Март зазвенел. На утренней заре по голым тополям грачи расселись: - Пора! Пора! - галдят наперебой - на синий север возвращаться нам домой! Там родина, там белые берёзы среди темнеющих монашек грустных елей, невестами весенними белеют, и крепко пахнет талым снегом и капелью, и на проталинах подснежники ютятся... - Пора со скучным югом распрощаться! А тут деревья спят и сонные долины полны туманов низких бледно-синих, но тёплый воздух слышится в окно и от озимых матово-зелёных течёт, весенним ароматом напоённый, знакомый с детства дух степной весны. Хоть солнце ещё кротко пригревает - дорожки уже мягкие в саду и горький дух лозины молодой приносит к стёклам ветер луговой. И больно мне, что я бесплодно трачу тепло и радость этих дней, что только мне всё это что-то значит, что мало понимаю я грачей.

Карикатура наша южная зима! Даже на северную осень не похожа. Едва над лужами завьюжит и она морозцем пригрозит, завоет ветром строже – как тотчас оттепель, туман и моросит. И снова слякоть и опять по лужам бежит веселый, как весенний, ветерок. Лишь снега кое-где ещё лежит клочок, напоминая о недавней стуже. Весною пахнет наша южная зима.

На сером дождевом холсте картину осень пишет акварелью: как птицы к югу полетели под заунывный звон капели над голыми притихшими полями, над сонным лесом в тёплые края. Прощай любимая земля! Одни подвижной зашуршали стаей, другие длинным потянулись караваном по влажному холодному холсту. От стужи севера они спешат к теплу, к осоке сочной, свежим камышам, где пищи вдоволь малышам и солнце чужедальнее согреет. Но раннею весной на родину, на север, торопятся в любимые края, где даже солнце по-другому греет, пышнее лес, приветливей земля. Но отчего трепещет так душа? Я не впервой птиц к югу провожаю, а всякий раз грущу и унываю.

Заскрипели, завизжали шины. Пролетаю первый поворот. Воет и скрипит моя машина, барахлит и ноет, но везет. Грязь летит из-под колёс и щебень. Сосен бронзой светятся стволы... Впереди над перевалом гребень, а на соснах капельки смолы. Будто от трудов они вспотели. Каплями янтарными блестят. Все равно у цели буду первым. мчусь я, обгоняя всех подряд. Поворот... опять лечу по краю, у обрыва пропасти лечу. Я рискую, да, я это знаю! Но за риск я дорого плачу. На вираж взлетаю, вздулись вены. Руки млеют и бунтует кровь. Только не придёт никто на смену на тропе меж сосен и бугров. Завизжали, заскрипели шины... Новый и опасный поворот! Ох, как затрясло мою машину, но за поворотом новый ждёт. Трасса круто убегает в горы. Газы, пыль и щебень мне в глаза. Жму педали, как вонзают шпоры, а на поворотах тормоза. Пусть сумбурно еду, бестолково, напрягая до предела нервы. Визг мотора... Занесло... Не ново, но хоть малость - всё же буду первым.

За гулким кликом лебединым и отлетающей листвой на стог соломы золотой роняет осень паутину. Уносит мотылек последний на крыльях праздник голубой, и смотрит месяц молодой как тихо день уходит бледный. Горит оранжевый закат горячим блеском греет душу, и бесконечно можно слушать, как пашни с небом говорят. Но тает в зыбкой вышине зари побагровевшей пламя, и не сказать того словами, что можно слышать в тишине. Там арфа разливает звуки... и вдруг за тоном полутон, как одинокой скрипки стон, о неизбежности разлуки.

Лежит недвижно ласточка в пыли. Темнеет маленький комочек у строчек ржи, на письменах Земли, чернеет крохотная точка. Чьей злой рукой был прекращен полёт? Кому помехой стала в жизни? Безвинная... нам больше не споёт - природа отпевает тризну. А жизнь бежит, свой расширяя путь. Пронзают птичьи эскадрильи голубизну, но только не вернуть погибшим распростертых крыльев. Желтеют одуванчиков цветы, блестят, как новые медали, под обелиском в море суеты - цветы разлуки и печали. Тревожных мыслей навалился шквал. А день сиял улыбкой милой и золотистый солнца луч упал на шпиль над братскою могилой. Остановитесь! Поклонитесь им всем сердцем, припадая низко, безвременно ушедшим молодым в приют под камни обелиска. Лежит недвижно ласточка в пыли. Застыл у зелени комочек. Печальная для всех времён Земли чернеет крохотная точка.

