Полуденное солнце Петербурга бросает укоризненные тени на льды Невы, и, склонное к закату, как к недугу, соскальзывает в бархатную темень печной трубы, окрасив взглядом долгим стены… И морок поднимается в колодцах, этаж за этажом глотая город. Смотри, смотри: дымочки вьются – дышат кони Клодта, и копоть оседает на сугробы и фонари. Повыше бы к морозцу ворот… Признаешь ли, торжественно-угрюмый, меня – иль разведёшь в недоуменье свои мосты? Колодезной водой наполнив трюмы, уйду на дно зимы. И право: мне ли с тобой – на «ты»? В кафе танцует румбу время… [em]25.12.2004, 17–23.01.2005[/em]

Рахманинов не нов, но, Боже правый, откуда эти слёзы вновь и вновь? Горчащий дым Отечества – отрава пшеничных снов. Рахманинов, ты был из первых – первым, доверившимся нервам партитур, и черпал в знаках знаменных распевов знаменья бурь. Ты вслушивался в Русь, упрям и кроток, в молчание полей и полных лун, рождая блеск и нежность, гром и рокот рояльных струн. По клавишам гадал, что станет с нами, насмешливо-угрюмый имярек, ты видел цвет, в который красит знамя двадцатый век, и загодя прощался. В этой боли любви поболе, нежели в любви к оставленным местам, и горечь соли твоей земли. ...В Лос-Анджелесе март. Старик сутулый уже не покидает свой альков. Он слышит: канонада вторит гулу Колоколов. [em]Май, декабрь 2004[/em]

[em]памяти моего деда Леонида Винфридовича Вегенера[/em] 1. Прозрачны воздухом парящих огородов что першерон, что паровоз. Несётся дым. Поля. Подсолнухи. Закат горяч и розов: на виноградниках брожение страды. В ночном кафе ночная скука по бокалам. Теней змеенье от олив. Цветенье слив. Восход – и сеятель. И маки – алы, алы. И Млечный Путь из дома в дом – его извив. 2. В твоём мозгу, сожжённом в жертвенных жаровнях под зноем Арля и взрывающихся звёзд мазком к мазку рождался космос. А по кровлям лупил последний звездопад. Бездомный пёс, ты брёл безмолвием жнивья, холмов, черешен, влеком безумством занебесных тайн и бездн. В конце зимы зацвёл миндаль – зловеще нежен, и Бог сидел на каждой ветке. Или – бес? Что – богословие, когда на камне – имя? Не отменить его, не выжечь, не забыть. Попробуй быть – и выжить с ним под этой синью. Ты принял бой: твой щит и меч – палитра, кисть.

Она ждала. Он приходил. Он уходил. Она ждала. Но с каждым годом меньше сил. И с каждой ночью больше зла в его притушенных глазах. Её глаза – смывали тушь. «Послушай, может быть, – назад, пока не поздно?» – «Поздно». Луж осенних ветреная дрожь. Опять не спится. Толпы дум. «Привет. Я мёрзну. Ты придёшь?» «Не знаю. Может быть... Приду». Держась замызганных перил, с глазами, полными стекла, он приходил. Ходил. Курил. Она ждала. [em]21.10.2004[/em]

[em](монолог лир. героя)[/em] – снимаю капюшон мне дождь уже не страшен я стал наверно старше наверно я смешон под синим фонарём над метрополитеном с обмякшей хризантемой в обнимку с октябрём не греет огонёк последней папиросы всё правильно и просто и только сердце: ёк... а завтра поутру в нетопленной квартире оставлю дверь пошире побреюсь – и умру [em]11.10.2004[/em]

Метель метёт в тоннелях метрополитена. Составы слепнут и сбиваются с пути. Ползёт подземная зима по гулким венам большого города. И город не спасти от предугаданных историей морозов. (Гидрометцентр был упразднён за клевету). Уклоны крыш таят лавинную угрозу, и винный дух невинно тает на ветру. А вороньё срезает крыльями антенны: неровен час – и лето скажется враньём. Неотвратимость декабря сбивает цены на проездные до конечной. ...Тот район был облюбован переулками, где двое с рябин отряхивают снег который год. В дверях повестка. Убелённый пешеход перебегает, спотыкаясь, ватный дворик. Зима [em]идёт[/em]... [em]06–11.10.2004[/em]

