Здравствуй, серый Люцерн! Обнимай меня моросью дней. Я тебе отплачу, как смогу, рукотворной монетой - Пририфмую к швейцарскому франку десяток нулей, Что мне стоит? Любовь и богатство - в руках у поэта. Ты, вестимо, хандрил, погружался на мягкое дно Приальпийских снегов, имитировал зимнюю спячку, Так, быть может, сегодня оставим тоску за кормой И в кафешке пропьём всю мою отпускную заначку? Я развею кофейную горечь, куплю шоколад, Постою, посмотрю на капель на мосту Капельбрюке, Лебедей посчитаю – подросших весенних цыплят, И, возможно, на юбку сменю надоевшие брюки. Мой воздушный трамвайчик нарушит спокойствие гор, Нанизав облака на канатный заснеженный провод, И я ставлю... да, что там – я ставлю, что хочешь, на спор - Я тебя расколдую, печальный графитовый город!

...и ласки ждёшь от ветреной зимы и в зазеркалье окон ищешь чудо жизнь ставишь на “тепло” берёшь взаймы a платишь по счетам огнём простуды и греешься у ладанки весны глотая дни как пресные просвирки и сочиняешь времени псалмы вытаскивая дни из-под копирки и спрашиваешь тихо сам себя скажи каким богам теперь молиться? но тщетно ждёшь ответа - боги спят незримы под покровом плащaницы...

Москва на ходулях: то в минус, то в плюс качаются сутки в свободном паденьи. Минорный гипноз - построждественский блюз, как эхо мелодии праздничной лени. Партерный полет, новизна конфетти - снежинки за шиворот... нежно и влажно целует Зима... Кружева паутин ложатся поверх декораций бумажных. Антре - буффонадная сценка - апач! (пощечина щедрым крещенским морозом) Реприза: наигранный клоунский плач, взрыв смеха в партере... И метаморфозы дождей прошлогодних: из лужи - в каток. Полет на коньках над подсвеченным залом... Флик-фляк и шлеп-хлоп! Театральный бинокль нацелен на Лето... Шампанское залпом под аплосдисменты... Але! Па-де-де! Арапник в руках дрессировщика вьется... И цирк городской, как сосулька в воде, искрится в прожекторе зимнего солнца. Флик-фляк (франц. "flic-flac", шлеп-хлоп) – прыжок через спину, прогнувшись, с промежуточной опорой на прямые руки, далее на обе ноги, с обязательной фазой полета в обоих промежутках :)

"Магдалина! Длящаяся!" М. Цветаева (из черновиков) Надменный взгляд Марины между строк ведёт по тонкой ниточке сюжета: я вижу Магдалину в стиле ретро - каре, плиссе, батистовый платок. Порыв и неуверенность в глазах... Как девочка, ранима и... сутула - спина, едва касаясь спинки стула, невольно выдаёт тоску и страх. И беззащитно сжатый тонкий рот, хранящий боль прощальных поцелуев, отталкивая... манит и волнует, притягивает, как библейский плод. Нет, не красива, даже не мила, с простой, незавитой, угрюмой чёлкой, Марина? Магдалина? Ангел с чёртом в одной строке сложили два крыла.

“Взять под мышку рисунок Моди и уйти” А. Ахматова “Стакан абсента, миска макарон” – Вот стоимость картины Модильяни. Да, Амедео – пьян и разорён. Но, что ему? Он столь асоциален, Что создаёт реальность на холсте, И, как лунатик, входит в перспективу, Где линии стремятся к простоте И архетип рождается красивым. Там правил нет: пропорции и свет, Играя на ладонях полубога Сливаются в знакомый силуэт, Художник лепит женщину-эпоху. Линейный ритм: статичность и наклон - Застывший сфинкс на плечике дивана С загадочным египетским лицом... На зрителей с картины смотрит Анна. - Алый шарф на фоне серых зданий – всполохи рассвета на рекой. Меряет шагами Модильяни стоптанный булыжник мостовой. В табакерке – унция гашиша, за душою – двадцать восемь лет. Кашель Амедео – глуше, тише, от туберкулёза средства нет, разве что... бессмертие? Диагноз: гениален / недооценён. Модильяни восемь лет осталось, Чтоб шагнуть в историю времён.

каштаны в правом кармане, а в левом - жардaн люксебург, скрываясь в осеннем тумане париж начинает игру на нервах: выходит на сцену поджарый, усталый клошар он сер, как унылая сена, уныл как застиранный шарф. локтями, ногтями, грудями толкает цветная толпа, слепой у дверей в нотрдаме наигранно: “же не манж па си жур” и тяжёленький евро ложится ребром на ладонь... париж, разодетая стерва, огнями стреляй, пустозвонь. обманывай ложным размером – твой фаллос на тысячу миль вознёсся над худеньким телом, как неугасимый фитиль. свивайся кольцом анаконды, души от души, паразит, подросток с улыбкой джоконды, актёришко-гермафродит. * Мону Лизу, хранящуюся в Лувре, в какой-то мере можно назвать лицом Парижа.

