О поэзии Елены Кабардиной Любить - это значит идти до конца… (Елена Кабардина) Быть поэтом – обладать уникальной судьбой. Настоящая поэзия всегда – произнесение своей судьбы вслух. Дар опасный, как и всякий дар свыше. Только приняв этот таинственный дар, осознав и приняв свою судьбу, человек, пишущий стихи, становится поэтом. Поэзия Елены Кабардиной подтверждает это каждым словом. Её поэтический талант щедр по отношению к читателю, язык сочен, плотен, материален, виртуозен – близок ли он языческим заговорам или скоморошьим прибауткам, народным песням или пёстрому говору современного города.

Предисловие О поэзии Елены Кабардиной (С.Осеева) «Нет музыки без музыканта и, значит, это – музыкант» (Н.Малинина) «Резистенциальное» или «Девушка с веслом» 1. Морошка 2. Утро. Час пик... (песенка) 3. Московское метро (песенка) 4. Ближние… 5. Бабий век (песенка) 6. Женские подлунные парковые страдания 7. Таможенное 8. Нео-вещизм (Сыну Алёше) 9. Прощёное 10. Перетряхни 11. Сумбурное… 12. На черешневой скамеечке 13. Без всякого названия 14. Я бы бросила тебя...

Галачьянц (Галич) Павел «НЕ ЛОМАЙ ПО-ПУСТОМУ ГОЛОВУ...» http://rifma.ru/rifma.php?curr_node=110&post=410647 Не ломай по-пустому голову, Слов знакомый обман не лей. Я уже убегал из города И от глаз ещё голубей! Я уже убегал из города. Поезд рвал синеву лесов! Не ломай по-пустому голову, Не роняй понапрасну слов… Осень листьями отверстается, Время скомкает горечь букв. Всё пройдёт и только останется На губах – Твоя горечь губ! Не ломай по-пустому голову, Слов знакомый обман не лей. Где-то в дальнем и пыльном городе У неё - глаза голубей! ИнтерТРЕПация от Макоши: Что ж ломать по-пустому голову, исходить на любовный слог.

Левенталь под ником Инкогнито «В Москву, в Москву...» http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=179839 "В Москву, в Москву!" - "Полцарства за коня!", Хотя бы страшным даром от данайцев - На плоскости координат менять Крест нА крест, и самой в себе меняться. "В Москву, в Москву!" - но заняты места Не мной. согласно купленным билетам... Мой Рубикон - пока что не полста: "В Москву, в Москву!", "Карету мне, карету!" ИнтерТРЕПация: В Москве, в Москве... Полста, ещё полста! Полцарства за коня и за карету! Ах, надо бы, конечно, перестать разбрасывать обратные билеты! И надо бы, наверное, понять, что крест на крест менять уже не стоит, что силы – есть!

Любит, а может, нет, ну и что с того? Разве меняет дело такой расклад? Видишь - танцует снег надо всей Москвой? И наплевать, что кто-то ему не рад. Может, не видит тот, кто кротово-слеп, как преломляет снег этот лунный свет, может, иному счастье - лишь только хлеб, может, не знал он радости тыщу лет... Чтобы закрыться, вовсе не нужно стен. Чтобы слететь, не нужно порой моста. Мы доплывём с тобой до «не-надо,-Лен» и догребём к банальному «я-устал». Может, всё так и кончится: отгорев, в бледный безликий воск изойдёт свеча, с дамой червовой ляжет шестёрка треф, в сердце вольётся боль, алычой горча. Снег, а потом капель, а потом жасмин, - просто пиши стихи, а глаза прикрой. Есть на любовный сплин журавлиный клин, что пролетит по осени над тобой. Ну, а возможно, будет совсем не так: к нашим телам, бликуя, прильнёт волна, словно врасплох застав, и луны пятак будет в зелёных лапах ласкать сосна…

«Жили-были, вдруг косяк – облетели листья… Я смотрю на небеса будто арестант. Мне ноябрь не удался в некотором смысле - Скорпион меня кусал в разные места. Зарешеченная высь, ветки – не пробиться. Интересное кино – месяц не одет - Больно нужно было!.. Жизнь – платьице из ситца, Шляпки, сладкое вино, опера, балет… Сумасшествие одно – голые деревья… Успокаивает кровь скорпионий яд - Он не очень сильный, но, в общем, полусредний - В полудикую любовь поиграю я. За отравленный ноябрь буду долго плакать – Почему в одних трусах очутился он? Все в шестую, ну а я в пятую палату – Одного меня кусал Сладкий Скорпион». (Г.Банников «Сладкий Скорпион») ОтКЛИК-интерТРЕПация от Макоши: Подпирал собой косяк, - покосилась балка, думал, будет всё ништяк – ан совсем не то… Ох, как стало мне себя, бедолагу, жалко: неужели всё зазря с этой маетой? Ноябрёвый Скорпион – лишние эксцессы. Как же он в меня впился’, обманув хитро’!