Поздний вечер. Москва. Метро. Запоздалые, под хмельком. Плод увечий звенит хитро в камуфляжах. А в горле – ком. Беспардонные взгляды [em]на[/em]. Потаённые взгляды [em]в[/em]. Костылями не продлена, но надстроена жизнь. Как вы. Коммуналка набита. Тьма. Боевые друзья пьяны. Мирным хлебом смердит тюрьма для вернувшихся с той войны. [em]04/05.10.2004[/em]

В Петропавловске-Камчатском люди молятся мазуту и полощут полотенца прямо в синем сентябре. Не-успей-зима-начаться – но морозит через утро... Чайки в пену сыплют пенсы – с заграничных кораблей. В ительменской колыбели белоглаво спит Авача по колено в ностальгии, по вершину в снежных снах. Но стучится ветер в кельи – значит, снова не оплачен счёт за счастье. Наступили ледяные времена. Впрочем, счастье было ль, не было – теперь не так уж важно. Дотянуть бы до рассвета, до гостей с материка. Над Камчаткой – бело небо. Пьёт портовый такелажник. Benvenuto, Rigoletto! Жизнь – как лето – коротка... [em]21–28.09.2004[/em]

Спираль времён не ведает жалости. Две тысячи лет – и вот, пожалуйста: опять Бедлам под властью Ирода. Поседевшие матери... Могилки вырыты... Земля с каждой осенью всё рябиновей. Две тысячи лет это шаг резьбы на ней. Когда-то – солдаты, теперь – фанатики...

Жизнь его постепенно утратила краски. Свет и тьма уравнялись – и вылились в звук. День его – от прохлады к прохладе. Не застит ни краса, ни уродство глаза его. Стук тонкой трости по тверди шершавой дорожек равнодушно итожит секунды. У ног семенит беспородное нечто. Дороже никого и не может быть. Разве что Бог. [em]27–31.08.2004[/em]

Solo аll' ultimo piano... [em]G.Morandi[/em] Когда индиго наливается зенит, над горизонтом розовеют лики башен, – утробный рокот городской ещё не страшен, а телефон опять настойчиво звонит... Когда отвратна дурь чадящих мостовых и смрад смородиновый метрополитена, – на поднебесном этаже, в квартире энной она рыдает... И соседей тянет выть на потолок, считая долгие гудки – ударов колокола меркнущие звуки... У лифта – грудой – ветхий скарб её старухи... И по линолеуму – дробью – коготки... [em]25–31.08.2004[/em]

[em]Анатолию Ларионову[/em] Что остаётся нам, когда под горку санки, тлеет нить, когда года и города уже не властны изменить до дыр изъеденную суть, когда на пьяном сквозняке не удержать и не вернуть синицу (перья в кулаке), когда бумажные журав- лики парят под потолком и бьются в стёкла, и, поправ законы, падают? По ком бы ни звонил дверной звонок, гадаем: «Это, знать, ко мне, ведь я кристально одинок», – в надежде тайной: «Наконец!..» Но видно, снова – не судьба, а может, мужества – на грош. Считаем вёрсты по столбам, греша на стоптанность подошв. Когда же майская гроза нас испытует на стихи в который раз; когда оса беспечно пестует цветки в ушедшей в небыль тишине, – во всю мальчишескую прыть бежим ружья, что на стене... ...Что остаётся нам? Любить. [em]17.08.2004[/em]

пятнадцать камушков в кармане рюкзака чудное пёрышко засушенный цветочек и воздух пихтовый и небо горной ночи твои сокровища по имени Кавказ [em]13.08.2004[/em]

1. Крапивой крепок солнцепёк. В осинах – сонный ветерок. Сижу, гляжу на небеса. Над кружкой кружится оса. Звенят кузнечики в траве. Беспутно пусто в голове. И ты калачиком сверну..., предавшись сладостному сну. 2. Над горизонтами искрят глаза грозы, и гром бабахает в огромные тазы, лиловым ливнем поливает сёла из лиловой лейки, крася стены сверху вниз. А я дивлюсь на снеговые качаны цветной капусты в небесах – и хоть бы хны: на лбу испарина, и струйки по спине... Лишь я – да ястреб в ясной, душной вышине. 3. Росинки на стенках мангала. За елью звезда замигала. Сварганим печёной картошки. Колбаски, и водочки трошки. В заварнике – горькая пижма. Расстелится дым неподвижно. Глаза закрываются. Зябко. Оставим посуду на завтра. 4. Над полем пылает былинная полная лу... [em]1–2.08.2004[/em]