Люблю с вершины древней и кремнистой, когда вода тиха и небо чисто, следить в дали безбрежной и огнистой под светлым небом над спокойною водой тот путь, давно испытанный душой, где до поры ни бурь, ни штормов нет, - тогда в мечтах несбыточных поэт, в гармонии царит тиши и света; тогда я счастлив жизнью - о, Творец! - что след оставлю в ней и, наконец, уйду (не новое) в могилу, но венец мне лавровый чело обнимет на последок. Не всё ль равно, кто будет там соседом? Приличней, может, промолчать об этом?.. И есть ли жизнь, иль нет на свете том – не мне вам толковать и не с моим умом! Хоть часто был той думой удручен. Но все прошло, как детский милый сон. И ныне в царстве тишины и света живу мечтой несбыточной поэта, как та гора с вершиной каменистой над синевой безбрежной и огнистой.

И сегодня по всей синеве облака над разливами вод реют важно. Отголосок зимы в них читает река, но весна наступает отважно. Сад вишневый расцвел. Холодов больше нет. Только ветры приносят угрозы да повсюду кипит бледнорозовый цвет, будто иней на зорьке с морозом. Поутру завтра выйду по саду гулять. Все забрызгано солнечной синью. Но цветущих садов не увидеть опять - их раздел демон-ветер всесильный.

Неброский домик мой, мне мил твой запах стен, заросший сад с прохладой, соловьями, где шума нет, и нет злосчастных перемен, где сумрак дышит майскими цветами. Люблю широкий луг и терпкий дух стогов, в лазурной дымке дальнюю равнину и зеркало реки, и блеск стальной прудов, курящихся вечерним сизым дымом. Всё радует меня: и в сини степняки парящие над нивою зеленой; коров темнеющее стадо у реки, кургана склон лучами опалённый... и день, когда сверкнет над крышею гроза глазами огнедышащими фурий, меня согреешь ты, как путника вокзал, своим теплом до проблеска лазури. Надёжный мой приют, мой тихий уголок, пристанище иллюзий, наслаждений, здесь лучших дней бежал невидимый поток в трудах земных без едких унижений.

Просеял день события сквозь сито,- и целое развинчено в детали! Им чудилось разбитое корыто в прекрасном, что усердно разбирали. Переиначат, соберут, я знаю, как им дано, соединят детали. И суть уже совсем, совсем другая того, что так нещадно убивали.

В разгаре щедрая весна! Листвой отягощая кроны, в окно заглядывает май разнообразием зелёным. Я посмотрел с балкона вниз. Какое буйство там сирени! Но вот сорвался первый лист на изумруд пятном осенним. И шум листвы валит в окно, и май кадит сирени буйством, но это жёлтое пятно - не лист, а первый признак грусти.

В такую ночь, когда луна ясней сиять уже не в силах и колдовская тишина былинку не качнет на ниве, и точно бисером под ней, под нерестящейся луною, вода искрится все сильней, и упивается покоем,- спустился черный серафим, укрылся в спальне в угол темный и там всю ночь сидел один, глаз не сводил с девицы сонной. Она, раскинувшись, спала. Луна ласкала груди нежно, а на распахнутый халат роняла тень листвы небрежно. На прелесть девичью смотреть всю ночь мешала тенью верба Эх, жаль!.. рассвет. Пора лететь. Вздохнул печальный житель неба.

По мелколесью вьётся колея. На колесе мелькают блики солнца. Бежит моя ль дорога, не моя - теперь гадать мне только остаётся. Скрип колеса. Перепелиный крик. Весна кипит. Синеют незабудки. Со мною снова детство говорит. Но нет плетня и нет собачьей будки. А дом всё тот же. Дверью скрипнул мне, что далеко ушла моя дорога и почему-то даже по весне никто цветы черёмухи не трогал. Колеса оставляют темный след - две черные полоски в разнотравье. Две метки: От и До - другого нет! И колею кривую не поправить. Телега. Мелколесье. Колея. Синеют на лужайке незабудки. Моя ль дорога в детство?.. Да, моя! И ничего не изменилось будто.