Мне, любимый, от тебя ничего не надо, я, мой милый, от тебя ничего не жду, пью церковного вина три стакана кряду, а на исповедь хожу только раз в году… Поседеет рыжина октябрёвой чёлки, охладится прежний пыл, сколько ни моли, и за мною поползут слухи-кривотолки, за тобою полетят голуби мои. Сизокрылый голубок сядет на окошко, будет биться о стекло глупой головой, - ты руками не маши, покорми с ладошки третьегоднишним пшеном и отправь домой. Я тебе ещё одной никогда не буду: и не то, чтоб не могла, просто не хочу. Ты целуешься с другой, ну, а я покуда светло-русою косой осень золочу… Сизокрылых голубей провожаю взглядом, вдоль аллеи проходя в золотом саду… Мне, любимый, от тебя ничего не надо, я, мой милый, от тебя ничего не жду…

И снова ноябрёвая пора трёхцветной кошкой льнёт к моим ладоням, и жёлтые глаза её бездонны, как навсегда ушедшее «вчера». Черней чернил вороны во дворе расставили на клёнах многоточье, и смотрят их насмешливые очи на то, как, словно шапка на воре, горит листва, слетевшая с дерев, не гаснет под осенним снегом редким, и с ней горят стихи одной поэтки, которые читались нараспев…

Остыла пылкая влюблённость, и ты, мой милый дуралей, глядишь на склон холма, где клёны голее голых королей. Зима, мой друг. Похолодало… Ни тусклый свет, ни тайный путь, ни «ледяная рябь канала» уже не могут обмануть, и ничего не повторится. Опавший клён заледенел, и улетают голубицы в небесно-снежный беспредел. И мне – с причудами, но в белом – твоих портьер не волновать, - заиндевелою омелой стою, как ты наколдовал. Влюблённость прежняя, похоже, ушла в глубины чутких строф и под корой замёрзшей кожи перерождается в любовь… *** Любить - это значит идти до конца, не лгать, не таиться, не прятать лица, лелеять мечту, если это поможет; остаться одной, не дождавшись венца, и в небо шептать у пустого крыльца: "Помилуй, спаси, сохрани его, Боже…"

Негордая Герда, зачем тебе этот Кай? Он тихо живёт со своей королевой снежной, в подаренном мире и вечность на три глотка, и слёзы твои не искристей коньков-норвежек. С чего ты решила, что ты ему так нужна? Живут же с осколками, что их тревожить всуе… Какого ж тебе, моя детка, ещё рожна? Ему королева покой на челе рисует. Полей лучше розы, зачахли они совсем. Ты всех извела, по снегам да по льдам шатаясь. Вон доктор тебе прописал перед сном персен, попей и покайся, и хватит мечтать о Кае.

Ты думаешь, вывернешь душу для милого друга - он сразу возьмёт и проникнется? Ах, ты, дурашка... Он, бедный, своим-то влеченьем так сильно испуган, что вряд ли воспримет ещё и тебя-нараспашку. А ты ему так откровенно о милых деталях, а ты из ушка для него золотую серёжку. Он видит в тебе не камею, а только интальо, не речку, а пруд, по краям камышами заросший. Ни нежные руки, ни преданный взгляд не помогут, и к чёрту Армани и шорох расклёшенных юбок. Я посох железный вконец извела по дорогам, но так и не знаю, за что они, всё-таки, любят...

Рвётся в сентябрёвые лоскуты неба предосеннего кисея: лоскуток серебряный – это ты, лоскуток лазоревый – это я. Зорька невечерняя – как алтын в клюве у небесного журавля. Кучевым корабликом – это ты, перистою лодочкой – это я… Изменяет облики и черты листопадной кротости западня. По’ небу, как по’ полю – это ты, по’ полю, как по’ небу – это я. Чайник докипел да почти остыл в холоде разумного бытия, и со мною рядом – совсем не ты, и с тобою рядом – совсем не я. Нам ли разводить и сводить мосты, раз такая выпала колея. Морем, аки по суху – это ты, ночками без просыху – это я… Очи так доверчивы и чисты, а в зрачках пустынная полынья. Истиной холщовою – я и ты, выдумкой парчовою – ты и я…

Ночь от снега светлым-светла... Как летается в этом белом! Но бескрылому шить крыла непростым оказалось делом: то ему не подходит цвет, дескать, белый - не так практичен, то удобных размеров нет, то фасон не совсем обычный, то крылами натрёт мозоль, то проспать перелёт изволит, перелёты, мол, тоже боль, сколько ж можно летать до боли, и крылатость ему на кой, если он предпочёл покой...

