежал. Честно.