Позолотил блестяшками дорожки, шурша листвой по улицам пустым, гуляет с ветром фантазёр-художник, раскладывая дивные холсты. То красным нарисует, то лимонным, то рядом с ярким бурое кладёт, то в даль относит лист ещё зелёный, вслед запуская паутину в лёт. А на закате, отдохнув немножко, птиц в синеве напишет перелёт... Какой ты ловкий, фантазёр-художник! Куда, скажи, судьба тебя ведёт? Тебе ль неведом нашей жизни пламень? Всё, что напишешь, поедает он. Завоют скоро вьюги над степями и разнесут лишь поминальный звон. Весь город — холст. Разбег дорог — треножник. В палитре красок музыки штрихи. Дерзай беспечный, фантазёр-художник, пока над миром ясный день горит.

Над нашей степью мечется буран. А что там, интересно, в Тель-Авиве? Наверное над пальмами жара и в зелени листвы синеют сливы. По-летнему все тени коротки и солнце раскаленное в зените... Но я б устал и умер от тоски без зАмети снегов на кучи листьев. Мне дорог в гроздьях галок сонный лес притихший над снегами после бури и глубина холодная небес, и лед пруда сияющий лазурью; и розвальней следы по целине, прозрачный дым струящийся над хатой спор воробьев на стынущем гумне и дряхлый пень в снегу, как зверь лохматый. Люблю, как блещет поле серебром и комнату согретую камином всю сельщину, со всем её добром пропахшую насквозь кизячным дымом. Ползущий по лугам седой туман, сосулек звон по бурым пыльным стрехам, крик петуха за ржаньем стригуна вдогонку носит по просторам эхо. Всё это наш знакомый с детства край! Но ты теперь далёко - в Тель-Авиве, где каждый день над пальмами жара и серебрятся древние оливы.

Изысканность движения и позы! Вы, словно ангел, — дух самой Весны! И что вам я — отрывок скучной прозы - никчемные рассказываю сны. В видениях моих пылают страсти. Пришли из дальних тайников души. И ничего поделать, я не властен - расстаться с ними память не спешит. И я теперь с судьбой уже не спорю перебирая кипу давних лет, но чаще в одиночестве у моря слежу, как серебрится лунный след. А Вы сегодня прелестью своей напоминая прошлых лет забавы, роняли платья белоснежный шлейф, как волны, — без заботы и без правил…

Померкло. Скрылось. Отошло от глаз за дальнюю черту. Закат румяный покинул степь. Вечерний тихий час зажег звезду над сиротой курганом. Прохлада опустилась до земли и растеклась по долу к сельским станам. Равнина от жары еще тепла. Пьет, жадно пьет вечернюю прохладу. Зовут влюбленных в ночь перепела. Полыни льется горьковатый ладан. Ночь не спешит. От краешка земли идет и смотрит: все ль везде, как надо. Ступает тихо. Слушает молчанье. Глядит как пруд теряет очертанья и ярко ли звезда над ним горит. Все межи потускнели до зари. Мир отдыхает. Только ей не спится. В свои права вступает ночь-царица.

На шар земной незримо ночь легла. Степь... я один в космическом пространстве. Беззвучно рассыпает звёзды мгла навстречу мне огнями дальних станций. А жизнь течёт и в ясный день и в ночь без видимых и ощутимых граней. Кого хранит, кого отбросит прочь за рубежи далёких мирозданий. Не выбираем времени, где жить, и под какой звездой – не выбираем! Чем пренебречь?.. И чем же дорожить?.. Не знаю я, друзья мои, не знаю. Я верил вам – вы предали меня. Но ничего нельзя переиначить! Звонят, как в старину колокола, и горько ивы над водою плачут. Скалистый берег, волны, лунный свет – всё здесь не вечно! Ветви, точно нервы... И я простой и жалкий человек! И говорю о тленности не первый. И вы туда же – предали меня мои мечты, надежды и стремленья. И только звёзды мне с небес звенят, что раб земных желаний я – и пленник. Сгустилась тьма, на шар земной легла. Стою один в космическом пространстве, а с блеском звёзд течёт навстречу мгла дрожащими огнями дальних станций.