Вот девушка с безумными глазами читает в сотый раз свою Псалтирь: до дыр - страницы, на язык - волдырь, и губы, шевелящиеся сами, уводят от исчисленности дней, от кантовского [em]"soll!"[/em]-императива не хуже и не лучше жвачки-чтива о том, как этот с той, а сей не с ней... Чем ближе звук Прибоя, тем страшней. Вот девушка, отравленная травкой, отправленная к бабке на аборт. А вот и водка, телек, спорт, кроссворд - предчувствие, предзнание фиаско, иль как его... "крушение надежд, вторая "и", шесть букв"... Язык депеш пока не расшифрован. Воздух свеж. Паяц снимает маску. Воин - каску. Бог отменил творительный падеж. [em]27-28.08.2004[/em]

...Вот так и начинается полёт – когда ничто не держит на Земле, и сброшенный балласт прожитых лет рассыплется, как заячий помёт, как пыль комет. ...Вот так осуществляется мечта о крыльях, что не даровал Господь, о лёгкости, где смелости – щепоть, а прочее – мерцанье светлячка. «Ну, здравствуй, гость!» ...Вот так приходит знание: когда становятся холодной пустотой описанные формулой простой и сад, и чай, и вечер... и мольба: «Постой!.. Постой!..» [em]13.07.2004[/em]

Сто восемь измятых страниц рукописного текста – свидетельство наших полётов и тайных вечерей – оставь на растопку костров ли, каминов для тех, кто не ведает горестной сладости Captain Black Cherry. Как ярко, как жарко пылают вишнёвые ветки... Пусть будет кому-то светлее, кому-то – теплее. Слезятся глаза. Это дым – ароматный и едкий – окутал нас саваном. Северный ветер развеет остатки золы над заливом. Ты знаешь, я знаю, мы знаем значение слова «прощай». Научиться прощаться навек не случилось... А чаячьи стаи всё кружат над берегом в поисках раненой птицы. ...Чернила закончились в самом начале сто девятой страницы. [em]6-8.08.2004[/em]

...А на Фурштатской пахнет сыростью. И небо неслышно плещется в квадратиках колодцев. Адмиралтейство где-то здесь. Не уколоться б. Вяжу канаты. Вью верёвки. Это нервы... ...А на Фурштатской пахнет свежестью – и хлебом; ночную смену отработала пекарня. А между консульствами арки не шикарней, чем подворотни на Остоженке. Нелепо... ...А на Фурштатской пахнет нежностью и негой. Цветёт Таврический. Заснежены дорожки. Ты насторожена, мой друг. Давай ладошку, да полетим гулять над городом. По небу. А на Фурштатской... [em]14-16.06.2004[/em]

Крыш гололедица. Слякоть фасадов. Небо шершавых асфальтовых будней. Чем переливестей – тем беспробудней липовый лепет из Летнего сада. Чашка – белее нечаянной ночи. Горечь ристретто – предтеча разлуки. Ветер развеял над городом звуки. Эхо в парадном не плачет – хохочет. Шпиль Петропавловки плавится свечкой. Волны тяжёлые. Жёлтые волны. Время прощаться... Ах полноте, полно! Там, за углом, ещё целая вечность. Там, за углом, мы наверное будем чище, умней – и немного наивней... Окна маршрутки подёрнуты ливнем. Рельсы... Колёса... И тем беспробудней... – Чижик-пыжик, где ты был? – На Фонтанке. Водку пил... [em]09-11.06.2004[/em]

Дым – коромыслом, и мысли – вразброд. Солнце – на бреющем вдоль горизонта. Здравствуй, мой город – неприбранный, сонный. Я возвращаюсь в заброшенный порт, питерским ливнем обласкан, умыт. В гулком колодце оставленный крестик – метка на карте. Но код – неизвестен в поле декартовом. Компас – сбоит. Азбукой Морзе истерзанный пульс дарует азимут: северный полюс. Ветви сирени на Марсовом поле клонятся долу. И я – не боюсь доли заблудшего. Лучше ль – бежать точки схождения нитей пространства? Было бы правильней – просто остаться, не преступив твоего рубежа... [em]30 мая, 8 июня 2004[/em]