Целует руки ласковая смерть... Лицо застыло маской... Балаганчик грохочет на колёсах катафалка, а рядом – ни Пьеро, ни Коломбины... Гирлянда роз увяла, словно плеть, лежит в ногах... - Поэт? - Мужчина? - Мальчик? Зевакам любопытно, грустно, жалко: - Ушёл так рано... - ...И таким невинным! И кажется, дрожат его ресницы... На уличных часах им вторят стрелки и замедляют ход. Всегда – двенадцать на улице, где жил он в год последний. Как траурны торжественные птицы! Висят на ветках, как марионетки, боясь пошевелиться и сорваться, развеять дым прощальных сновидений... А Незнакомка Смерть целует руки столь иступлённо, трепетно и властно, что замерзает улица от пара её дыханья... Замирают дети и, тотчас, разбегаются в испуге... Витает запах старого лекарства – Фонарь... Аптека на углу бульвара... Подросший мальчик, “умерший от смерти”.

В уездном Мценске опера дождя Играет по растрескавшейся жести Набат необратимой женской мести. Рыдает за кулисами дитя. На сцене – пыль, двуспальная кровать, В линялом полушалке Леди Макбет Cледит, как собирается по каплям Вода на мутных стёклах в острова. Cтруится кровь - на шторах, на полу, На всём - пятно позора и порока. Луна глядит в окно глазами Бога, Ни искупить, ни выкупить вину. Стон Катерины бьётся на смычке, В фатальной страсти земская купчиха Срывается от шёпота до крика, Сжимая память в жёстком кулачке. Высокий голос рвётся, словно нерв. Скрипичные надломленно стихают. Выходит честь, возмездия алкая И с совестью вступает в перепев. Будь прокляты богатство, слава, власть. Смыть все грехи и окропиться снегом, И в яму оркестровую с разбега Как в полынью от ревности упасть. Последний акт. Последний крик в ночи. Басы гудят, к насилию сопрано Склоняя.

* Чери-Чери-Черубина! Лгут черешенки глаза! Что ты спрятала, краса, Под крылами херувима? Слог с изломом, взгляд с истомой, Ритм кастильских кастаньет, Страстный девичий сонет, Эй, стреляйтесь “аполлоны”! Papa Mako, чей там, профиль, Отражается в Неве? Чей в чернильной синеве Растворился сладкий морфий? Чей на гербе чаровницы Отпечатан божий дар? То ли Макса борода? То ли чорт под плащаницей... * Шлепок. И мокрый звук пощёчины. - Дуэль? - Вы догадались, Грант. Перчатка брошена Волошиным, Шаги считает секундант. - Осечка, раз. - Осечка, снова... - Скорее, Макс, стреляйте! - Нет! И револьвер в руке Толстого Направлен в прошлогодний снег. ...Сеанс гипноза. Сон... Признание! - Раскрыта тайна Габриак! Ценой таланту - боль свидания: Вчера – любовник. Ныне – враг. * Полная. Хромает? Некрасива! Где же бронза кожи, блеск кудрей? Где лоза насмоленных бровей И глаза оттенка спелой сливы? В зеркале?

Бритонская осенняя пора - Сезон для поэтических идиллий: Чернилами набухли вечера, Дождь аглицкий струит из под пера, Слоями лакируя Пикадилли. Озябший Эрос смотрит с высоты Нелепого осеннего фонтана, Как плавно распускаются цветы - Торжественные чёрные зонты На теле незнакомца-великана. Промокший город прячется в туман От взглядов зачарованных туристов, Но вспышки незатейливых реклам Просвечивают пёстро тут и там, Как краски на полотнах футуристов. Шекспир косится с бронзовой доски На нас, мы – на него благоговейно... И Лондонские мёрзнут голубки, Поджав свои стальные коготки, Под окнами витрины Бакалейной.

пока я лгу напишется строка, подушечки по клавишам чуть слышно набьют мотив, зацепят облака ненужной запятой и неподвижно застынет на экране рифмо-звук мужской и женский, точный и неточный... хорей и ямб вздохнут и горстка букв прольется на ладонь пыльцой цветочной, как будто в утешенье ноябрю, раскрасит снег и лужи акварелью и грусть, в наряде летнего веселья, уснёт, пока я правду говорю.

Шаги по коридору так легки... Летят, как мотыльки, босые пятки... Беги, мой мальчик, к той, что без оглядки Уходит прочь... Родные каблуки Размеренно стучат: “про-щай, про-щай” Как холодно под маминой вуалью! Как обжигает взгляд сухой печалью. Как бьются складки чёрного плаща... Дверь хлопнула. Ты вновь наедине С обрюзгшим стариком – разбит, покинут Он ненавидит мать и терпит сына, Срывая нa тебе холодный гнев. Мир опустел... Несчастье входит в дом. “Она вернётся!..” шепчешь ты, не веря. Но там, где детства - нет, Но там, за дверью, Её нога ступила на перрон. ...Стучат колёса “ма-ма-ма-ма-мать” Что сын ей? В свете дня, в тени вокзала Твою любовь по шпалам разбросала Безумная изнеженная блядь.