* Листья падают на голову, скоро липы станут голыми, под ногами – медь и золото, только полно очи долу-то. С колоколенки на Соколе льётся осень одинокая, каблучками мимо цокаю, поправляя русы локоны. Листопад - пора неспешная, всё утишено-утешено… Только к богову от лешего мысли грешные примешаны… * Дождь из капель, дождь из листьев – на зонты и на плащи, пелена степенных истин на глазах моих мужчин. Все они проходят мимо в октябрёвый листопад… Те, что были мной любимы, нынче под ноги глядят. За стеной дождя и листьев ни печали, ни огня, - тают в медно-золотистом полюбившие меня. Жёлтой скатертью дорога у моих былых мужчин. Только ждать, помимо Бога, мне кого-то нет причин…

Метро. Переход... В киоске колготки 70 den утягивать ноги... А может быть, шейку чью-то лебяжью?.. Так лайкрово тянется мой не с тобою прожитый день и вяжет на жизни моей узелок трикотажный, я глажу его, словно пальцем - ке'тгутный шов, сухим языком - воспалённое нёбо, вспухшее к ночи, и с ним, размягчённым и нежным от боли, мне хорошо, и все берега мне кисельны и реки молочны. Ты скажешь: "Ну, вот и чу'дно", и будешь прав, как всегда. С тобой пролетали бы дни быстрее, чем волжские чайки, и был бы спокоен и сказочен сон, как древний Багдад, и вечно кипел бы на плитку поставленный чайник...

Мне, любимый, от тебя ничего не надо, я, мой милый, от тебя ничего не жду, пью церковного вина три стакана кряду, а на исповедь хожу только раз в году… Поседеет рыжина октябрёвой чёлки, охладится прежний пыл, сколько ни моли, и за мною поползут слухи-кривотолки, за тобою полетят голуби мои. Сизокрылый голубок сядет на окошко, будет биться о стекло глупой головой, - ты руками не маши, покорми с ладошки третьегоднишним пшеном и отправь домой. Сизокрылых голубей провожаю взглядом, вдоль аллеи проходя в золотом саду… Мне, любимый, от тебя ничего не надо, я, мой милый, от тебя ничего не жду…

Не торопится бабье лето, захлебнулось в туманно-едком, вечерами грущу об этом, просыпаюсь к утру поэткой. Вырезаю ночей интальо, инкрустирую бронзой осень и рисую горизонтально пресловутую цифру "восемь"...

Пахнет тиной от Келарского пруда, пахнут яблочным посадские сады. Я, конечно же, вернусь опять сюда и Алёнушкой застыну у воды. Будет облако белее всех белил и рябина кумачовей кумача… И того, кто для меня постель стелил, я не вспомню ни всердцах, ни сгоряча… Только сонная келарская вода будет в тон его нефритовых очей, и над берегом осеннего пруда станет небо голубее голубей…

Падают яблоки. Яблочный спас... Зреющей мельбы багряный окрас, голденский вечер... Как джонатаново плачут о нас райские яблоки боговых глаз где-то далече... Мёдом исполнился белый налив. Белое в рюмку до кромки долив, время кромсаю... Блюдце поляны, коричный закат, пахнет ранетом запущенный сад, но не спасает...

Оперлась на уцелевшее весло и гребу себе от лета до напасти. Милый граф, куда Вас, к чёрту, занесло, и зачем Вам эти вёсельные страсти? Графам надобен подстриженный газон, чтобы в шлёпанцах по мягкой, ровной травке, и котлеты на обед, и плотный завтрак, и отчётливый и гладкий горизонт, чтобы завтра точно так же, как вчера, чтобы тихо, шито-крыто и вальяжно, а в губернии моей опять ветра, грозы, ливни и повышенная влажность, а в уезде у меня опять река затопила иван-чайные долины, - одиночество глубинной субмарины всей округе начинают предрекать... И не выплыть, чтоб не выбиться из сил, и не выгрести без мачты и ветрила. Ах, мой граф, ну кто Вас, господи, просил так наклюкаться разли'вного экстрима? Это влажное безумство - не турне, не для Вас речные омуты и мели... Если б Вы хотя б одно весло имели, как бы стало всё надёжней и верней...