время ржавеет, хной золотит виски, модный октябрь - в жёлтом твиде, букле, маренго... утром туман густой - не видать ни зги, вечером - воздух кристальный, обыкновенно. кофе не согревает и не бодрит, выдохнешь пар - на окне электрички змейка вьётся кругами... лунный александрит прячет за пазухой туча – глядит злодейкой. падает небо под ноги – кувырок, и распласталась лужами, эквилибристка, дождь закосил безбожно, озяб, продрог, выпал в крещендо под пальцами пианиста. по аквадуку холод несёт вода, мост накренился – прогнили подпорки радуг, время течёт из прошлого в никуда, против теченья, со скоростью листопада.

сентябрь - саффроновый закат - китайский рис на тонком блюдце... вновь осыпаются и бьются сухие дни о циферблат... густой, оранжевый отлив у края неба... привкус специй в вине сливовом... ветер дверцей играет простенький мотив... в бокале - лёд. на сердце - снег. в окне - поблёкшие афиши 'Cirque du Soleil', цветные крыши... саффрон и осень - на столе. *саффрон - оранжевая специя (индийская), добавляют в рис.

...А может, я придумала тебя: Шёл мягкий снег безветренно, неслышно... Охотный ряд укутал мехом крыши, Столичный воздух был зимою пьян. И отрешённо день катился вниз, Вдоль Театральной. К окнам Метрополя Снежинки липли. Таял на ладонях Февральский вечер, тих и серебрист. Москва оделась в сказочный наряд, Включала фонари, бросала тени, И соль с песком стелила на ступени Большого. Я почувствовала взгляд: Он был не узнаваем, но знаком... Летел за мною в шапке-невидимке, Коснулся губ... И в чёрно-белом снимке Застыла скользко ночь под каблуком. Замедлила вращение земля, Притихли, сбившись в парочки, трамваи. Я оглянулась... Прошлое сжигая, Ты в сотый раз выдумывал меня.

Жара и влага Правят бал в Мадриде И воздух – не прозрачен, а ребрист. Июнь. Страна готовится к корриде. Паллас Дель Торрос в сутолоке лиц. ...В музее Прадо старится Пикассо, Эль Греко примеряет грим веков, Театр Рояль манит к себе... и в кассы Струятся люди, с лицами богов... Мадрид и я – Парим под звуки танго, Парк Де Ретиро нам – Любви манеж... Я отдаюсь Мадриду Без остатка. Без слёз. Без обещаний. Без надежд.

париж проснулся: постаревший, серенький, припухший, с хрипотцой, слегка простуженный, измотанный во сне пустой истерикой француженки в небезупречном кружеве. париж вздыхает грузно и болезненно глотает кофе, пышет галуазом и глядит, как гнётся эйфелева лестница под пышно-туристическими массами. париж опустошён, изучен, вылущен как жёлудь. осквернён провинциалами, до трещин на асфальте ими вымучен, татуирован их инициалами... пресыщен модой, кухней, парфюмерией мечтает о любви, о жизни простенькой, о девушке в дешёвой бижутерии... париж устал от лета. хочет осени.

* а ну, давай, деньки наматывай, взъерошенный мой листопад! мани туманными закатами, и пересчитывай цыплят. эй, жарь, отплясывай цыганочку! танцуй по лезвию ножа, моя девчоночка c берданочкoй, моя осенняя душа. дразни янтарными браслетами, цветастой юбкой ворожи мани коротким бабим летом, и купай в куплетах сладкой лжи. ...ах, осень, девка оголтелая, ополоумела слегка, как навалилась пышным телом, как защекотала за бока! * разрисована до дыр, зацелована до смерти, плачет в рифму и навзрыд, причитает: чтоб вам, черти! что ни новая строка, что ни чистая страница – будет там наверняка, застрелиться?

...держу твой стих как бабочку в руке он бьётся в ритме ямба и щекочет и осыпаясь струйкой многоточий пыльцой едва горчит на языке держу твой стих как трепетный бутон он вcкользь ласкает пальцы лепестками несмело незнакомыми губами нашёптывая ласковый синтон держу твой стих в руке как журавля он крыльями страницу рвёт на части в расставленных силках деепричастий теряюсь и теряю и теря... держу твой стих в руках НЕ УДЕРЖАТЬ! он больше чем раскрытые ладони он выше нас но меньше нежной боли и буквы не дают ладонь разжать

а может, захандрить? начать про осень писать стихи... приветствовать борей? подумаешь, что лето на износе! - в глазах твоих смеющийся апрель огниво разжигает... на ресницах раскачивает искры, баловник! осенний ветер - повод убедиться , что август - это танго для двоих. взмах, поворот... листок слетает в лето, и падает в нечётную строку, на солнечном бульваре Реколетто гармонь твои слова срывает с губ, меха вдыхают первый дым тумана и выдыхают сумерки и грусть... об осени писать? пожалуй рано, и я читаю осень наизусть.